Камни говорят - Тоурбергюр Тоурдарсон

есть дьявол. Однако я не был в этом уверен. После этой догадки приступы бешенства Пятнистой стали мне казаться куда более ужасными. Вот стоит черт в темноте под тем местом, где находится моя кровать, и строит страшные гримасы прямо перед мордой коровы. И я еще более активно принимался читать молитвы и заклинания, да так, что меня бросало в пот под одеялом. Припадки Пятнистой могли продолжаться ночи напролет. Домочадцы часто заводили разговор о том, чтобы ее заколоть. Но тогда мне становилось ее очень жаль. Я был готов терпеть и далее эти ужасные ночи, чем видеть, как бедную Пятнистую выводят в бойню и умерщвляют. Ведь нечисть так и останется в хлеву, даже если корова оттуда исчезнет.

Стойло Пятнистой было в восточной части хлева, а Поясницы – в западной. Они стояли головами к дверному проему, а задом – к коридору. Стойло Поясницы было светлее, поскольку на него падал свет, когда кто-то появлялся в проходе. Стойло же Пятнистой было сбоку от прохода, более темное. За стойлами начинался желоб хлева. Он был выложен камнями, а земля под ним была далеко не идеально ровной. Каждый день желоб вычищали бычьей лопаткой.

У стены, за стойлом Пятнистой, перпендикулярно ему – если входить в хлев, то по правой стороне коридора – было третье стойло. В нем было темно. Там держали быка или теленка.

Еще одно стойло, небольшое и уютное, располагалось между стойлом быка и желобом, позади стойла Пятнистой. Там держали теленка, когда в третьем стойле был бык. Если же быка, телку и теленка не оставляли в живых, то оба эти стойла были незанятыми, и тогда хлев казался пустым.

От коров на всю бадстову распространялось тепло. Я не помню, чтобы там когда-либо было холодно. На запах, который поднимался до чердака, никто не обращал внимания. Я иногда ощущал его в коридоре сразу после уборки хлева. Мне он казался приятным. Помнится, после уборки пол в хлеву посыпали небольшим количеством золы, чтобы он выглядел опрятней и не пах. В Хали всегда тщательно чистили хлев.

Коровы тоже получали тепло от людей. Это была взаимопомощь в борьбе с зимним морозом. Все обитатели хлева были одной семьей, жившей на двух этажах. Тепло, исходящее от коров, было настолько естественным, что люди никогда не задумывались, насколько эти благословенные Богом животные защищали их от плохого самочувствия и болезней, вызванных холодом. Вероятно, я не умер от коклюша только благодаря Пояснице и Пятнистой.

Книгу я стараюсь писать честно, поэтому не могу не признать, что жизнь с коровами во многих отношениях не была лишена сложностей, особенно когда их выводили из стойла. Тогда, если предоставлялась возможность, они могли разлечься на лугу на кучах сена, и по ним было видно, как им хорошо. Если коровы бесились, они бодали заборы и стены, нередко пробивая в них дыры. Коровы подкрадывались к сену, лежащему на просушке, объедали его, бродили по нему, вминали в землю и испражнялись на него; заходили на картофельные посадки, затаптывая побеги или жадно их объедая. Коровы никогда не отказывали себе в удовольствии сделать крюк по пути и привести в беспорядок белье, разложенное на земле или развешанное на веревках. Когда их по вечерам загоняли домой, они иногда начинали прыгать перед хлевом, беситься и, словно сойдя с ума, носиться взад-вперед по лугу, высоко поднимая задницы, – гоняться за ними в такой момент было смерти подобно. А ближе к концу лета коровы могли не вернуться домой вечером и встретить ночь, удобно разлегшись на земле в каком-нибудь дальнем местечке. Я никогда не мог объяснить такое поведение ничем иным, кроме как желанием специально доставить неудобство людям, отправившимся в темноте на их поиски.

Коровы были крайне любопытны. Они иногда могли специально пройти долгий путь, чтобы понаблюдать с близкого расстояния за каким-нибудь событием, ничего, впрочем, не понимая в происходящем. В Сюдюрсвейте всегда считалось, что проявлять любопытство некрасиво. Люди там не думали, что любопытство приводит к знанию. И, как мне кажется, они были правы, когда речь шла о любопытстве коров – в нем было что-то неуместное.

Коровы никогда не бывали веселыми. Казалось, что юмор им совсем не присущ, что они все время чем-то недовольны или пребывают в плохом настроении. Даже когда они дурачились, от них исходила злоба. Их движения никогда не были радостными, и они не издавали задом тех забавных звуков, которые издавали лошади, пускаясь наутек от людей. Коровы не обладали тем изяществом, которое было у лошадей или барана со светло-коричневым носом – вожака стаи. Двигались они нескладно и неуклюже. Хотя я слышал пугавшие меня рассказы о том, что бычки, которые у нас были до Пятнистой и Поясницы, могли скакать быстрее самых резвых коней.

Морды коров выражали больше мысли, чем морды лошадей и овец. Когда коровы смотрели на человека, казалось, что они видели его насквозь и думали только о нем. Мне от этого становилось совершенно не по себе. На мордах лошадей не было написано никакой мысли, они редко смотрели на людей и, похоже, не испытывали к ним какого-либо интереса. Овцы смотрели на людей с бóльшим любопытством, но было видно, что они ничего не могут понять про людей, как бы ни старались.

Коровы обладали еще одной неприятной особенностью: они всегда стремились показать людям независимость и упрямство, никогда не уступали человеку, кроме тех случаев, когда тот применял силу.

Летом домочадцы иногда раскладывали сено у хуторской дорожки, по которой коровы утром шли на пастбище, а вечером возвращались домой. В этих случаях нужно было прилагать все силы, чтобы привести их в хлев: они отклонялись от пути и затаптывали сено. Иногда там стояли кучи влажного сена, и тогда коровам кричали: «Не наступайте на сено!» И знаете что? Коровы в ту же секунду сходили с дорожки, врезались головами в кучи сена и переворачивали их. Затем эти бестии начинали прыгать так, что их задницы приближались к лицу ухаживавшего за ними человека, и было хорошо видно, насколько они довольны собой и тем, что доставили людям столько хлопот. А если коровам кричали умоляющим голосом: «Не кáкайте, пока не зайдете в стойло, дорогие коровушки!», то большие кучи на дорожке или в проходе в бадстове были гарантированы, и Эйдбьёрг приходилось брать в руки бычью лопатку и прибираться за ними. С коровами, как и с людьми: никогда невозможно найти какую-либо разумную причину их упрямства и стремления все делать по-своему.

По-моему, коровы были более подозрительны, чем другие