Вулканы, любовь и прочие бедствия - Сигридур Хагалин Бьёрнсдоттир

месяца назад в двадцати километрах от нашего международного аэропорта произошло мощное эксплозивное извержение. По-вашему, это мы виноваты, что туристы к нам не рвутся? Единственным разумным решением в такой ситуации было бы закрыть въезд в страну, а не наводнять туристами аэропорт и город. Если бы нам пришлось эвакуировать жителей столицы, нам даже негде было бы их разместить.

— А их нельзя эвакуировать? Почему нет?

Я сдаюсь и смотрю на Стефауна, затем гляжу на Милана, он проявляет жалость и берет слово сам:

— Пути эвакуации из столицы слишком узкие, — поясняет он. — На юго-западной оконечности живет почти двести пятьдесят тысяч человек, не считая туристов. Если все разом попытаются выехать из города, на дорогах образуются заторы. — Он пожимает плечами. — И куда же все эти люди поедут? В Акюрейри? В Сельфосс? Там для них места не хватит. В крайнем случае можно эвакуировать жителей нескольких районов; надеюсь, этого окажется достаточно.

— Вы надеетесь?

— Надеемся, — хором отвечаем мы с Юлиусом.

— Эти ответы неудовлетворительны, — говорит Сигрид. — Очень странно, что Научный совет службы гражданской обороны хочет ввести режим ЧС на всей юго-западной оконечности, основываясь на одних лишь предположениях.

Начальник полиции откашливается:

— Я поддерживаю Стефауна и Сигрид Марью. Непохоже, что есть причины для таких крутых мер. Нельзя забывать: речь идет о крупных финансовых интересах, прибыли, репутации Исландии как места, куда приезжают туристы, об экономическом развитии и условиях жизни населения.

Юлиус так и застыл у карты, его лицо под выщипанной бородкой побагровело.

— Да что с вами такое?! — восклицает он. — По-вашему, это импровизации на свободную тему о прибыли и экономическом развитии? И как вы думаете, что будет, если начнется сильное землетрясение или извержение и население узнает о том, как власти и ученые замалчивали опасность?

Он хватает красный маркер и изрисовывает карту большими кругами.

— Вот тут! Тут лава текла восемьсот лет назад! И тут! И тут, а еще вон тут! И на этой лаве вы построили целые кварталы! Школы, больницы, высотные дома! А знаете, что такое восемьсот лет с точки зрения геологии? — Он щелкает пальцами: — Вот что! Всего миг! Впервые в истории у нас есть какая-никакая возможность измерить и определить, что творится под нами, повести себя разумно и спасти то, что можно спасти, — и вот обязательно тут вклиниваются эти дурацкие политики со своим мнением и смотрят, как бы что урвать. Выгода! Вечно только об этой выгоде чертовой и думают!

Он замолкает — запыхавшийся, в бороде капля пенистой слюны. Мы все глядим на него вытаращив глаза, а он с руганью швыряет маркер на пол, хватает свой ноутбук и бумаги, запихивает в рюкзак и выбегает, хлопнув дверью.

Милан смотрит на меня.

— Анна, каков итог?

Я чувствую комок в горле.

— Геологи — члены Научного совета рекомендуют службе гражданской обороны ввести режим ЧС в связи с риском крупного землетрясения или извержения на юго-западной оконечности.

— Хорошо, — говорит Милан и смотрит на своего босса. — Надеюсь, начальник полиции согласен?

Тот смотрит по очереди на меня, Стефауна, Сигрид, а затем откашливается.

— Как руководитель службы гражданской обороны в стране, считаю, что в данный момент нет основания менять режим функционирования или план действий службы на юго-западной оконечности Исландии. У нас сохранится режим повышенной готовности, и мы продолжим внимательно следить за развитием событий, но будем готовы в случае необходимости изменить режим. Важно, чтобы руководство службы гражданской обороны проявляло сознательность и действовало сообща, чтобы избежать возникновения у населения страха и недоверия.

Он пристально смотрит на меня:

— Я надеюсь, что все будут следовать этому режиму и действовать сообразно с ним.

— Вы понимаете, какую ответственность несем мы? — спрашиваю я. — Это решение тормозит всю подготовку и принятие мер при стихийном бедствии.

Начальник полиции кивает:

— Мы всё осознаем и в случае необходимости изменим план.

Он смотрит на собравшихся:

— Вопросы есть?

Все молчат, а Стефаун улыбается, словно выиграл в покер.

— Заседание окончено, — говорит Милан, вставая.

Пояснительная статья IV

Властная и дерзкая мечта

У матери, сколько помню, на стене над письменным столом всегда висело зеркало; его поверхность покрылась пятнами и побурела от сигаретного дыма, а она переводила, сидя за столом, Цветаеву и Маяковского. С тех пор как мама весной заболела, этот старый странный предмет интерьера не дает мне покоя; с удивлением осознаю, что его судьба зависит от меня. Что мне с ним делать: отдать, выкинуть, оставить себе? Он не радует глаз и не представляет ценности, разве что в качестве ностальгического курьеза, забавного примера советского декоративного искусства. Рамка из дешевого оловянного сплава, выпуклые барельефы, представляющие рабочих с молотами, молодых крестьянок с ягнятами и снопами, танки, спутники, балалайку, а на самом верху возвышаются звезда, серп и молот — символ рая для трудящихся.

Я задумалась об этом зеркале, когда впервые встретила маму после ее возвращения в Исландию. Плохо помню ту нашу встречу — только то, что потянулась к диковинному предмету, мне хотелось потрогать барельефы, словно они рассказывали, чем же она жила в другой стране. Саму маму не помню, и что она говорила, давала мне — ведь мне было всего пять лет. Только лишь смешанное со страхом желание поскорее увидеть ее, разочарование, а потом вот это зеркало.

Она позволяла мне разглядывать его и трогать рельефы — в те немногие разы, когда была в хорошем настроении. Мои визиты к ней были короткими и мучительными, я отчаянно пыталась понравиться, заслужить ее милость, но безрезультатно. И чувствовала себя лишней; мне казалось, я ей мешаю. Она не злилась на меня, всегда спрашивала, как дела в школе, а я старалась давать по возможности пространные ответы, перечисляя предметы и учителей, отчаянно пытаясь заполнить чудовищные паузы, возникавшие вслед за этим. Нам не о чем было разговаривать, она всегда забывала купить для меня какой-нибудь еды, а через несколько минут общения со мной уже вставала (отсутствие контакта при этом было гнетущим), ставила в патефон пластинку и садилась в своем кабинете работать. «Займись пока чем-нибудь», — произносила она. И лишь уже невероятно большая, я наконец догадалась спросить (вместо того чтобы вечно гадать, что не так со мной): «Что такое с мамой?»

Мы с папой сидели за кухонным столом у нас дома, под окном с клетчатыми занавесками, и ели рубленый бифштекс с глазированным луком и яичницей — одно из папиных фирменных блюд. Он сосредоточенно смотрел в свою тарелку и собирал на вилку горошины, будто они были словами, которые он подбирал, чтобы