Берлинские похороны - Лен Дейтон

— Ты симпатичнее Валкана. — Она наклонилась и небрежно чмокнула меня в мочку уха. — Ты прелесть. Валкан же, с другой стороны... — Она говорила медленно и тихо, будто обдумывая на ходу. — Валкан — настырный, закоренелый, злобный, толстокожий ублюдок. — Она не повысила голос ни на йоту. — Но Валкан — гений. У него бриллиантовый ум, а у тебя всего лишь острый, как стекло.

— Алмаз против стекляшки, — вставил я. — Значит, мое дело гиблое?

— Что поделаешь? Победитель-то только один.

Большей похвалы для тайного агента, чем принять его за недоумка, и придумать трудно. После этого ему остается только не вести себя в соответствии с такой оценкой. Этим я и был занят в тот момент.

До Бордо нам предстояло проехать двести километров по шоссе № 10, дорога приличная, и в столь позднее время нам попадались только редкие фермерские грузовики с множеством габаритных огней или неторопливые автофургоны дальнего следования из Сан-Себастьяна на той стороне границы. Саманта проспала не меньше половины путешествия, которое заняло около трех с половиной часов; нужды ставить рекорды скорости или будить раньше времени человека, с которым я собирался встретиться, не было. После Байонна дорога через скучные Ланды стала совсем хорошей и широкой. До горизонта тянулись сеянцы и саженцы, а то и целые поля аккуратных пней. Океаны деревьев ждали топора палача, редкие черные прогалы отмечали маршруты пожаров. В окне за Самантой горела листва небольшой рощи, будто на плохо проявленной фотографии кто-то не справился с красным спектром. Заиндевевшие ветки отливали красным, пока серое не смешалось с золотом встающего солнца и силой какой-то алхимии не превратилось в ясную голубизну утра. Фары я выключил на подъезде к пригородам Бордо. На дороге стали появляться велосипедисты, в такой ранний час они вели себя с редкой дерзостью. На глухих стенах домов висели громадные выцветшие рекламные щиты с аперитивами, проволочные сетки отгораживали мощеные мостовые от тротуаров. Я подъехал к Сен-Жанскому вокзалу и остановился. Над городом нависли тучи.

Я припарковал машину за автобусной остановкой. Циклопический глаз готического вокзала показывал 7 часов, у отеля «Фейзан» плетеные стулья пьяно опирались на пластмассовые столики. Рабочие ныряли в бар «Брассьер», чтобы для согрева пропустить перед работой по стаканчику горячительного. Послышались скрип и тарахтенье мусорного фургона, старуха в черном выливала воду ведрами на мостовую и скребла ее метлой.

— Просыпайся, — сказал я. Не успев еще как следует проснуться, она уже пудрила лицо, втирала в него лосьоны и тени.

Полицейские в черной униформе, беседовавшие у отеля «Фейзан» неподалеку от своих мотоциклов, как по команде натянули свои белые перчатки с крагами, ослабили черные ремни, одернули кители и в хореографическом унисоне склонились над своими машинами, нажали на стартеры и с грациозными ужимками тронулись с места. Набирая скорость, которая отдавалась вибрацией в деревянных ставнях и дверях, они плавно вписались в поворот и оставили в холодном воздухе хвосты выхлопных газов. Саманта поежилась.

— Мы можем где-нибудь кофе выпить? — спросила она.

Я кивнул.

В маленьком баре было тесно. Дюжина мужчин в рабочих спецовках пили, говорили и наполняли маленькое пространство чесночным запахом и сигаретным дымом. Двое из них потеснились, освобождая нам место, кто-то у двери отпустил шуточку о приставании к иностранкам. Я по-английски заказал два кофе с молоком. Если подслушивание для вас не обуза, вы никогда не побрезгуете беседой грузчиков.

— Еще не поздно, — сказал я Саманте. — Даже сейчас.

— Работать на вас? — спросила она. Я кивнул. Она продекламировала:

— В день, когда его убили,

Много мыслей погубили.

Я сказал:

— Это написано на мертвом кладбищенском камне.

— Я люблю работу, которой сейчас занимаюсь. — Она отбивалась наугад, не зная, сколь много мне известно. Ей начала нравиться эта женская игра — Боюсь, что едва ли смогу бросить ее сейчас.

— А никто тебе этого и не предлагает, — заметил я с хитрецой.

Саманта негодующе фыркнула и замолчала на полминуты.

— Циничная свинья, — наконец сказала она.

Я улыбнулся и молча выпил свой кофе. Небо потемнело. Она, как обычно, сделала несколько затяжек, бросила почти целую сигарету на пол и раздавила ее каблучком.

— А теперь убирайся, — сказал я, отдавая паспорт.

— Верни деньги, приятель.

— Этого наша сделка не предусматривает, — сказал я. — У тебя остается твой багаж. Дареному коню в зубы не смотрят, персик ты мой. Отваливай.

— Не понимаю. Зачем было тащить меня сюда? Только чтобы сказать мне это?

— Отделы ДСТ[29] по ночам не работают, но... — Я взглянул на часы. — ...мой приятель будет в своем кабинете через семнадцать минут.

— Садист.

— Ты меня совсем не понимаешь, — сказал я. — Против Франции ты преступлений не совершала. Ты для них только нежелательная иностранка, они поставят в паспорт штамп «аннулировано» и посадят на первый пароход или самолет, направляющийся в Северную Америку. Я мог бы устроить так, чтобы тебя взяли в Лондоне. Там бы с тобой покруче обошлись.

Саманта назвала меня одним выразительным невежливым словом.

— Лестью ты от меня ничего не добьешься, — сказал я. Саманта лишь повторила свое выразительное слово, не придумав ничего нового. — Позвони друзьям, может, они помогут, — сказал я. — Должен же быть у тебя поблизости кто-нибудь, кто может помочь. — Я наклонился к ней и нежно улыбнулся. — Но больше не суй свою прелестную головку в эту операцию, потому что у Хелены Рубинштейн нет ничего, что могло бы приделать голову на поврежденное место.

Саманта пошла за мной к машине. Я достал ее чемоданы с заднего сиденья и поставил их на тротуар. Мотор еще не успел остыть, и болевский карбюратор выстрелил меня прочь с огромной скоростью.

В зеркале я видел Саманту. Ее военного типа плащ из оливкового мохера был застегнут из-за холода на все пуговицы, серые шерстяные носки доходили почти до колен.

Когда я уже несся к Курс-де-ла-Мар, двое мужчин среднего возраста в подпоясанных плащах вышли из отеля «Фейзан» и направились к Саманте.

Глава 25

Коридорный мат: если король может ходить только по ограниченному маршруту (коридору), его можно заматовать, закрыв этот коридор.

Бордо, Франция, вторник, 15 октября

Вошла пожилая женщина в черном платье, обязательном для французского правительственного учреждения. Перед собой она катила потрепанную тележку, сделанную в стиле «арт нуво». На тележке разместились дюжина чашек с блюдцами, ситечки, ложки, фаянсовый чайник с крышкой и газовая горелка с большим барабаном из нержавеющей стали. Когда она сняла крышку с чайника, комната заполнилась терпким запахом хорошо прожаренного кофе. Она положила драгоценные зерна на ситечко и, поднося его к нашим чашкам, лила на них кипящую воду. Рядом с чашками она положила по два завернутых в бумагу кусочка сахара и вывезла свое гремящее и звенящее чудо из кабинета.

— Я не могу утверждать наверняка, что она работает на разведку Западной Германии, но что еще можно предположить? — спросил я его.

Гренад открыл крышечку своего ситечка и поморщился от боли.

— Каждый день обжигаю пальцы. — Он опустил кусок сахара в кофе, взглянул на меня и сказал: — Я знаю цену вашей искренности, знаю, что вы просто используете нас в своих целях.

— Тогда забудьте ее, — сказал я. — Забудьте, что я вообще говорил вам о Валкане, девчонке или Луи Поле Бруме.

Гренад записал что-то на бумажке.

— Я не могу этого сделать, как вы сами прекрасно понимаете; и вы не смогли бы, если бы находились в своем кабинете и мы с вами поменялись ролями. — Он снова приподнял крышку ситечка — Кофе готов. Почему вы так возитесь с девчонкой и позволяете мужчине разгуливать на свободе?

Сквозь французские окна небо казалось почти черным. Я обвел взглядом кабинет Гренада: стенные панели в коричневых пятнах, оштукатуренные стены с протеками у потолка и старомодные металлические радиаторы, кремовые пупырышки за которыми говорили о неряшливой работе маляра. На стене в стеклянной клетке качался маятник.

— Нам мужчина пока нужен, — сказал я. На столе Гренада лежало какое-то приспособление из кованого железа, похожее на игрушечную карусель; «наездниками» служили сияющие луковидные резиновые печати. Гренад крутанул карусель. Потом тихонько засмеялся.

— Так давайте же вашу просьбу, — сказал он. — Не терплю неизвестности.

— Видите ли, — начал я, — нам бы хотелось, чтобы он работал без помех еще примерно неделю, но я просил бы вас присматривать за ним, сообщать мне, что он с собой возит, а потом отпустить его с миром.

Гренад покачал головой и улыбнулся. Первые капли дождя упали на оконное стекло.