Сгинь! - Реньжина Настасья

Ветки по двору разбросаны, мертвец вновь свету явился. Спокойный. Замер.

Схватила Ольга труп и потащила от избы. Выбрала самый дальний угол, самый неуютный. Бросила мертвеца к забору: пусть тут валяется.

Еловые ветки собрала и замерла посреди двора с колючей охапкой: куда ее девать? Сжечь бы в печи, да и дело с концом, но ветви эти в дом тащить не стоит – вдруг пропитались мертвечиной, вдруг вместе с ними и страхов нанесет. Еще больше, чем прежде.

Поднесла Ольга ветки к мертвецу, свалила небрежно в ногах его:

– Забирай. Твое.

Не разложила, не возвела новое еловое надгробие. Не заслужил.

Оттащить бы мертвеца, да подальше в лес, пусть бродит себе меж сосен, пусть ищет тропу к избе, пусть не найдет ее. Оттащить бы, да боязно – сугробы высокие, сугробы рыхлые: упадет Ольга в снег, а сверху на нее мертвец наляжет, вовек не отпустит. Так и сгинет она, будет потом бродить себе меж сосен, искать тропу к избе.

И не найдет ее.

Тихо. Вблизи – тихо. Вдали – тихо. Снег – и тот тихо падает, словно боится женщины: вдруг она и на него прогневается да прогонит, куда ж ему тогда прикажете падать?

На мертвеца.

На мертвеца.

Укрой его.

Спрячь.

С глаз долой.

Игорь не пришел.

Весь день высматривала его Ольга, выглядывала. И боялась, и ждала. Боялась, что с полицией придет. Ждала, чтоб не спать одной.

Ночь опять растревожила. Всю смелость Ольгину с последним солнечным лучом проглотила. Принесла с собой шорохи.

Ольга не спала. Сидела на кровати и таращилась в темноту.

За окном не то ветер, не то шепот:

– Шшшш-шшшшш. Ты умрешь-шшшшшшшш-шшшшь. Шшшшш. Ты умрешь-шшшшшь.

Ольга уши закрыла руками, но от «ты умрешь» не скроешься. Шипит оно в голове, смерти Ольгиной просит. Убрала женщина от ушей ладони, вслушалась – вдруг и впрямь ветер, вдруг и впрямь мерещится.

У самого уха просипело:

– Умрешь-шшшшшь.

Вздрогнула Ольга, оглянулась, но лишь тьма за спиной. Неужто она ей нашептывает? Неужто она бедную пугает?

Многострадальный фонарь за окном замигал быстро-быстро и погас. Тьма сомкнулась вокруг испуганной женщины, ни просвета, ни надежды.

Раздался тихий стук в дверь. Тихий, но настойчивый. Укрылась Ольга одеялом с головой – нет меня, не стучите, нет меня.

Но стук и под одеяло проник, трясет Ольгу за плечи – вставай, хозяйка, отпирай дверь. А может, то Игорь посреди ночи домой просится? Припозднился. Замерз.

А его и не пускают.

А от него прячутся.

Нет, то не Игорь. Игорь бы кричал, Игорь бы звал. Игорь бы в дверь долбил громко обоими своими кулачищами.

А незваный гость стучит легонько, будто напоминает: гони – не гони, отправляй под забор – не отправляй, все равно приду, все равно найду, все равно из-под одеяла достану.

Сколько человек может не спать?

Нет. Не так.

Сколько человек может не спать и оставаться в своем уме?

Игорь вернулся к вечеру следующего дня. Молча вывалил из рюкзака десятка четыре пачек «Роллтона».

Ольга тоже ничего не говорила, хотя, завидев Игоря на пороге, обрадовалась. К радости тут же примешался страх – вдруг привел за собой сосед полицейских, а когда Ольга их не обнаружила, к ней пришло отвращение.

Женщина глянула на кучу желто-зеленых пакетиков, фыркнула и отвернулась. Игорь «Роллтоны» вывалил и оставил небрежной кучкой, не нужной никому.

В поселковом магазине он растерялся: что покупать-то, вот и набрал макарон быстрого приготовления, сколько нашлось в магазине. Продавщица даже на склад бегала, «Роллтоны» искала, все кудри растрепала.

Ночевать напросился к Пал Дмитричу – школьному сторожу. Пал Дмитрич не стал выведывать, отчего Игорь вместо одной ночи, на которую останавливался у него примерно раз в три недели, провел в сторожке две, отчего явился сейчас, когда совсем недавно был. На том и строилась своеобразная дружба этих двух мужчин: не допытываться.

Зазнакомились они просто: когда Игорь появился в поселке в первый раз, в поисках магазина наткнулся он на Пал Дмитрича, тот дорогу указал.

Во второй приход Игорь узнавал у школьного сторожа, где у них в поселке гостиница.

Сторож смеялся:

– Скажете тоже, гостиница! Такого у нас отродясь не бывало. Это вот ежели в райцентр пожалуете, то там, кажись, что-то имеется.

– А далеко до райцентра?

– Ну вот если пешком, то часов восемь, наверное. Если на велосипеде, то за четыре-пять можно управиться. Тут уж насколько хорошо ездить умеете. Если на автобусе, то двое суток.

Игорь не понял:

– Отчего же на автобусе дольше всего?

Пал Дмитрич хитро улыбался:

– Так это ж его ждать надо, он только послезавтра к вечеру сюда приедет. А тебе что, переночевать надобно?

– Да, –  коротко ответил Игорь.

– Так можно у меня, в сторожке вон. И кровать имеется. Узкая, правда, но ночку ничего, можно поспать, –  предложил Пал Дмитрич.

А Игорь возьми да и согласись.

Две кровати вдоль стен – одна, действительно, узкая, маленькое оконце напротив входной двери, на окошке синяя, тоже маленькая, шторка, по деревянным стенам пейзажные картинки из старых календарей, на полу тканые коврики, на буржуйке, еще не раскаленной до покраснения, дремал рыжий толстый кот.

– Сколько с меня? –  спросил он, оглядывая сторожку.

Сторож воспротивился. Нос сморщил, словно ему тухлых яиц предложили:

– Буду я еще с тебя деньги брать!

– Да неудобно как-то, –  сказал Игорь.

– Ну коли неудобно, так купи в магазине красненькую, за ужином выпьем, вот и рассчитались.

«Красненькой» Пал Дмитрич называл настойку на бруснике. Или на клюкве. Или на смородине. На какой угодно ягоде, лишь бы напиток был красного цвета и градусов не меньше сорока.

С тех пор и останавливался Игорь у Пал Дмитрича, не забывая прихватить бутылочку красненькой. На сей раз взял две. Больше ночей – больше настоек. В оправдание:

– Что-то снегопад.

Пал Дмитрич в окно глянул:

– Да разве ж это снегопад…

И осекся. Бывало, уходил Игорь обратно в лес и в буран, ничего его не останавливало. Сегодня снег крупный, но тихий, по такому любо-дорого гулять, но раз не хочет человек, то его дело. Снегопад так снегопад. Как скажет.

Хотелось, конечно, узнать, не случилось ли чего, но раз уж решили не лезть друг к другу, то нечего и начинать.

Мог бы Игорь рассказать, что там, в глуши, осталась чужая ему женщина, которую он с недавних пор боится, что женщина эта сошла с ума – носится с заледенелым трупом, заботится о нем, как о младенце. Но не сказал он ничего Пал Дмитричу, не поделился бедой. Просидел в сторожке безвылазно два дня, на третий с утра да пораньше в лес ушел.

Можно бы и не возвращаться. Оставить в глуши и Ольгу, и труп. Да разве ж так можно? Это же его лес! Его избушка. Его забор. Его сосны вокруг. Нет, не позволит он вот так просто взять и забрать это все у него.

Не позволит!

Игорь скользил по своей же лыжне. И впрямь, не такой уж и снегопад, раз лыжню не замело. Мелькали сосны, а он все об одном думал: как слабая женщина могла убить человека?

Игорь продолжал прокручивать в голове этот вопрос, уже глядя на Ольгу. Что-то в ней изменилось. Другая она стала. Делает вид, что боится, всего шарахается, вздрагивает то и дело, а сама вон какая – непокорная. Больше неподвластна она Игорю. Вон как смотрит на груду «Роллтонов»: с усмешкой, зачем и уходил.

А Игорь и сам не знает зачем. Думал, решится проблема сама. Раз – и нет ее. Вернется он, и не застанет в избе ни Ольгу, ни труп. Словно не было тут смерти. Словно не было тут никогда этой женщины.

Едва шагнув за забор, решил Игорь, что наполовину сбылось его желание: труп исчез. И так легко стало.

Мужчина втянул в себя свежий морозный воздух, в горле защипало. Закашлялся тут же – увидел кучу еловых веток в дальнем углу двора. Здесь проклятый мертвец! Здесь. Никуда не делся.