Мемуары изобретателя телевидения - Владимир Зворыкин Зворыкин

К счастью, потерь во время учений не было.

Наконец, подготовка бойцов была завершена, оборудование укомплектовано, и мы получили приказ выдвинуться к югу. Но повоевали недолго. После подписания мирного договора в Бресте фронт распался[48]. Известие об этом застало нас под Киевом, который вскоре заняли немцы[49]. Затем власть на Украине перешла к гетману[50]. Ситуация была предельно запутанной. Наши бойцы заняли укреплённые позиции в районе городка Бровары[51]. На другом берегу Днепра, в Киеве, стояли немецкие войска и армия гетмана. Были также казаки, не подчинявшиеся приказам Москвы, и формирования анархистов, которые вообще не признавали ничьей власти. (Последние, впрочем, склонялись на сторону большевиков, хотя формально власть в России по-прежнему оставалась в руках Временного правительства, и шла подготовка к выборам в Учредительное собрание[52].) Каждый день нас осаждали агитаторы из разных лагерей, убеждавшие перейти на их сторону. Царила полнейшая неразбериха; мы ждали распоряжений из центра, а они не поступали. Вдобавок ко всему, из Петрограда приехала моя жена – в столице начались разруха и голод. С огромным трудом мне удалось найти ей комнату в Броварах, но со временем я рассчитывал отправить жену к знакомым в Киев.

С каждым днём обстановка становилась всё более и более неспокойной. Участились случаи стычек между бойцами нашей батареи и демобилизованными солдатами, возвращавшимися с войны в свои опустошённые дома. Теперь они пытались прибрать к рукам любую технику. Пришлось выставлять к гаражам круглосуточные патрули.

Однажды батарее было предложено выделить двух человек для участия в общевойсковом митинге. Послали меня и помощника командира взвода. Народу собралось много: все расположенные в округе части прислали своих делегатов. Шум стоял страшный, спорили до хрипоты, но так ни до чего и не договорились. Да и вряд ли могли, поскольку в армии, как и в обществе, были сторонники всех политических направлений – от монархистов до большевиков – и каждый гнул свою линию. Большинство, впрочем, склонялось к тому, чтобы поддержать Учредительное собрание, и только большевики настаивали на лозунге «Вся власть Советам!»[53].

Разошлись поздно; возвращаться предстояло поездом. В вокзальной толчее я потерял помощника командира взвода и в вагон сел один. Сразу за мостом на первом же полустанке поезд осадила огромная толпа демобилизованных солдат. При виде офицеров, возвращавшихся с митинга, солдаты затеяли потасовку. Поднялась стрельба. Перепуганный машинист дал сигнал к отходу. Поезд начал медленно набирать скорость. Однако часть нападавших успели проникнуть внутрь и теперь переходили из вагона в вагон, разоружая и избивая офицеров. Когда они стали приближаться ко мне, я выпрыгнул из вагона в открытое окно и скатился по насыпи на мягкий мокрый валежник. Несколько выстрелов мне вдогонку цели не достигли. С трудом умерив охватившую меня дрожь, оставшиеся пять вёрст до батареи я прошёл пешком.

Вскоре война для Зворыкина закончилась. Однажды ночью он проснулся от выстрелов. Выбежав на улицу, обнаружил, что батарея окружена солдатами Украинской армии. Силы были неравны, сопротивление бессмысленно, и командир отдал приказ о сдаче без боя. После конфискации оружия, боевой техники и боеприпасов весь личный состав был отпущен на все четыре стороны. Зворыкин отправился в Киев, куда незадолго до этого переехала его жена.

В Киеве было неспокойно. Ходили упорные слухи, что немцы не сегодня-завтра оставят город. Мы раздумывали, как быть дальше. Жена хотела эвакуироваться вместе с немцами, что было вполне реально. Я рвался назад в Петроград. Не договорившись, решили, что правильнее будет расстаться. Обоим казалось, что на этот раз – навсегда. Знакомая немецкая чета, оказавшаяся в Киеве, помогла жене уехать в Берлин. Мне же чудом удалось добраться до Москвы (на восток поезда в ту пору практически не ходили).

Город жил своей обычной жизнью, и я без труда отыскал Марию, которая по-прежнему работала в госпитале. Она встретила меня печальным известием: около месяца назад в Муроме скончался отец. Потрясённый, я немедленно отправился в Муром.

В маленьком Муроме дела обстояли хуже, чем в больших городах. Вообще, в провинции потрясения ощущались острее. Власть в Муроме в одночасье перешла от старых блюстителей порядка к местным Советам, состоявшим в основном из фабричных рабочих и демобилизованных солдат. Они не только отобрали всю собственность у более зажиточных граждан, но развалили все городские службы.

Люди не сразу поняли необратимость свершившихся перемен, полагая, что надо только немного перетерпеть – и привычный уклад восстановится. Вот лишь один пример.

Жил в Муроме богатый купец – крупный меценат и отец большого семейства, не раз избиравшийся городским головой. Он умер вскоре после прихода к власти большевиков. Не совладав с горем, старший сын купца запил и устроил дома дебош. Такое с ним и раньше случалось, и мать, не всегда умея с ним справиться, обычно посылала за становым приставом. Тот являлся при полном параде (грудь в орденах, усы нафабрены), усаживал сына за стол, пропускал с ним по рюмочке, беседовал по душам и укладывал спать. Решив, что при новой власти изменились только имена и названия должностей, мать послала за участковым. Тот явился с двумя помощниками и именем революции потребовал, чтобы сын прекратил дебош. Сын, естественно, послал по матушке и участкового, и революцию, после чего его выволокли во двор и расстреляли. А уже на следующий день дом и имущество покойного купца конфисковали, а все его большое семейство выбросили на улицу.

Для меня эта история имела личный характер: покойный купец был отцом той девушки, с которой мы познакомились во время разгона демонстрации в 1905 году и которая была моей первой любовью. Наш большой дом был реквизирован под музей. Матери и старшей из сестёр (к тому времени уже овдовевшей) разрешили временно остаться в двух комнатах. Я старался, как мог, убедить их переехать в Москву, но заставить их уйти из родного дома было невозможно. Это оказалось роковой ошибкой. Обстоятельства их дальнейшей печальной судьбы мне удалось выяснить лишь многие годы спустя.

От матери я узнал об ужасном конце моей тёти Марии Солиной. Она была убита в собственном доме любовником своей воспитанницы. Скорее всего, с целью ограбления: у неё была большая коллекция икон, инкрустированных драгоценными камнями.

Пострадали и другие родственники. Отец моего двоюродного брата Ивана (дядя Алексей – тот, что заботился о своих скакунах больше, чем о собственных детях) застрелился, когда лошадей реквизировали.