Синельников и холодильник - Андрей Лях

Слова эти сопровождались жутким, леденящим кровь взглядом, сулившим смертные муки, да вот беда — яма в Мазари-Шарифе сделала меня нечувствительным к разного рода страшным взглядам и зловещим интонациям до полного равнодушия, так что драматическое мастерство Абрека пропало впустую.

Папе тоже явно претила эта клубная театральщина. Вероятно, в нем был оскорблен бывший режиссер лагерной самодеятельности.

— Да брось ты ломать комедию, Абрек, — устало сказал он, и невероятная достоверность скупо-раздраженной интонации с лету доказала, что, как артист, Папа на две головы выше своего партнера. — Что за бред? Ты что же, надеешься, что вот так позвонишь языком на разборе, и тебе доверят общак? Тебя уже сегодня объявят, и сам будешь мотаться по схронам. Правда, недолго. Да что ты за праведник меня судить? Ты сдал Хасана в восьмидесятом, ты по дури поломал игру Гордубалу, и скольких тогда замочили, и сколько не по делу ушло на зону? А те малолетки из Семипалатинска? А двести тысяч Касьяна? Я много чего могу вспомнить. И не надо ноздри раздувать, эти фокусы на меня не действуют. Ты мне надоел, Абрек.

Папа подхватил вроде бы соскальзывающий на пол плащ, и стало ясно, почему, вопреки обыкновению, он разоблачился. Рука проехалась под столом, и сразу стало ясно, что далеко не все не разделяют стариковские пристрастия к овеянной дутой славой трухе военных времен — на свет божий вынырнул футуристический ГШ-18, свежеиспеченное чудо российского ВПК, похожий на австрийский «Глок», переживший Чернобыльскую катастрофу. Начал Папа очень разумно — несмотря на то, что никакого оружия у Абрека видно не было, первый выстрел пришелся ему в шею — кровь ударила крестом — вперед, залив дыню, назад, и вверх из глотки с булькающим и воющим кашлем — нашего театрала скособочило, он с грохотом опрокинул табуретку и, цепляясь за пол, попятился к стене.

Гориллы у дверей, спохватившись, полезли под роскошные пиджаки, но Папа не зевал. Бритые затылки один за другим извергли фонтаны, мгновенно нарисовавшие на стенах карту ядра Галактики в двух проекциях, и красавцы-культуристы упали голова к голове, нежно соприкоснувшись скрюченными пальцами. Вся оставшаяся обойма досталась уже снова Абреку, после чего Папа бросил пистолет с отъехавшим затвором на стол и хмуро съел несколько виноградин, после чего натянул плащ, приняв свой обыкновенный вид.

—  Владимир Викторович, — сказал он, озираясь, — вы не видите моей шляпы?

— Сзади, на кастрюлях.

— Спасибо, — он надел шляпу, тут в дверь кто-то заглянул, и Папа едва заметно кивнул. Дверь закрылась.

— Я полагаю, — продолжил он, расправляя воротник, — никаких взаимных претензий у нас не осталось. Также надеюсь, — на слове «надеюсь» он сделал ударение, — что с вашей стороны я не встречу затруднений. Засим разрешите откланяться.

Не без натуги я прочистил горло.

— Вы знаете, Паперный, если бы я снимал «Анну Каренину», то на роль Каренина взял бы вас.

— Я не подхожу, — холодно возразил он, — Алексею Каренину было немногим больше сорока. Это был молодой человек. Вы плохо знакомы с творчеством Толстого, Владимир Викторович.

Он церемонно поклонился и вышел, перешагнув через трупы.

Изловчившись, я просунул пальцы под трубу, ухватился как мог, и примерно с четвертой попытки забросил ноги так высоко, что сумел ухватить себя за ботинок — упражнение весьма и весьма болезненное, поскольку наручники в этот момент режут до кости и глубже. Достал ключ (не стану расписывать всю технологию засапожных тайников), и, в меру поизвивавшись, а в итоге и грохнувшись об пол, отомкнул левую руку. Дальше проще. И наручники, и папин ГШ — на пистолете, естественно, номер — как корова языком, забрал, на прощанье наклонился к Абреку — хотел посмотреть, в чем же секрет его траурных глаз, неужели действительно в краске — но в этом винегрете уже было ничего не разобрать. Да-с, не видать господину Чхаидзе похорон в открытом гробу. Я прошел по коридору, какие-то люди пропустили меня без слов. Ночь, осень, холод... ба, а вот и СОБР едет, и Старик, и Игорек, выпучив глаза, бежит с моей, дареной Митричем курткой; опять тебе, Эйнштейн, пострелять не досталось...Вот, значит, здрасьте.

*   *   *

— Володя, — сказала Полина, — невозможно до самой старости ходить в джинсах. Тем более такого слабоумного голубенького молодежного цвета. Ты уже не мальчик, да и нормальные мальчики подобного давно уже не носят. Надо завести хотя одни нормальные брюки. А то мне прямо стыдно идти рядом с тобой. Давай в воскресенье съездим на Павелецкую.

Я слабо застонал.

*   *   *

— Можно, я буду говорить сидя?

Старик кивнул, и я открыл блокнот, где стариковской же подтекающей гелевой ручкой нарисовал свои схемы,

— Ну, во-первых, как мы все теперь знаем, не было ни шкафа с архивом, ни загадочной старушки, продавшей его, потому что Александр Сахно никакой не Сахно, а Пономарев, и записи Пономарева-старшего были у него с самого начала. Сахно прекрасно понимал, какова ценность этих бумаг, о парамагнитном резонансе он слышал с детства и без колебаний пустил бы эти познания в дело, но ему не хватало главного — дедушка почему-то не описал способа инициации информационного поля. Этот фрагмент в архиве отсутствовал. Но тут Сахно несказанно повезло. Он попал в группу Деркача, который как раз и занимался разработкой прибора для лечения на основе информационного поля. Сахно, естественно, сообразил, какой шанс ему выпал. Ко всем прочим милым достоинствам он вдобавок был еще и очень одаренным физиком. Фокус в том, что Пономарев-дед, экспериментируя с парамагнитным резонансом, имел дело с тем, что теперь назвали бы диэлектриками. Ну не было в двадцатом году в Петрограде ни современных холодильников, ни, тем более, микроволновых печей. Никто и никогда не испытывал резонанса на находящемся под напряжением электронном контуре. Сахно первый выяснил, что это дает ошеломляющий кумулятивный эффект. Он понял, что может убивать на любом расстоянии, даже не выходя из дома, причем ни обнаружить, ни доказать что-то абсолютно нереально. Первый эксперимент — первый нам известный — Сахно поставил на своих ненавидимых с детства одноклассниках — Логвинове и Каменцеве — заглянул в гости и ковырнул микроволновки аккумуляторным шуруповертом. Насколько я понимаю, достаточно было и пыли с корпуса, но он решил подстраховаться и набрал стружек. Объяснения всей этой информационно-убойной механики, как легко догадаться, мы с вами не скоро получим. Известно, что Сахно применял прибор Деркача и какой-то из стандартных сэмпл-чипов. Вроде бы еще он использовал мобильник, в Хамовниках перед обоими взрывами были телефонные звонки... Возможно, существовали еще какие-то приспособления — черт его знает. Короче, Сахно убедился, что его техника работает. Дальше не очень понятно. В раскаяние таких людей, как Сахно, я не верю, но, судя по всему, началась у него ужасающая депрессия. Сумасшедшим, кстати, он не был, все, с кем мы говорили, хотя и признают его человеком с настроениями, но считают более чем нормальным. Он приходил к Жанне, страдал, пил, но среди своих терзаний убивать не отказывался. В это время ему и подвернулся Чхаидзе. Сахно излил душу старому приятелю отца, но тот, похоже, не воспринял его рассказа всерьез. Тогда Сахно, в маниакальной тяге самоутверждения, устроил для него показательный взрыв на Красноказарменной, одновременно расплатившись за детские обиды. Абрек уразумел, какая сила оказалась у него в руках. Тут вся сказка и начинается. Папа давным-давно стоял у Чхаидзе поперек дороги, но расправиться с ним открыто Абрек, само собой, не решался. И вот такая возможность. Не знаю, уж какую там сказку о возмездии и справедливости он рассказал Сахно, но тот согласился помочь. Были тут замешаны и какие-то деньги — кажется, Сахно требовались средства на дальнейшие исследования. Абрек договорился с Кайманом, Папиным телохранителем, и они провернули известный нам трюк с холодильником. Но здесь вмешался случай — вместо Папы погиб Гурский. Папа мгновенно смекнул, откуда ветер дует, и велел присмотреть за Абреком. Тот почуял неладное, помчался к Сахно, но у того психоз перешел в другую стадию, и вышел у них с Чхаидзе страшнейший скандал. После моего визита на завод Сахно понял, что надежды на безнаказанность рухнули, и предпринял последнюю, отчаянную попытку как-то поправить положение, избавившись от меня. Чем он руководствовался, неясно — поди пойми, что творится в голове у маньяка. Убедившись, что ничего не вышло, он, видимо, оценил безнадежность ситуации, решил поставить точку, и по какой-то своей логике казнил сам себя так же, как убивал свои жертвы. Что именно Сахно произвел в этот раз, зачем надо было приходить в цех — загадка, как вы знаете, никакого оборудования найти не удалось. Наш Эдисон опять всех перехитрил. Под Абреком загорелась земля — запустить прибор без Сахно он не мог, и ни от федерального, ни, самое главное, от воровского суда ждать добра ему не приходилось. Выбора у него не оставалось, он поддался на нашу уловку и рискнул пойти ва-банк, в случае удачи надеясь получить инструкции по прибору и одновременно развязаться с Папой.