Гиль-гуль - Елена Некрасова

И вот вчера друзья выманили у посетителя чек на 180 шекелей, и тот не преминул гордо сказать об этом безногому Нахману в будке. Нахман тут же сообщил Моше, и тот чуть не спятил — такая сумма уплыла! Для борьбы с проклятыми конкурентами Моше настрочил очередную кляузу на меня, на этот раз — дедушке Шимшону. Я честно сказал дедушке, что борьба с Мордой и Илиягу — это борьба с ветряными мельницами, а дедушка предложил мне подать жалобу на попрошаек в полицию. Это у нас уже, как видно, становится традицией. Я возразил, что полицейские должны поймать попрошайку за руку на месте преступления, а это практически невозможно, да и дело для них слишком несерьезное. В общем, вопрос опять остался открытым.

13.10.2004, среда

Сегодня с утра прошел дождик, стало немного свежее, но к вечеру над городом снова повис хамсин. Говорят, он приносит с собой духов пустыни и от этого можно сойти с ума; может, и так (не зря бедуина, убившего жену в дни хамсина, оправдывают), но уже одно то, что вдыхаешь горячий воздух с песчаной пылью, здоровья не прибавляет. Настроение отвратительное, и без особых причин. Просто все валится из рук. Позвала к себе на ужин Веронику, решили выпить водки. У нее свобода: муж с дочкой уехали к родственникам в Хайфу. Я подумала, раз водка, приготовлю-ка я русский ужин, купила в русском магазине муку для блинов, семгу, красную икру, соленую капусту и огурцы, ностальгические конфеты «Аленка» и «Мишка на севере». Ну и водку, само собой. Развела тесто — сплошные клейкие комья, а там написано, что надо тщательно размешивать до исчезновения комочков муки. Полчаса я размешивала, потом пришлось процедить через сито. Стала печь — блины разлезаются, как дохлые медузы, а если без масла — горят. То ли мука такая поганая, то ли моя сковородка (хотя она со специальным покрытием). Обычно я пользуюсь микроволновкой, даже не помню, когда в последний раз что-то жарила на плите. Мука называется «Русская улыбка». Съела одну конфету — то, что внутри, не было похоже на вафли с шоколадом, скорее, на сырой картон с сахаром. А вкус водки (с горя я открыла бутылку) сразил меня наповал, потому что это просто разбавленный спирт, хорошо, если этиловый. Понятно, что в магазины возле рынка лучше не заходить, но я почему-то дико расстроилась, прямо до слез, и пошла спать. И тут мне опять приснился сон, будто я птичка.

Я высиживала яйцо в тропическом лесу, необычайно прекрасные птицы летали вокруг, сине-голубые, с перламутровым отливом. Я видела лемуров, ползающих по деревьям, огромных змей, свисающих с лиан; слабый теплый ветерок разносил ароматы цветов и фруктов. Рядом на ветке без умолку трещали два попугая, а потом занялись любовью. Я была маленькой, а яйцо большим и скользким. Причем я понимала, что это скорее всего чужое яйцо, которое подложила мне в гнездо какая-нибудь наглая птица, типа кукушки. Наверняка ведь выкинула мои яйца и снесла одно свое, это только глупая птица, как дура, высиживает чужие яйца, но я-то человек! Я все понимаю. И я все время хотела слетать вниз и посмотреть, не валяются ли под деревом скорлупки и мертвые птенцы. Мои птенцы. Но страх увидеть их там оказывался сильнее, и я ничего не предпринимала, сидела и раздраженно думала на эту тему, и еще у меня было очень много желаний: полететь к озеру и попить воды или хотя бы съесть мандарин, чтобы яйцо это поскорей проклюнулось, чтобы птицы не проносились так низко над моей головой и т. п., — но я точно не думала о том, что пора бы вернуть себе человеческий облик. Меня разбудил звонок в дверь, пришла Вероника. Она тоже купила водку, вполне приличную. Я сделала бутерброды с семгой и красной икрой, нашла в холодильнике пиццу. Но на этом мучения не закончились, моя подруга стала рассказывать мне про свою сослуживицу, некую сорокадвухлетнюю Марину, которая сделала себе вчера искусственное оплодотворение. Я реагировала вяло, но, несмотря на мой кислый вид, Вероника была увлечена. Она рассказала, чем болела эта Марина, как ее лечили, как ее искусственно оплодотворили. Оказывается, при этом получается не один зародыш, а, как минимум, два. Но обычно больше — четыре, иногда даже десять, и приходится убивать часть зародышей внутри матки, женщина ведь не свинья. Эта Марина долго сомневалась, у нее есть знакомая с двумя близнецами, тоже после искусственного оплодотворения, и дети туповаты и малоподвижны, развиваются медленней, чем их сверстники… и т. д. и т. п. Я слушала все это в каком-то отупении и смотрела на икринки, невольно представляя, что это все Маринины зародыши, и меня начало тошнить. Еле успела добежать до туалета. Я уже думала, что заболела, но неожиданно все прошло. Сейчас ночь, Вероника осталась спать у меня, а мне не спится. В среду мы с Максом едем на неделю в Эйлат, там сейчас бархатный сезон, воздух 32, вода 26. Я рискнула согласиться на палатку, романтично, черт побери… Если что — поживу у Галки, своей эйлатской подруги. Зато Макс — настоящий турист, со знанием дела закупил большое количество амуниции. Мы поедем не вдоль Мертвого моря, а через Веер Шеву, там ему должны что-то отдать его родственники. Жаль, потому что хотелось помазать содомской грязью спину, но, может быть, на обратном пути получится. Это я вспомнила, как в прошлом году по пляжам ходил человек в черном, с огромным крестом на грубой веревке и призывал народ не купаться в проклятой воде, потому что на дне этого моря — Содом и Гоморра, скопище грехов человеческих. Я спросила потом у Лены, неужели христианам запрещено купаться в Мертвом море, она говорит — ерунда, это был какой-то мракобес ультраправый.

Сегодня дует сильный ветер, у многих срывает с голов шляпы и уносит в руины, за сетчатый забор. Посетители спрашивают, как туда можно попасть, а вот никак — не наше ведомство. Я уже стал говорить, что это считается здесь хорошим знаком, как бы милостью пророка, — верят и сразу успокаиваются. День сегодня тяжелый, скорей бы уже на море, только эта мысль и не дает озвереть окончательно. Все как сговорились — тащат и тащат еду. Только что отделался от «живчика» — так я про себя назвал хасида с необычайно подвижным лицом, резкими жестами и высоким писклявым голосом. Он явился с женой, четырьмя детьми и огромными целлофановыми пакетами со снедью.

— Господин мой, — говорю ему, — сюда запрещено вносить еду и питье.

— Кто это сказал?!

— Я тебе говорю, видишь — таблички везде висят.

— А зачем ты их повесил? Кто тебя просил?

— Мой начальник в Мисрад Датот. — Я начал раздражаться.

— Нет, ты мне закон, закон покажи, где написано, что нельзя вносить еду! Нет такого закона, а раз нет, отойди в сторону!