Операция «Возмездие». - Евгений Белогорский

Шофер еще плохо знал дорогу и потому ехал с определенной опаской, боясь сильно разгонять автомобиль. Это обстоятельство позволяло сидевшему на переднем сиденье виллиса Петрову, внимательно разглядывать парижские улицы по которым он ехал.

Ему было достаточно одного взгляда, чтобы понять охватившую город тенденцию демобилизации. Устав от войны и постыдной оккупации, Париж стремительно снимал с себя гимнастерки, бриджи, сапоги и торопливо облачался в пиджаки, брюки, ботинки. Спешно открывшиеся в великом множестве всевозможные кафе, бистро, кинотеатры, магазины и лавки, начинали жесткую и бескомпромиссную борьбу за кошельки и души парижан. Их главным врагом были так называемые блошиные рынки, стихийное порождение любой войны.

Но не только это, было отличительной чертой послевоенного Парижа. Сразу после окончания войны, по всей Франции началось преследование женщин имевших за годы оккупации связь с немецкими солдатами и офицерами. Столица Франции также не избежала этого поветрия и с одним из них, пришлось столкнуться в этот день и полковнику Петрову.

Возвращаясь в казарму, шофер случайно свернул не на ту улицу и вскоре перед машиной полковника предстало необычное зрелище. Поперек тротуара стояла широкая скамья на которой сидело несколько женщин, в окружении большой толпы мужчин. На груди у каждой из них висел плакат с косо намалеванными буквами, а руки находились за спиной, скорей всего связанные.

Окружавшие скамью мужчины были возбуждены, подобно грачам прилетевшим домой после зимовки. Громко переговариваясь и жестикулируя в сторону сидящих женщин, они распаляли себя перед очередным самосудом.

Скамья, плакаты на груди и связанные за спиной руки — такой образ был хорошо знаком всем советским солдатам, после длительного контакта с представителями арийской расы и европейской культуры. Поэтому Петров никак не мог пройти мимо подобного зрелища, хотя толпа нисколько не мешала движению автомобиля. Нужно было лишь только принять влево и двигаться своим курсом.

— Никак вешать собираются, товарищ полковник — изумился шофер.

— Тормози! Сейчас разберемся — приказал Петров и не дожидаясь полной остановки авто, спрыгнул на тротуар. Вслед за ним, не дожидаясь команды, вслед за командиром гурьбой высыпали автоматчики охраны. Взяв наперевес верный и безотказный ППШ, они принялись бесцеремонно расталкивать любителей самосуда.

Одернув парадный китель, украшенный золотыми погонами и боевыми наградами, Петров уверенно зашагал вперед и озадаченные французы поспешно расступились перед ним.

Сделав несколько шагов, полковник вошел в круг толпы и увидел отвратительную картину. Перед скамьей стоял одетый в клетчатые брюки толстяк, обладатель большого пивного живота. С длинными усами и старомодными подтяжками, он походил на один из хорошо известный образ немого кино двадцатых годов. Вот только вместо пивной кружки он держал в руках ручную машинку для стрижки волос, которой вершил правосудие.

Одна из сидящих на скамье женщин уже лишилась своей рыжей шевелюры и уткнувшись подбородком в грудь, тихо давилась слезами, не смея громко плакать. В момент появления полковника, толстяк стоял перед другой жертвой мужского произвола, молоденькой девушкой лет двадцати. Властно взяв левой рукой за подбородок, он медленно поворачивал из стороны в сторону сидящую на тонкой худой шее голову жертвы, выгадывая как лучше сбрить её каштановые волосы.

Худенькая, одетая в скромное ситцевое платье и поношенные туфельки, с полными слез глазами, она разом напомнила полковнику тех советских девчат, что встречали его в освобожденных он гитлеровской неволи городах и селах. Пройти просто так, мимо всего этого Петров никак не мог и потому громко и властно крикнул стоявшему к нему полу боком толстяку: — Отставить!

То, что случилось далее было одновременно и смешно и грустно. Все дело заключалось в том, что полковник подал команду толстяку на немецком и тот, как нестранно, его прекрасно понял. Отскочив от скамейки с резвостью кенгуру и выпятив вперед необъятный живот, он бодро рапортовал: — Так точно, господин генерал!

Видя, что точно попал в десятку, Георгий Владимирович решил продолжить диалог, не дожидаясь пока прикрепленный к нему переводчик младший лейтенант Правдюк придет к нему на помощь. И для этого у него были свои причины.

По праву нося медаль «XX лет РККА» полковник быстро определил, что данный товарищ не столько владеет французским, сколько является соглядатаем из всех органов одновременно.

— В чем провинились эти девушки? — требовательно спросил Петров толстяка как и положено генералу, пусть даже чужой армии, — что вы молчите, отвечайте!

— Это немецкие шлюхи, господин генерал и мы решили наказать их! — толстяк сделал пренебрежительный жест в сторону сидевших на скамейке и осклабился, ожидая со стороны Петрова проявления мужского понимания своим действиям, — прикажите продолжить?

— Нет! — коротко обронил полковник и подошел к девушке. Полностью раздавленная действиями своих соотечественников и возможно соседей, она не ожидала ничего хорошего от диковинного чужака, от которого исходили невидимые волны уверенности и силы. В её прекрасных карих глазах не было и намека на порок, в каких-либо его проявлении. В них был только один страх и скорбь от позора которому она несправедливо подверглась.

Война переламывала миллионы человеческих судеб, безжалостно калеча и травмируя их. Подобно средневековому алхимику, она вырастила новых гомункулусов, подняв со дна их души всю грязь и уничтожив всё хорошее, что там имелось. Много, ох как много подобных гомункулусов пришлось встретить полковнику за последние пять лет, но от этих встреч он не очерствел душой и не перестал верить, что хороших людей больше, чем негодяев.

Часто, верша правосудие в годы войны, Георгий Владимирович хорошо научился тому, что ко всякому человеку должно быть свое мирило. За одни преступления следовало казнить, за другие давать сроки для исправления, за третьи было достаточно страха, который претерпевал человек во время расследования. Сидящие за скамье девушка, по мнению полковника уже искупила свои прегрешения и больше не нуждалась в осуждении и порицании. Её следовало освободить, но с этим был полностью не согласен переводчик.

— Товарищ полковник, не надо вмешиваться. Могут быть нежелательные последствия. Это их дело, пусть и разбираются. Сейчас подобное твориться во Франции повсюду. Поедемте отсюда — тихо, но очень настойчиво заговорил Правдюк, пытаясь вразумить неразумного полковника, но Петров даже голову не повернул в его сторону. Закончив глядеть на француженку, он повернулся к толстяку.

— А, что ты сделал для того, чтобы она не стала немецкой шлюхой? Воевал с немцами, был в «маках» или боролся с немцами здесь в Париже? — полковник произнес это по-русски, чтобы стоявшие с ним солдаты поняли о чем идет разговор.

— Переводите! — потребовал он от Правдюка, вперив требовательный взгляд в толстяка.

— Что так и переводить!? — изумился младший лейтенант.

— Вам двадцать раз повторять надо? — громыхнул Петров. Правдюк попытался что-то сказать, но столкнувшись с его взглядом покорно раскрыл свой разговорник и с горем пополам перевел вопрос полковника.

— Я не военнообязанный, господин генерал! Я пекарь и всегда только и занимался, что выпекал хлеб с булочками- обиженно воскликнул толстяк и его поддержал нестройный гул мужских голосов.

— Скольких немцев вы убили защищая свою страну и свой город? — обратился Петров к стоящим за толстяком людям.

— Товарищ полковник, вы нарываетесь на скандал. Это очень опасно — начал было нудить Правдюк, но получил в ответ властное: — переводи!

Вновь погрузившись в словарь, Правдюк справился и с этим заданием, ровно как и с последовавшим за ним ответом.

— Мы не могли убивать их. За каждого солдата убивали десять заложников, а за офицера сто человек — ответил толстяк обиженно тряся усами и толпа вновь поддержала его своим гулом.

— Гады и трусы! Будь у нас все такие как он, мы бы Гитлера никогда не прогнали — воскликнул седоусый сержант, чью гимнастерку украшали нашивки за ранение, две «Отваги» и солдатская «Слава». Сказано все это было по-русски, но с таким гневом и презрением, что было понятно и без перевода. От слов сержанта его усы разом поникли, а сам он став меньше ростом, трусливо спрятал стригальную машинку в карман своих необъятных брюк.

— Девчонки из-за куска хлеба на панель пошли, а эти паразиты теперь над ними измываются! Как же они чистенькие, немцам круасаны пекли! — поддержали сержанта другие автоматчики, отчего стоявшие за толстяком мужчины попятились. Одно дело вершить правы суд над беззащитными женщинами и совершенно другое доказывать свои права на это вооруженным автоматами людям. За плечами которых была настоящая война, которые победили страшного Гитлера и надавали по шеи самому Черчиллю. Это без слов понимали все собравшиеся, кроме Правдюка.