Психопатология обыденной жизни - Зигмунд Фрейд

Сознательное намерение самоубийства тоже выбирает себе время, средства и удобный случай; и это вполне соответствует тому, как бессознательное намерение выжидает какого-либо повода, который мог бы сыграть известную роль в ряду причин самоубийства, отвести на себя защитные силы данного лица и тем высвободить его намерение от связывающих его сил[55]. Это отнюдь не праздные рассуждения; мне известен не один пример случайных по виду несчастий (при верховой езде или в экипаже), ближайшие условия которых оправдывают подозрение бессознательно допущенного самоубийства.

Так, например, на офицерских скачках один офицер падает с лошади и получает столь тяжелые повреждения, что некоторое время спустя умирает. То, как он себя держал, когда пришел в сознание, во многих отношениях странно. Еще более заслуживает внимания его поведение до этого. Он глубоко огорчен смертью любимой матери, начинает в обществе товарищей судорожно рыдать, говорит своим близким друзьям, что жизнь ему надоела, хочет бросить службу и принять участие в африканской войне, которая, вообще говоря, его ничуть не затрагивает[56]; блестящий ездок – он теперь избегает верховой езды, где только возможно. Наконец, перед скачками, от участия в которых он не мог уклониться, он говорит о мрачном предчувствии; что удивительного при таком состоянии, если предчувствие это сбылось? Мне скажут, что и без того понятно, что человек в такой нервной депрессии не может так же справиться с конем, как в здоровом состоянии, – вполне согласен; но механизм того моторного стеснения, которое вызывается «нервозностью», я ищу в выделенном здесь намерении самоубийства.

Если за случайной на первый взгляд неловкостью и несовершенством моторных актов может скрываться такое интенсивное посягательство на свое здоровье и жизнь, то остается сделать еще только шаг, чтобы найти возможным распространение этого взгляда на такие случаи ошибочных действий, которые серьезно угрожают жизни и здоровью других людей. Примеры, которые я могу привести в подтверждение этого взгляда, заимствованы из наблюдений над невротиками, стало быть, не вполне отвечают нашему требованию. Сообщу здесь об одном случае, в котором, собственно, не ошибочное действие, а то, что можно бы скорее назвать симптоматическим или случайным действием, навело меня на след, давший затем возможность разрешить конфликт больного. Я взял раз на себя задачу улучшить супружеские отношения в семье одного очень интеллигентного человека; недоразумения между ним и нежно любящей его молодой женой, конечно, имели под собой известные реальные основания, но, как он сам признавал, не находили себе в них полного объяснения. Он неустанно носился с мыслью о разводе, но затем опять отказался от нее, так как нежно любил своих двоих детей. Все же он постоянно возвращался к этому плану, причем, однако, не испробовал ни единого средства, чтобы сделать свое положение сколько-нибудь сносным. Подобного рода неспособность покончить с конфликтом служит мне доказательством того, что в деле замешаны бессознательные и вытесненные мотивы, которые подкрепляют борющиеся между собой сознательные мотивы, и в таких случаях я берусь за ликвидацию конфликт та путем психического анализа. Однажды муж рассказал мне про маленький инцидент, донельзя испугавший его. Он играл со своим старшим ребенком, – которого любит гораздо больше, чем второго, – подбрасывал его кверху и затем опускал вниз, причем раз поднял на таком месте и так высоко, что ребенок почти что ударился теменем о висящую на потолке тяжелую люстру. Почти что, но в сущности не ударился или чуть-чуть не ударился. С ребенком ничего не случилось, но с испугу у него закружилась голова. Отец в ужасе остался на месте с ребенком на руках – с матерью сделался истерический припадок. Та особенная ловкость, с какой совершено было это неосторожное движение, интенсивность, с какой реагировали на него родители, побудили меня усмотреть в этой случайности симптоматическое действие, в котором должно было выразиться недоброе намерение по отношению к любимому ребенку. Этому противоречила нежная любовь отца к ребенку, но противоречие устранялось, стоило лишь отнести порыв к повреждению к тому времени, когда это был еще единственный ребенок и когда он был так мал, что отец мог и не относиться к нему с особенной нежностью. Мне нетрудно было предположить, что неудовлетворенный своею женой муж имел такую мысль или намерение: если это маленькое существо, для меня безразличное, умрет, я буду свободен и смогу развестись с женой. Желание смерти этого, теперь столь любимого существа должно было, таким образом, бессознательно сохраниться. Отсюда нетрудно было найти путь к бессознательной фиксации этого желания. Существование могущественной детерминации действительно выяснилось из детских воспоминаний пациента – о том, что смерть маленького брата, которую мать приписывала небрежности отца, привела к резким столкновениям, сопровождавшимся угрозой развода. Дальнейшая история семейной жизни моего пациента подтвердила мою комбинацию благодаря терапевтическому успеху.

IX.

СИМПТОМАТИЧЕСКИЕ И СЛУЧАЙНЫЕ ДЕЙСТВИЯ

Описанные выше действия, в которых мы нашли выполнение того или иного бессознательного намерения, выступают в форме нарушения других – преднамеренных – действий и совершаются под предлогом неловкости. Те случайные действия, о которых мы будем говорить теперь, отличаются от ошибочных действий лишь тем, что они не стремятся установить связь с каким-либо сознательным намерением и в силу этого не нуждаются в предлогах. Они выступают сами по себе и не встречают сопротивления, ибо в них никто не подозревает цели и намерения. Их совершают, «ничего при этом не думая», «чисто случайно», «чтобы куда-нибудь руки деть», и рассчитывают, что такой ответ положит конец расследованию о значении этого поступка. Для того чтобы оказаться в таком исключительном положении, действия эти, не находящие себе оправдания в неловкости, должны удовлетворять определенным условиям: не должны бросаться в глаза и эффект их должен быть незначителен.

Я собрал значительное количество такого рода случайных действий у себя и у других – и после тщательного исследования отдельных примеров полагаю, что они скорее заслуживают названия симптоматических действий. Они выражают нечто, чего в них не подозревает действующий субъект и что он обычно собирается не сообщать, а оставить при себе. Таким образом, подобно всем остальным рассмотренным выше феноменам, они играют роль симптомов.

Конечно, наиболее обильную жатву такого рода случайных или симптоматических действий мы собираем при психоаналитическом лечении невротиков. Не могу удержаться, чтобы не показать на двух почерпнутых отсюда примерах, как далеко идет и как тонко бывает обусловливание этих незаметных явлений бессознательными мыслями. Грань, отделяющая симптоматические действия от ошибочных, нечеткая, поэтому эти примеры я мог бы отнести и к предыдущей главе.

а) Молодая женщина рассказывает во время визита, что ей пришло в голову: вчера, обрезывая ногти, она «порезала себе палец, когда хотела срезать тонкую кожицу у ногтя». Это настолько неинтересно, что с удивлением спрашиваешь себя, зачем об этом вспоминать и говорить, – и приходишь к предположению, что имеешь дело с симптоматическим действием. И действительно, палец, с которым произошло это маленькое несчастье, был тот самый, на котором носят обручальное кольцо. Кроме того, это была годовщина ее свадьбы, и это обстоятельство сообщает поранению тонкой кожицы вполне определенный смысл, который нетрудно разгадать. Одновременно с этим она рассказывает также сон, содержащий указания на неловкость ее мужа и на фригидность ее как женщины. Однако почему она поранила себе палец левой руки, в то время как обручальное кольцо носят ведь на правой? Ее муж юрист – «доктор права»[57], а когда она была девушкой, то втайне была неравнодушна к врачу (в шутку: «доктор лева»)[58]. Брак с левой стороны (левой руки) имеет тоже вполне определенное значение[59].

б) Молодая барышня рассказывает: «Вчера я совершенно ненарочно разорвала пополам билет в сто гульденов и дала одну половинку даме, бывшей у меня в гостях. Что, это тоже симптоматический поступок?» Более тщательное расследование обнаруживает следующие детали. Барышня посвящает часть своего времени и состояния делам благотворительности. Вместе с другой дамой она заботится о воспитании одного ребенка-сироты. Билет в сто гульденов – это присланный ей взнос той другой дамы, который она вложила в конверт и пока оставила у себя на письменном столе.

Гостьей была уважаемая дама, оказывающая ей содействие в других благотворительных делах. Дама эта хотела записать себе имена лиц, к которым можно обратиться за пожертвованиями. Под рукой не было бумаги, и тогда моя пациентка схватила конверт, лежавший на письменном столе, и, не думая о его содержимом, разорвала его на две части, из которых одну оставила у себя, чтобы оставить у себя копию списка, а другую передала своей посетительнице. Замечателен безобидный характер этого нецелесообразного поступка. Как известно, ассигнация не теряет цены, будучи разорвана, если только из остатков можно составить ее всю целиком. Что дама не выбросила бы этого куска бумаги, тому была порукой важность записанных имен; не могло быть также сомнения в том, что она вернет ценное содержание конверта, лишь только заметит.