Нечеловеческий фактор - Станислав Борисович Малозёмов

тренер лыжников. Значит перед соревнованиями ещё и поспят пацаны мои. Нам выигрывать надо.

— Ну, я не до конца сказал, — Горюнов поправил на себе шапку с длинной металлической эмблемой «аэрофлот» спереди, там, где под шапкой лоб. — Не шибко радостная новость, потому как непогода в Алма-Ате ещё хуже становится. Можно сказать — почти не видно полосы посадочной. Буран жуткий. И ветер боковой пятнадцать метров в секунду. То есть существует реальная перспектива того, что нам сесть не дадут и пошлют в Караганду.

— А как же Алма-Ата взлёт разрешила? Они что, дурные там, с мозгами у них беда? — крикнул улетевший в ботинках на три размера больше учёный Коля Журавлёв. Один из двух самых молодых докторов наук в СССР. — Мы против такого разрешения! Кто меня поддержит, товарищи?!

— Поддерживаем! — закричали все, даже те, кто не летел, а провожал молодых мужа с женой.

— А вы тут на кой хрен? Командир корабля у вас голоса не имеет? Возразить стесняется? Так в шею его гнать! — оторвался от бутылки и сала мужичок в тулупе, поднявшийся с газеток. Он громко шарахнул сорванной с головы шапкой об пол и пробубнил что-то матерное, но, что хорошо, неразборчиво пробубнил.

— Над нами начальство, — сказал грустно пилот. — Пишите ему коллективное заявление, что вы отказываетесь лететь в нелётную погоду в связи с большой опасностью для жизни. И будете жаловаться в Москву, если вас не послушает наше руководство.

— Ну, напишем! — крикнула одна женщина интеллигентного облика. Учительница, по виду. — А как бумагу передадим?

— По факсу телефонному передадим. Здесь в аэропорту есть, — летчик достал бумагу из планшета и авторучку. — Кто писать будет?

— Я напишу, — Коля Журавлёв взял бумагу и лист уложил на засыпанный обрывками билетов стол регистрации. — Я учёный. У меня грамотно получится.

— Но подписаться должны все! — крикнул Горюнов на весь зал.

— Подпишем! — вразнобой подтвердили все громко и пошли медленно к столу, где Николай творил жалобу суровую.

Сзади к Горюнову подошла стюардесса. Стройная, белокурая, в приталенном синем пальто со значком «аэрофлот» на груди.

— Руководитель полётов Лопатин только что позвонил диспетчерам и взлёт задержал на час, — тихо прошептала она на ухо Горюнову.

— Ну, мать иху! — сказал Володя, второй пилот, громко. — Всё одно жалобу отправим. А людей посадим в самолёт. Там подождём. Здесь и холодно, да и балки железные над головой клетку напоминают.

Он подождал пока все распишутся, а подписи свои оставили даже провожающие и гармонисты. Один только не расписался. Здоровенный парень в толстой спортивной куртке из команды лыжников.

— Да кто это читать будет?! — ухмыльнулся он зло. — Наше мнение большим тузам в управлении — писк комариный. Они только сами себя слышат. И то не все.

Но Володя Горюнов прочёл текст и ушел с бумагой в диспетчерскую. Туда, где факс можно отправить прямо в кабинет Лопатину.

— Прошу всех пройти в автобус и спокойно подняться по трапу, сесть на свои места. Билеты я потом проверю, — сказала милая стюардесса и первой пошла на улицу.

Через десять минут все уселись в кресла, входной люк защелкнули, потом бортмеханик включил магнитофон и в салоне стала плавать туда и обратно мелодия адажио из балета Чайковского «Щелкунчик».

Так просидели час. После чего перед кабиной пилотов загудели строгие мужские голоса, один из которых отчётливо произнёс.

— Приказать Лопатину разрешить взлёт кроме меня никто из вас не сумеет. А я сумею. Пока долетим — не будет никакого бурана. И ветер сдохнет. Это ж Алма-Ата. Погода может через каждые полчаса меняться.

— Рискуем, Байрам, — озабоченно произнёс кто-то явно ответственный за полёт. Возможно, командир. Дверь кабины пилотов захлопнулась и слышен был только бессвязный гул голосов. Вышла в проход из-за шторы с приклеенными бумажными снежинками другая стюардесса. Красивая брюнетка с микрофоном.

— Сейчас пока не взлетаем, — сказала она ровным спокойным голосом. — Ждём разрешения из Алма-Аты. В спинках сидений газеты и журналы. Отдыхайте. Я думаю, что скоро разрешат лететь.

— Понеслась! — повторил уже однажды сказанное лыжник в синей куртке. — И был вечно бардак, и быть ему всегда. Страна Советов, блин. После такой нервотрёпки только первые места брать на лыжне…

Музыка кончилась. Стало тихо. Никто не кашлял даже. Все молчали. И было в этом молчании чистое золото надежды.

Которая умирает всегда последней. После всех.

Глава восьмая

Александр Максимович Лопатин уже три года жил человеком важным, прямо-таки незаменимым. Он руководил из Алма-Аты воздушным движением всего, что летало в зоне досягаемости диспетчеров его группы. Кроме птиц, конечно, всяких мошек и детских воздушных змеев. Он командовал бригадой диспетчеров, которая с земли управляла полётами и перелётами самолётов, вертолётов и даже воздушных шаров. Лётчики звали его полушутя «земным богом». Без таких, как Лопатин самим лётчикам работать практически невозможно. Опасно.

Сам Лопатин раньше тоже летал долго. В армию его призвали в двадцать восьмом году из Алма-Аты, сразу после того, как стукнуло восемнадцать. Служил в подразделении механиков эскадрильи тяжелых бомбардировщиков под Сталинградом. Хорошо служил. Командование его заметило и он быстро стал старшим сержантом. Командовал взводом. А в феврале следующего года там же открылась «Седьмая военная школа лётчиков», куда просто так никого не брали. Только лучших солдат и только по рекомендациям Комсомола или Партии большевиков.

Саша имел прекрасные служебные характеристики и его послали учиться на лётчика. Летал на «И-4», «И-5», а через три года, когда пришло время увольнения в запас, написал рапорт командиру части с просьбой оставить его на службу сверхсрочную. Не тянули. Оставили с первого же рапорта. В следующем году Школу за заслуги в отличной подготовке авиаторов назвали громко: «Седьмая Сталинградская Военно-авиационная Школа имени Сталинградского Краснознамённого пролетариата». Лопатин гордился, что служит в краснознамённой части. И другой жизни, кроме военной, для себя не представлял.

На сверхсрочную Саша определился в двадцать два года. Служить легче и лучше было тем, что он мог уже не в расположении части жить, а в городе или селе рядом с подразделением. Он снял комнату в городе. Ну, а очень важно было и то, что с тридцать второго года при Школе открылись полугодовые офицерские курсы. Лопатин их с отличием закончил и с середины тридцатых старшим лейтенантом стал летать на прекрасном истребителе «И-16», который лётчики сразу назвали ласково — «ишачок». А с тридцать девятого там же переучился летать на грозном пикирующем бомбардировщике «ПЕ-2». И всё же, самым крупным достижением своим юный Александр Максимович Лопатин считал не лётное своё мастерство.

А то, что в Сталинградской библиотеке, где брал книги русских классиков и техническую