Морской почерк - Коллектив авторов

он сильно болен. И после передачи, в которой прозвучал его тихий, хриплый голос, расплакались. А тетя Аня всё ходила по комнате и повторяла: “Ах, Сашка, Сашка!” Видимо, не находя других слов… Грустный получился день.

Как-то раз, когда мы с мамой переехали на другую квартиру и жили уже отдельно от бабушки на улице Введенской или О. Кошевого (кому как больше нравиться), я получила от папы записку. Что он очень хочет со мной встретиться. Перед этим он долго лежал в больнице, и мы не виделись. Было лето. Я перешла уже в четвёртый класс и должна была пойти учиться в другую школу. Я прибежала в садик на свидание с отцом и не узнала его. Был от такой худущий, часто кашлял, а голос стал совсем тихий и хриплый. Мы погуляли немножко, потом поехали на улицу Строителей. Там в первый и в последний раз увидела, как тетя Валя кормит моего папу. Пить и есть сам он уже не мог. В желудке у него была вставлена трубочка, и вот через эту трубочку тетя Валя вливала ему протёртую пищу. Зрелище настолько ошеломило меня, что тогда первый раз я очень сильно испугалась, что папа может умереть. Меня обуял такой страх, что я почти не спала ночью и мне всё виделась эта ужасная трубочка с протёртой пищей.

В новой школе-интернате, где я стала учиться с четвёртого класса, всё мне нравилось: новые учителя и девочки, которых в классе вместе со мной было четыре. У меня у одной тогда были длинные косы, которые привели в восторг наших мальчишек, нашёлся повод поиздеваться. Чего они только не выделывали: и завязывали мои волосы в узелочки, привязывали к парте, просто дёргали. А всё остальное было хорошо.

В октябре мама повезла меня в морской госпиталь, где снова лежал отец. На меня внизу одели длинный белых халат и привели в палату. Лежал папа один, ещё более исхудавший и жёлтый, как лимон. На тумбочке, рядом с кроватью стоял стакан с водой, в которой плавала долька лимона. Изредка отец полоскал себе горло этой водой. Глотать он не мог, говорить тоже. Я сидела на стуле и не знала, что мне делать. И досада, и обида, и какое-то неуместное стеснение сковывали меня.

Папа написал мне записку, в которой спросил, как дела, учёба. Я ответила, что всё хорошо. Потом он снова написал, спрашивая, что мне купить и вообще что я хочу. Я ответила, что мне ничего не надо, у меня всё есть. Мне хотелось крикнуть: “Я хочу, чтобы ты жил, чтобы снова стал весёлым и не таким худым. Я не хочу, чтобы ты болел и умирал, папа. Я не могу без тебя. Пожалуйста, поправься, вот чего я хочу. И не надо мне ничего покупать. Голая буду ходить, только не умирай”!

Но ничего я этого не сказала, не смогла. Я вышла из палаты, тихо сказав “До свидания, папа”, и чмокнув его в жёлтую худую щёку. Мы с мамой поехали домой, я ничего не спрашивала. Знала, что видела его в последний раз.

25 ноября в класс во время уроков постучала мама, учительница вышла за дверь, вернулась через минуту и сказала мне, чтобы я собиралась, меня ждет мама. Мы с мамой вышли из школы и пошли по улице молча. Она не могла начать разговор, да и не надо было. Я уже поняла сама. На душе было муторно. Меня тошнило. Мне хотелось скорее куда-нибудь сесть, хоть на землю. Но слёз не было.

Я спросила маму: “Когда?” “Сегодня”, – ответила она. “Что это было?” “Рак пищевода”. За свою недолгую жизнь отец пережил столько, другой может не успеть и за сто лет. Он узнал, что такое война, потеря близких друзей, ненависть к врагам, несправедливость к нему высокого начальства и осуждение по ложному обвинению. Тоска, которую он испытал, отбывая срок “ни за что” далеко не севере, остро выражена в письмах к моей маме. Обо всём этом я надеюсь ещё написать, сейчас же моей целью было передать свои детские впечатления, оставленные в памяти отцом. Потому что, думаю, уже тогда, в свои десять лет, я сумела понять его непростой характер: пройдя едва ли не все круги Дантова ада, он остался человеком не озлобленным, любящим своих друзей и семью со всеми их слабостями и грехами. Живым и очень близким.

Он никогда не был “святым небожителем”, оставался человеком земным, со своими недостатками и с чертами характера, за которые любили его простые люди. И им и мне он запомнился строгим, но весёлым и остроумным, любящим жизнь и женщин, непокорным и упрямым с начальством, но мягким и любящим в обыденной жизни.

Каждый год мы приходим на Богословское кладбище, где рядом с отцом лежит моя мама. Чтобы ни говорили злые языки, они любили друг друга, и мама часто повторяла, что рядом с отцом оставлено место для неё. Мне, когда мама умерла в 1972 году, было очень нелегко добиться того, чтобы её похоронили именно здесь. Пришлось обегать множество инстанций, где никак не хотели дать нужное разрешение. Может быть, ждали взятку. В бесконечных очередях к дверям тех инстанций об этом говорили все. Но какую взятку могла дать девятнадцатилетняя девчонка? Откуда было взять денег? Но для меня было делом чести выполнить последнюю волю матери. И ни на что уже не надеясь, со всеми необходимыми бумажками пошла я к директору Богословского кладбища и, совершенно измученная горем и усталостью, повторила ему многократно рассказанную прежде историю и произошло чудо: директор кладбища на свой страх и риск подписал мне разрешение, сказав при этом, что делает так из-за большого уважения к моему отцу, как великому защитнику родины…

Прошло много лет со дня смерти папы, а я смотрю дома на его портрет, читаю о нем книги и думаю о том, как же несправедливо обошлась судьба с ним и такими же, как он, солдатами войны. Как живут сейчас состарившиеся ее ветераны? Почему страна, за которую они воевали и которой принесли Победу, не в состоянии обеспечить им пусть даже не счастливую, но хотя бы достойную старость?..

Как больно, что за столько лет мы так и не научились, как главную ценность беречь человека. Жуткая война в Афганистане, искалечившая столько судеб, теперь – Чечня, бесконечная и бессмысленная бойня, приносящая новое горе матерям. И при этом почти все подрастающее поколение ничего не знает о прошедшей великой войне, не знает толком и