Инквизитор Красной Армии. Патронов на Руси хватит на всех! - Игорь Подгурский

От удара о землю и потери крови военлет так ослабел, что не мог вылезти из кабины. Перехватило дыхание, в голове помутилось. Прапорщика окутала приятная темнота беспамятства.

Сознание вернулось к Поплавкову одновременно с мыслью: «Вылезать! Покинуть самолет как можно быстрее. Может быть пожар или взрыв».

Из-под раскуроченного двигателя тянуло дымом. Там, где пропеллер крепился к мотору, показались робкие огоньки. Ветер, налетевший на обломки, перебросил огонь на остатки корпуса. Сухое дерево весело полыхнуло. С двигателя пламя перемахнуло на изломанные крылья, подбираясь к баку с бензином. Ветер играючи перебросил огонь с крыльев на хвост. К бензобаку бежали веселые, маленькие огоньки. Скоро самолет станет для летуна погребальным костром. Прапорщик попытался вылезти из пилотного кресла. Шея отозвалась резкой болью. По телу прокатилась ослепительная волна. Перевалиться через борт не смог. Руки в крови… Жаром дыхнуло в лицо. Левую скулу ожгло, лизнул язык пламени, словно пробуя на вкус человека. Затрещали сгорающие волосы, торчащие из-под летного шлема. Собрал силы, перевалился-таки через борт и мешком вывалился на близкую землю. Над головой горело. Огоньки перебрались на правое крыло и оттуда потянулись к хвосту. Еще немного — и рванет бензобак. Пламя жадно глодало деревянную конструкцию. Глухо ухнул топливный бак. Столб пламени устремился вверх, а затем рухнул вмиг гудящей волной огня.

Аким пополз от горящего самолета, собирая остатки сил. Главное — не потерять сознание. Левая рука, правая нога. Еще чуть-чуть. Левой — правой. Согнул — разогнул.

Сзади еще раз громко жахнуло. В небо устремился новый сноп огня. Костер — все, что осталось от аэроплана.

Военлет, уткнувшись лицом в землю, не видел, как превращается в дым старичок «Ньюпор». Чертик, нарисованный на хвосте, дергался, будто живой, когда обшивка корежилась от жара. Последней исчезла в огне клыкастая улыбка от уха до уха.

Ничего этого Поплавков не видел, провалившись в спасительное беспамятство. Все-таки он успел каким-то чудом выбраться из кабины, отползти на безопасное расстояние от аэроплана, когда полыхнуло по-настоящему.

Почти сутки Аким пролежал на земле без сознания, пока его не подобрал казачий разъезд. Открыл глаза уже в госпитале. Вокруг незнакомые люди в белых халатах.

Во второй раз он на короткий миг пришел в себя, когда его кололи иглой. Проверяли чувствительность тела. Правая часть лица, шея и левая рука не реагировали на уколы. Зато первый укол в правую руку заставил его дернуться. Медики не заметили его полуоткрытых глаз. Продолжали совещаться.

— Безнадежен, — каркнул один.

— Да, коллеги, — вздохнул другой. — Состояние критическое. Если и выживет парнишка, останется калекой на всю жизнь. Будет парализована вся левая часть тела из-за перелома отростка первого шейного позвонка и от кровоизлияния в оболочке спинного мозга. Еще ожог лица. Ну, это не смертельно, глаза целы, а волосы отрастут… может быть, множественные ушибы и гематомы по всему телу…

Его шею, затылок и верхнюю часть туловища упаковали в гипс — почти три месяца без движения. Он стал похож на витязя в белой скорлупе гипсового доспеха. «Наш рыцарь неба!» — перешучивались медсестры на утреннем обходе.

В госпиталь нагрянул начальник штаба гвардейского Первого отряда Буслаев. Вошел в палату и не сразу узнал своего подчиненного. Аким спал. Штабс-капитан присел на койку, неосторожно задев сломанную руку. Ни табуретов, ни стульев, чтобы не мешали делать перевязки.

— Е-ешкин кот… — спросонья ругнулся раненый, не разобравшись, что происходит и кто нагрянул в гости.

— Ну-у! — повеселел Буслаев. До этого он с содроганием и жалостью разглядывал прапорщика в гипсовом саркофаге. Осунувшееся желтое лицо, краше в гроб кладут. — Раз ругаешься, значит, будешь жить. Я хотел сказать — летать, — быстро поправился начштаба. — Я был на месте твоей… мягкой посадки. От твоего аэроплана остались куча пепла и оплавленный металлолом. Сначала пепла в котелок набрали, гм-м… ну, значит, чтобы прах домой отправить. Все честь по чести. Хорошо, что местные жители подсказали, мол, казачки летчика подобрали. А ты цел и еще ругаешься. Значит, успел выбраться, когда еще не полыхнуло. Молодец, узнаю офицерскую закалку.

Раздалось громкое покашливание. В дверях стоял дежурный врач и демонстративно показывал часы-луковицу, мол, время вышло, больному нужен покой.

— Иду, иду! — засуетился штабс-капитан. Поднимаясь с кровати, он осторожно начал поправлять подушку под головой Акима. Воровато оглянувшись, жестом фокусника что-то сунул под нее и тихо прошептал, чтобы врач не услышал. — Знаю, что нельзя, но ребята просили передать. Там фляга с коньяком. Настоящий «Шустовский», довоенного разлива. Одна рука действует, значит, справишься. Ждем тебя. Поправляйся…

Уже в коридоре офицер спросил у дежурного врача, мимо которого удалось прошмыгнуть в госпитальную палату:

— Как он, доктор?

— Безнадежен, — коротко сказал о Поплавкове врач.

— А может?..

— Увы. Никаких шансов, голубчик. На выход.

Все возможное сделали врачи.

Все возможное сделал Аким. Небо звало и манило к себе летчика.

И наступило время, когда через три месяца прапорщик встал на ноги. Медсестры перешептывались, глядя, как летчик ковыляет по коридору, держась за стену. Тот, кого они кормили с ложечки, пошел.

Врачи давали ему восемь месяцев райской жизни в Пятигорском санатории. Прапорщик Поплавков наотрез отказался. Никаких санаториев. Не надо рая. Скорее в отряд! Скорее подняться в воздух.

После выписки из госпиталя Аким еще полгода ходил с «„гордым“ видом»: голова не поворачивалась на шее, а если нужно было оглянуться, ему приходилось поворачиваться всем корпусом.

Наступил день, когда в авиаотряде не осталось ни одной исправной машины. Летный состав отправили на офицерские курсы повышения квалификации при штабе армии. Мудрое решение. Хорошо еще, что в окопы к пехоте не отправили.

Позиционная война, окопы, зеленая тоска осточертели. На курсах настроение летунов еще больше ухудшилось. Целыми днями, с утра до вечера, приходилось слушать занудные лекции по истории военного искусства, пересыпанные к месту и не к месту примерами из войн древних греков и римлян.

К авиаторам на курсы приехал генерал Радко-Дмитриев. Прекрасный оратор, он красочно объяснил присутствовавшим цель предстоящей Митавской операции. Рассказал о новых способах прорыва вражеской обороны. У слушателей отвисли челюсти от услышанного. Офицеры с открытыми ртами слушали о внезапной атаке без единого орудийного залпа, о быстром преодолении проволочных заграждений, о дружной штыковой атаке. Вместе с летчиками были и пехотинцы, сразу же представившие самоубийственный штурм без предварительной артподготовки.

Увлекшись, генерал вошел в раж: «Вы голыми руками, зубами должны будете рвать колючую проволоку! Штыком и прикладом!» Все присутствующие мрачно переглядывались. Все понятно: обещанного подвоза боеприпасов не будет.

Никто из офицеров не сказал ни слова. Промолчали. Выдержка — единственный способ выжить, если концентрация идиотов зашкаливает за мыслимые пределы, особенно когда ты служишь в армии. Общение с дураками укрепляет выдержку, с самодурами — делает человека сильнее, закаляет, а заодно стирает без остатка шершавой наждачкой с характера наивность. Главное — не прогнуться и не сломаться.

Заметив потускневшие глаза, поскучневшие лица, командующий армией на мгновение задумался, словно что-то вспомнил, а затем медленно произнес: «Вас, господа авиаторы, это не касается. Наши союзнички-французы согласились продать нам внеочередную партию аэропланов. Надеюсь, что машины прибудут на фронт вовремя, а не как обычно. Представление к наградам на отличившихся в воздушных боях реализовано. Вручать будет Сам в Ставке фронта. Список у командира. Привести форму в образцовый порядок. Внешний вид иметь молодцеватый. Вопросов не задавать. Ваша учеба в офицерском резерве закончена. Удачи».

Четыре Георгиевских креста были выделены командующим армией отличившемуся в воздушных боях во время наступления гвардейскому Первому авиаотряду. Ими наградят наиболее отличившихся военнослужащих, причем с учетом мнения их боевых товарищей. Такой порядок был официально узаконен и назывался «приговор роты». Егорий, полученный по «приговору роты», ценился в армейской среде выше, чем полученный по представлению командира. Это грело душу Акима даже больше, чем то, что коробочку с орденом ему лично вручит Николай II…

Офицеры расходились, оживленно переговариваясь на ходу. Поездка в Ставку. Награждение. Заманчивая перспектива покинуть курсы, опостылевшие прокуренные землянки заслонила собой возможные бедствия, страшные потери, смерть и ранения — все, что связано с наступлением. Без летчиков не обойдутся. И новенькие аэропланы привезут, и топлива будет с избытком.