Ось - Роберт Уилсон

Она заговорила о пепле, которым были все еще усыпаны улицы, из-за чего тысячи туристов спешили обратно к своим лайнерам, умоляя поскорее доставить их домой. Они приехали в Экваторию, рассчитывая увидеть пленительные экзотические пейзажи, а столкнулись с иным — в полном смысле слова иным, чему нет никакого дела до человеческих расчетов.

Точно так же, подумала Лиза, поступила бы и ее мать.

«Все, о чем я сейчас думаю, — как ты далеко, и почему ты так отдалилась от меня. Мне не хочется повторять тебе все, что я уже не раз говорила. И я не собираюсь касаться твоего расставания с Брайаном».

Сьюзен Адамс возражала против их развода так же страстно, как когда-то, по иронии судьбы, противилась их браку. Мать Лизы поначалу недолюбливала Брайана из-за его работы. В представлении Сьюзен Генетическая Безопасность сплошь состояла из бестолковых и бесчувственных людей вроде тех, что терзали ее после исчезновения мужа. «Лиза, ты не можешь выйти за чудовище!» — говорила она. Но Брайан оказался вовсе не чудовищем. Он приложил все усилия, чтобы завоевать доверие Сьюзен и развеять ее предубеждения, и вскоре сделался желанным гостем в доме. Он быстро усвоил главное правило, которого следовало придерживаться в общении с ней: ни слова о Новом Свете, о гипотетиках, о Спине и об исчезновении Роберта Адамса. Упоминание обо всех этих материях в доме Сьюзен Адамс приравнивалось к богохульству. Не в последнюю очередь поэтому Лиза с такой тревогой думала о предстоявшем отъезде в Экваторию.

Мать Лизы совсем потеряла покой, узнав, что Брайана посылают в Порт-Магеллан. «Вам нельзя туда ехать», — твердила она, словно Новый Свет был призрачным загробным царством, откуда еще никто не возвращался живым и невредимым. Ни за что, ни ради какой карьеры, нельзя отправляться в этот ад.

Конечно, это было не что иное как продолжающийся акт отрицания, насильственного изгнания из сердца тех событий, которые оно принять не может. Стратегия, которую давным-давно избрала для себя мать Лизы, ее личный громоотвод для скорби. Но именно это и возмущало Лизу.

Она ненавидела этот непроницаемый темный угол, в который мать загнала память об отце. От него не осталось ничего, кроме памяти, но память о нем невозможно было представить себе без его зачарованности всем, что связано с гипотетиками, без его любви к планете, с которой они соединили Землю непостижимыми воротами.

Сейчас бы он точно так же восхитился и этим пеплом, думала Лиза. Шестеренки и ракушки в пыли, частички величественной и таинственной мозаики…

«Я просто надеюсь, что последние события убедят тебя, что самое благоразумное сейчас — это вернуться домой. Лиза, если дело в деньгах, я могу заказать тебе билет. Я согласна, Калифорния уже не та, что прежде, но вид на океан из нашей кухни никуда не делся, и хотя летом жарко, а зимой штормит так, как никогда не бывало в моем детстве, — наверное, это пустяки по сравнению с тем, что сейчас переживаешь ты».

«Ты и понятия не имеешь, что я переживаю, — подумала Лиза. — Не можешь себе этого представить».

В полуденном свете американское консульство выглядело надежной крепостью добра, окруженной рвом и кованой железной оградой. За оградой кто-то посадил садик (разумеется, все растения были местного происхождения — привозить земные растения в Экваторию запрещалось, хоть этот запрет и не очень строго соблюдался). Пепел не пощадил его, но крепкие красные цветы, получившие в грубоватой таксономии первых поселенцев название «сучкины губки», устояли под грузом пепла. Стебли их напоминали лакированные палочки для еды, а листья — викторианские стоячие воротники, из которых выглядывали клочкообразные соцветия.

У дверей консульства стоял охранник. Плакат на стене предупреждал посетителей о досмотре на предмет наличия оружия, портативной электроники, открытых емкостей и бутылок. Для Лизы эта процедура была не нова — до развода она часто бывала в офисе Брайана. Она помнила это здание еще с юности, с тех пор, когда они жили в Порту всей семьей. Каким надежным и неприступным оно тогда казалось, с его огромными белыми стенами и окнами, похожими на амбразуры!

Запросив у Брайана подтверждение на вход, охранник вручил Лизе разовый пропуск. Она поднялась лифтом на пятый этаж. Там, в сердцевине здания, находился облицованный плиткой коридор без окон — настоящий бюрократический лабиринт.

Брайан встретил ее здесь и провел в знакомый кабинет, на двери которого висела лаконичная табличка: «УГБ 507». Вот уже сколько лет он внешне почти не менялся — в свои «давно за тридцать» выглядел все так же моложаво и щеголевато. Одет, как всегда, с иголочки, на лице загар — по выходным он обязательно совершал прогулки по холмам, окружающим Порт. Он натянуто улыбнулся Лизе. Его поза и жесты выражали крайнее неудовольствие. Лиза взяла себя в руки и приготовилась выслушать очередную порцию нотаций.

Под началом Брайана работали трое сотрудников, но сейчас никого из них не было.

— Заходи, — сказал он, — присаживайся. Нам нужно кое о чем поговорить. Прости, но это важно, и чем скорее мы покончим с этим, тем лучше.

Он всегда старался выглядеть безукоризненно. Даже в самых неприятных ситуациях. Именно это больше всего и раздражало Лизу. Их брак не сложился с самого начала, но Лиза не смотрела на это как на жизненную катастрофу. Просто одна ошибка из многих (в части из которых ей было до сих нор стыдно признаться даже самой себе). Она никогда не понимала, на каком языке говорить с ним обо всем занимающем ее всерьез. Он посещал воскресные службы, верил всей душой в мораль и благопристойность и пытался всеми силами заслониться от сложности и чужести мира-после-Спина. Что неизменно выводило из себя Лизу. Она и так достаточно нагляделась на это в материнском доме. Ей хотелось другого. Того, что некогда так стремился передать ей отец во время долгих бесед на веранде звездными ночами: благоговейного или по меньшей мере открытого и мужественного отношения к Иному.

Брайан бывал порой очарователен. Ему хватало чуткости, и где-то глубоко в нем таилось живое, неподдельное сознание собственного предназначения. Но Лиза никак не могла смириться с его страхом перед реальностью мира, в котором они жили.

Она села на стул. Свой стул он поставил так близко, что они почти упирались коленями.

— Возможно, это не самая приятная беседа в нашей жизни. Но я забочусь о твоем же благе. Пойми это, пожалуйста, и выслушай меня.

Турк ехал на аэродром, размышляя о своем разговоре с Томасом. Он собирался осмотреть самолет и к вечеру отправиться домой. Его «Скайрекс» — небольшой двухмоторный винтовой самолетик — служил ему уже пятый год и теперь куда чаще нуждался в уходе и ремонте, чем раньше.