Тень Роксоланы - Севги Адывар

– Да уж, масла… вот только не совсем ароматические… – Кадир-ага перегнулся через щелястый прилавок, ухватил собеседника за ворот кафтана, подтащил поближе. – Можно подумать, ты не знаешь, за чем я пришел… Давай уж без этих штучек. Я тебе деньги, а ты мне…

– Да какие там штучки! – Илхам-ага ловко вывернулся, и пальцы Кадира соскользнули с его кафтана. – Я бы хотел точно знать, что тебе нужно, почтеннейший. А намеки всякие… С этим в кабак иди, с девками непотребными договаривайся.

Кадир-ага вздохнул и потянул из-за пазухи мешочек с монетами. Бросил на прилавок. Глухо звякнуло. Хозяин лавки лишь небрежно скользнул взглядом по мешочку и уставился куда-то за спину Кадира.

– Да тут же золото, золото! – жарко шепнул Кадир-ага, подвигая мешочек лавочнику.

Тот не отвечал, продолжал смотреть в сторону, будто евнуха и не было вовсе перед прилавком, а мешочек с золотом ценился им не более чем мешочек с уличной пылью. В конце концов Илхам перевел равнодушный взгляд на евнуха.

– Ты сможешь купить на это золото много ароматических мазей и масел. Гурии султанского гарема будут довольны, я тебе обещаю. – Длинные тонкие пальцы, похожие на паучьи лапы, двинулись по прилавку, нырнули в сторону, вытащили несколько баночек, искусно выточенных из малахита, сердолика, яшмы. Нельзя было и предположить, что в этой нищей лавке имеются подобные сокровища. – Вот, посмотри, ага. Ароматы и притирания на любой вкус. Избавляют от морщин, делают кожу гладкой, как попка младенца. Ну а запах такой, что никакие духи не потребуются. Наложницы отблагодарят тебя! Думаю, ты еще и заработаешь на этих мазях.

– Не морочь мне голову! – Кадир отмахнулся от драгоценных баночек. – Ты прекрасно знаешь, что я пришел не за этим.

Он зашипел от боли, сдирая с пальца перстень, украшенный крупным изумрудом. Лавочник одобрительно моргнул, но тут же худое морщинистое лицо его выразило привычное равнодушие и спокойствие. Перстень глухо стукнул о прилавок, и Илхам тут же подхватил его, сунул за пазуху.

– Для кого ты хочешь получить… кхм… ароматические мази? – поинтересовался лавочник.

– Какое твое дело? – Евнух сморщился, будто попробовал что-то невкусное. – Лучше бы тебе не знать.

– Я сам решу, что для меня лучше, – высокомерно заявил Илхам. – Так что говори. Кому-то из султанш потребовались мои услуги? Кому?

Кадир-ага ухмыльнулся неприятно и даже угрожающе. Кивнул согласно. Наклонился к уху лавочника и что-то зашептал почти неслышно.

У того округлились в изумлении глаза, засверкали. Но Илхам тут же взял себя в руки, опустившиеся веки притушили яркий блеск глаз, уголки рта опустились всегдашней скорбью – и за прилавком вновь стоял нищий торговец, едва сводящий концы с концами, продающий гулящим девкам за несколько акче мази и притирания, чтоб заманивать в порту моряков, месяцами не видевших женщин.

– Я понял тебя, почтеннейший, – сказал он Кадиру. – Сейчас принесу то, что нужно. Поверь, это именно то, что хочет султанша.

Евнух зашипел, и Илхам часто покивал, покосившись на дверь. Больше о султанше речи не было.

Торговец скользнул в узкую низкую дверцу, ведущую из лавки в жилые комнаты, быстро вернулся. В ладони его сверкал острыми гранями хрустальный флакон, отделанный золотом, с золотой же пробкою. Внутри переливалась голубоватая прозрачная жидкость.

– Не нюхать, не пробовать, – предупредил Илхам. – Три капли вызовут расстройство желудка, тошноту, головную боль. Четыре – обморок. Ну а пять капель – верная смерть.

– Я понял тебя, Илхам-эфенди. – Евнух качнул головой, гладкое безбородое лицо его блестело, покрывшись потом. – Я и не собирался открывать бутылку. Я ж не враг себе!

– Это правильно, – заметил лавочник. – Держи.

Флакон выпал из его пальцев прямо в подставленную ладонь Кадира. Тот мгновение любовался переливами хрустальных граней, а затем флакон исчез настолько незаметно, что Илхам даже мигнул изумленно.

– Я скажу тебе кое-что. – Кадир-ага склонился низко над прилавком, и лавочник наклонился навстречу. – Кое-что очень важное для тебя…

Из широкого рукава евнуха выскользнул кривой кинжал, мягкие пальцы ловко охватили рукоять, богато украшенную чеканкой, и Илхам не успел даже охнуть, как острое тонкое лезвие вонзилось ему в глаз. Евнух резко повернул кинжал, и лавочник обмяк, рот его приоткрылся. Из-под лезвия на щербатый прилавок закапала густая темная кровь.

– Я же говорил тебе, Илхам-эфенди, что лучше бы тебе не знать, – вздохнул Кадир-ага. – Но ты настаивал. Ты сам выбрал свою судьбу. Маш аллах!

Он быстро вытер кинжал о старый кафтан лавочника, и смертоносное лезвие вновь исчезло в рукаве. Затем Кадир-ага пробежал за прилавок, двигаясь с удивительной быстротой, которую невозможно было подозревать в его мягком ленивом теле, смахнул в найденный мешок баночки с мазями и притираниями. Забежал в жилые комнаты, сморщился – там было уныло и грязно, Илхам и жил так же, как выглядела его лавка. Кадир-ага отыскал несколько кувшинов с маслом, собрал в кучу грязные тряпки, щедро полил их маслом, поджег. Когда огонь начал весело потрескивать, уверенно разгораясь, евнух направился к выходу. Напоследок оглянулся – уже схватилась пламенем низкая дверь, и жаркие языки протягивались к прилавку. Кадир кивнул, безмятежно улыбнулся и вышел из лавки без всякой спешки, как человек, ни в чем предосудительном не виноватый, а просто идущий куда-то по своим делам. За спиной его начали потрескивать стены дома, закричали люди, забегали испуганные женщины – вокруг было много деревянных домов, и ветер благоприятствовал пожару. Но Кадир-ага ни разу не оглянулся, уходя все дальше.

Через несколько дней в Ватикан гонец доставил письмо. Камерарий, кардинал Франческо Армеллини Панталасси де Медичи, открыл скромный черный футляр, прочел несколько строк, написанных на желтоватом бумажном листе, и заторопился к понтифику. Посол Священной Римской империи при дворе османского султана, господин де Бусбек, писал о странном происшествии, случившемся недавно в Стамбуле: из-за пожара, начавшегося в лавке торговца женскими мазями и притираниями, выгорел целый квартал. Не удивительно, что от одной небольшой искры случилось такое бедствие: погода стоит жаркая, солнце палит Стамбул немилосердно, будто черти уже поджаривают мусульман на сковороде, а в бедных кварталах дома все больше деревянные, прямо приглашение пожару. Но вот что обеспокоило господина де Бусбека: хозяин лавки, с которой и начался огонь, охвативший потом соседние дома, торговал не только безобидными мазями да ароматическими маслами. Поговаривают, что у него можно было купить и яды, вот только не каждому он продавал. За страшным товаром заходили к лавочнику больше власть имущие, платили золотом, да не скупились – за золото покупался не только яд, но и надежное молчание продавца. А в день пожара около лавки якобы видели какого-то человека, одетого очень не бедно, не так, как одеваются в этом квартале. И будто бы щеки его были гладкими – ни намека на бороду.