В поисках прошлого - Джемма О’Коннор

Ей никак не удавалось заставить себя смириться с тем, как сильно изменилась Алкиона. Ей ведь уже под тридцать, а выглядела бедняжка словно недокормленный тинейджер. Сцена напоминала книжную иллюстрацию Викторианской эпохи — больной на смертном одре. И если это раздражало и беспокоило, то поведение Муррея раздражало Крессиду еще больше. Он кудахтал прямо как старая курица, огорченно цокал языком над завядшими цветами и пустым кувшином для воды, хотя любой идиот мог заметить, что больной уже давно не до питья и тем более нет дела до засохших хризантем.

— Что-нибудь надо сделать? — шепотом спросила выведенная всем этим из себя Крессида.

— Нет, — ответил он, пошел к посту дежурной сестры, вернулся с влажной тряпкой и стал вытирать лоб больной. Та сначала оставалась неподвижной, потом без успеха попыталась оттолкнуть непрошеного помощника — руки ее были слишком слабы, могли лишь беспомощно метаться.

— Мне кажется, ей это неприятно, — мягко заметила Крессида.

Муррей проигнорировал ее замечание и продолжал свои упражнения, пока не пришла сестра и не попросила его остановиться. «Оставьте бедняжку в покое, — сказала она тихо, но твердо. — Вы ее только перевозбудите. Разве не знаете, что она не любит, когда к ней прикасаются?»

— Вечно повсюду свой нос сует, — пробурчал Магро, когда медсестра вышла. Потом сел и уныло уставился на Крессиду. — Алкиона всегда любила, чтобы ей волосы причесывали, — проговорил он.

— Да, я помню. Даже когда совсем с ума сходила, все равно ей это нравилось.

— Как вам кажется, может, и сейчас понравится?

— Да, Муррей, думаю, понравится. У меня в сумке есть мягкая щетка для волос. Единственное, что я для нее привезла. Единственное, как мне кажется, что может ее порадовать. — Крессида развернула розовую детскую щетку для волос, положила на мягкое покрывало и толкнула в его сторону. Ее так тронули нежность Муррея и забота о больной, что она чуть не заплакала.

Он начал медленно расчесывать девушке волосы. Сначала та никак не реагировала, но некоторое время спустя на губах Алкионы появилась слабая улыбка.

— Никогда у меня не хватало времени, чтобы делать для нее все, что нужно, — тихо сказал Муррей. — Я вот тут, знаете, все думал об этом приюте в Уитни… Только мне кажется, лучше будет взять ее к нам. Думаю, она уже вполне готова к этому.

«С ума сошел», — подумала Крессида.

— Думаете, Алкиона поправится? Это ведь довольно тяжелый переезд для такой больной, не так ли?

«Мы оба сошли с ума».

— Девочка явно поправляется. Сегодня она выглядит гораздо лучше. — Он прикоснулся ладонью ко лбу Алкионы. — И температура здорово упала. — Он еще некоторое время продолжал гладить девушку по волосам. — Я это делал для Эванджелин. Я ведь, знаете, без ума от нее был. С тех пор, как себя помню. Она поселилась у нас, когда мне было десять. Родители ее развелись, мать сбежала в графство Уотерфорд с каким-то музыкантом. Моя мама приходилась ей двоюродной сестрой. У Вэнджи — я так ее всегда звал — больше никого на свете не было. Я всегда хотел жениться на ней… — Муррей сгорбился, плечи опустились. — Помню, как родилась эта малышка. Да, ей будет хорошо с нами в Оксфорде. Нет смысла оставлять ее здесь, верно? И как я раньше до этого не додумался?

Он все еще продолжал бормотать, когда Крессида на цыпочках вышла за дверь. В коридоре ее перехватила медсестра.

— Вы родственница Алкионы? — спросила она.

Крессида поколебатась.

— Нет, — призналась она наконец. — Просто друг семьи. Она очень больна, правда?

— Да, очень тяжело. Но мистер Магро, кажется, ничего не понимает. Я все время пытаюсь ему втолковать, что она долго не протянет, а он все твердит, что заберет ее в Оксфорд. Он очень к ней привязан, верно? Но, Господи, помоги нам, в ответ получает от нее столь мало!

— Она ведь не говорит. И не слышит. Она никогда не умела ни с кем общаться — ну, словами…

— Да-да, конечно, я знаю. Только вот… — Медсестру явно что-то очень беспокоило. — Я тут все думала, почему она в… То есть если он так любит ее и все такое… — Женщина махнула рукой: — Ладно, не имеет значения. Все равно все это скоро кончится, — резко закончила она и пошла прочь.

«Данкреа лиснинг пост» (архив)

Вчера утром экипаж спасательного катера из Пэссидж-Саут обнаружил и выловил возле скал Бэлтибойз тело рыбака с Трианака. Власти считают, этот человек погиб, пытаясь спасти какого-то неизвестного яхтсмена.

Отступление 5

С братьями Салливан все устроилось — сперва они, правда, кучу вопросов задавали, но я же преотлично могу изображать глухого. Скоро они все поняли и отстали. Когда мы выходили собирать мидий, то были слишком заняты делом, так что времени на болтовню не оставалось, даже если ты в силах перекричать вой ветра и грохот волн. Погода становилась все хуже. Можно было подумать, что в этих местах не в сезон и поглядеть-то не на что, однако, сам того не понимая, я все больше прикипал к ним душой. Самое лучшее время было ранним утром, еще до того, как начинался дождь. Все было освещено ярким солнечным светом, все сияло ярчайшими цветами. Многоцветное небо на заре, облака, похожие на клочья ваты, изумрудно-зеленая трава. Все это как бы оправдывало постоянную непогоду, по крайней мере до начала следующего дождя.

Работа начиналась каждое утро в шесть; в первый день я закончил около десяти, но в последующие дни время окончания работы менялось, обычно я освобождался около полудня. Время после полудня было в полном моем распоряжении. Мик разрешил мне в любое время брать их лодку. «Ты только оставляй ее там же, где взял, и в том же виде, в каком она была, сынок, а так — пожалуйста». Я не встречался с ними, кроме как во время работы, скорее всего потому, что братья работали гораздо дольше, чем я. К тому же они жили в Пэссидж-Саут, а я редко бывал там. Большую часть времени проводил наедине с самим собой.

Если не считать проезжавших мимо случайных машин, ни с кем из соседей я лицом к лицу не встречался, вылезал из коттеджа, только убедившись, что поблизости никого нет. Я убедил себя — смех, да и только! — что если я не вижу соседей, то и они обо мне не знают. Я немного нервничал по поводу самовольного захвата дома: если кто-нибудь вздумал бы задавать вопросы, мне не оправдаться. Я проигрывал про себя стычки и споры, в которых сохранял ледяное спокойствие, но на самом деле соседи вели себя вполне доброжелательно. Вообще-то я не представлял, как на самом деле относились ко мне местные жители, и не стремился это выяснить.

Ночи становились все холоднее, хотя было начало сентября и листья только начинали желтеть. Выдавались дни, когда по нескольку часов подряд с неба сияло яркое, даже согревающее солнце, но коттедж слишком долго оставался заброшенным и никогда не прогревался. Но я все же кое-как справлялся. В лодочном сарае Салливанов нашел маленькую переносную печку и выпросил ее у них для приготовлении минимального количества еды и обогрева. Хорошо еще, что у меня был с собой теплый спальный мешок. В самые скверные дни я долгими часами лежал, свернувшись клубком, на кровати. Вел себя прямо как раненый зверь, в одиночестве и тишине восстанавливающий силы, готовясь к схватке с ожидающими в засаде драконами. У меня не было никаких сомнений, что драконы меня уже караулят. Стремление к действию понемногу улетучивалось; я собирал мидий, несколько раз выходил в море на тяжелой старой гребной лодке, вот и все. Мне казалось достаточным, что я способен жить здесь день за днем. Вставать каждый день в шесть утра, да еще при таком паршивом рационе — это вам не шутка. Мне все время хотелось есть. Я чувствовал, что веду совершенно бесцельное существование, словно завис в воздухе, потеряв вес, и наполовину умер. И поэтому здорово злился.

Приехал-то я сюда в жутком запале, хотел все раскопать насчет своего прошлого, укокошить всех призраков. Пока был далеко отсюда, думал, что сама по себе поездка к устью Глара даст ответы на все вопросы, не требуя никаких усилий с моей стороны. Была у меня такая оригинальная мысль — что моя история прямо-таки врезана в окрестный ландшафт и остается только прочитать ее. На деле все оказалось наоборот: воспоминания бродили где-то далеко, мне было до них не дотянуться, не ухватить. В один прекрасный день я понял, что ключ к моему прошлому спрятан в сердцах и памяти окружающих меня людей. Осознать это было одно; общаться же с хранителями этой информации — совсем другое. Гораздо проще спрятаться где-нибудь в уголке.

Поскольку в детстве я страдал глухотой, контакты с людьми требовали от меня значительных усилий, к тому же я никогда не доверял посторонним. Мысли о том, чтобы вернуться домой и начать готовиться в университет, потихоньку испарялись. Будущее представлялось очень туманным. С момента возвращения в Ирландию я потерял прямую связь с домом, давно уже не говорил с матерью. Пока я работал в «Провендере», следил, чтобы мобильник был всегда заряжен, и мог в любой момент отправить домой текстовое сообщение, всячески избегая упоминать о своем местонахождении. Когда аккумулятор сел, положение осложнилось. Я засунул телефон на самое дно рюкзака, после чего изредка звонил из автомата в поселке. Мне не хотелось раскрывать, где я, послав домой открытку с ирландским почтовым штампом, а поскольку других идей у меня не было, я ничего и не предпринимал. Как-нибудь само образуется.