Избранное - Александр Кушнер

                                          1977

***

И в следующий раз я жить хочу в России.

Но будет век другой и времена другие,

Париж увижу я, смогу увидеть Рим

И к невским берегам вернуться дорогим.

Тогда я перечту стихи того поэта,

Что был когда-то мной, но не поверю в это,

Скажу: мне жаль его, он мир не повидал.

Какие б он стихи о Риме написал!

И новые друзья со мною будут рядом.

И, странно, иногда, испытывая взглядом

Их, что-то буду в них забытое искать,

Но сдамся, не найду, рукой махну опять.

А та, кого любить мне в будущем придется...

Но нет, но дважды нам такое не дается.

Счастливей будешь там, не спорь, не прекословь...

Ах, если выбирать, я выбрал бы любовь.

                                                        1981

***

Стихи, в отличие от смертных наших фраз,

Шумят ритмически, как дерево большое.

Когда знакомятся, то имя, в первый раз

Произнесенное, смущает нас, чужое.

В них смысл проглядывает, словно из-за штор,

Переливается, как вещий сон под веком.

Когда знакомятся, то мнится: есть зазор

Меж легким именем и новым человеком.

Стихи прекрасные тем лучше, чем темней, -

Глазами пробовал на них взглянуть твоими.

В затылок строится весь ряд грядущих дней,

Когда родители дают ребенку имя.

Поосторожнее! его судьбу своим

Неверным выбором навек определите.

Пеклась и нянчилась со словом стиховым,

Внимала голосу, готовилась к защите.

Поэты правильно читают - не чтецы.

И ленту с записью пускала вновь по кругу.

На имя, видимо, не матери - отцы

Влияют отчеством: идет подбор по звуку.

Нас познакомили. Играл на полках блик,

Скользил по комнате, по елочкам паркета.

Грустить не велено. И не вернуть тот миг,

Несовпадение, подобие просвета!

                                                 1981

***

В одном из ужаснейших наших

Задымленных, темных садов,

Среди изувеченных, страшных,

Прекрасных древесных стволов,

У речки, лежащей неловко,

Как будто больной на боку,

С названьем Екатерингофка,

Что еле влезает в строку,

Вблизи комбината с прядильной

Текстильной душой нитяной

И транспортной улицы тыльной,

Трамвайной, сквозной, объездной,

Под тучей, а может быть, дымом,

В снегах, на исходе зимы,

О будущем, непредставимом

Свиданье условились мы.

Так помни, что ты обещала.

Вот только боюсь, что и там

Мы врозь проведем для начала

Полжизни, с грехом пополам,

А ткацкая фабрика эта,

В три смены работая тут,

Совсем не оставит просвета

В сцеплении нитей и пут.

                                   1980

***

На выбор смерть ему предложена была.

Он Цезаря благодарил за милость.

Могла кинжалом быть, петлею быть могла,

Пока он выбирал, топталась и томилась,

Ходила вслед за ним, бубнила невпопад:

Вскрой вены, утопись, с высокой кинься кручи.

Он шкафчик отворил: быть может, выпить яд?

Не худший способ, но, возможно, и не лучший.

У греков - жизнь любить, у римлян - умирать,

У римлян - умирать с достоинством учиться,

У греков - мир ценить, у римлян - воевать,

У греков - звук тянуть на флейте, на цевнице,

У греков - жизнь любить, у греков - торс лепить,

Объемно-теневой, как туча в небе зимнем,

Он отдал плащ рабу и свет велел гасить.

У греков - воск топить и умирать - у римлян.

                                                        1980

СОН

В палатке я лежал военной,

До слуха долетал троянской битвы шум,

Но моря милый гул и шорох белопенный

Весь день внушали мне: напрасно ты угрюм.

Поблизости росли лиловые цветочки,

Которым я не знал названья; меж камней

То ящериц узорные цепочки

Сверкали, то жучок мерцал, как скарабей.

И мать являлась мне, как облачко из моря,

Садилась близ меня, стараясь притушить

Прохладною рукой тоску во мне и горе.

Жемчужная на ней дымилась нить.

Напрасен звон мечей: я больше не воюю.

Меня не убедить ни другу, ни льстецу:

Я в сторону смотрю другую,

И пасмурная тень гуляет по лицу.

Триеры грубый киль в песок прибрежный вдавлен -

Я б с радостью отплыл на этом корабле!

Еще подумал я, что счастлив, что оставлен,

Что жить так больно на земле.

Не помню, как заснул и сколько спал - мгновенье

Иль век? - когда сорвал с постели телефон,

А в трубке треск, и скрип, и шорох, и шипенье,

И чей-то крик: "Патрокл сражен!"

Когда сражен? Зачем? Нет жизни без Патрокла!

Прости, сейчас проснусь. еще раз повтори.

И накренился мир, и вдруг щека намокла,

И что-то рухнуло внутри.

1980

***

Когда шумит листва, тогда мне горя мало.

Отпряну, посмотрю на зрелый возраст свой;

Мне лишь бы смысл в стихах листва приподнимала,

Братался листьев шум со строчкой стиховой.

О, как я далеко зашел, как затуманен!

К вечерней ближе я, чем к утренней заре.

Теперь какой-нибудь Филипп Аравитянин

Мне ближе, может быть, чем мальчик во дворе.

Ветрами ли, песком, враждой ли исцарапан,

Изъевшей ли висок частичкой бытия,

Глядит поверх голов солдатский император,

И складочка у губ от горького питья.

Но так листва шумит, что, чем бы ни томила

Жизнь, весело сидеть за письменным столом.

На зло найдется зло, да и на силу сила,

И я - про шум листвы, а вовсе не о том.

                                                 1979

***

Какой, Октавия, сегодня ветер сильный!

Судьбу несчастную и злую смерть твою

Мне куст истерзанный напоминает пыльный,

Хоть я и делаю вид, что не узнаю.

Как будто Тацита читала эта крона

И вот заламывает ветви в вышине

Так, словно статую живой жены Нерона

Свалить приказано и утопить в волне.

Как тучи грузные лежат на косогоре

Ничком, какой у них сиреневый испод!

Уж не Тирренское ли им приснилось море

И остров, стынущий среди пустынных вод?

Какой, Октавия, сегодня блеск несносный,

Стальной, пронзительный - и взгляд не отвести.

Мне есть, Октавия, о ком жалеть (и поздно,

И дело давнее), кроме тебя, прости.

1978

***

Орнитолог, рискующий ласточку окольцевать,

Он, должно быть, не знает, какая морока

Ей над морем лететь, повинуясь опять

Его вере слепой в каменистый Тунис и Марокко.

Хорошо ему ждать, оставаясь на месте одном.

До чего он уверен в наличии знойного края!

То ли вычитал где-то о нем,

То ли трогал во сне шерсть верблюда и глину сарая.

Хорошо ему жить, да, увы, умирать тяжело.

Он представить боится разлуку.

Ему щель не видна - в нее можно просунуть крыло.

Если можно просунуть крыло, значит, можно и руку.

Вот о чем ему ласточка хочет сказать, ее крик

Так прерывист, как будто нарезан, но эти отрезки

Звука он принимать не привык

Близко к сердцу, как довод какой-нибудь веский.

Есть другие края, где и берег, и воздух иной.

Жаль любителя птиц, он расстался бы с жизнью и домом

Легче, если бы знал, что во мгле неземной

Расщепленную тень обнаружит с колечком знакомым.

                                                               1980

***

По эту сторону таинственной черты

Синеет облако, топорщатся кусты,

По эту сторону мне лезет в глаз ресница,

И стол с приметами любимого труда

По эту сторону, по эту... а туда,

Туда и пуговице не перекатиться.

Свернет, покружится, решится замереть.

Любил я что-нибудь всю жизнь в руке вертеть,

Пора разучиваться. Перевоспитанье

Тьмой непроглядною, разлукой, немотой.

Как эта пуговичка, я перед чертой

Кружусь невидимой, томленье, содроганье.

                                                 1978