Одиночный полёт - Владимир Туболев

- Ладно, штурман...

- Вот и хорошо. Хорошо, командир... Он прикладывает ко лбу и щекам платочек, вытирает проступившие капли пота. Потом говорит:

- Уф, Василь Николаевич... Пожалуйста, не надо так больше. Ведь вы чуть не перевернули машину...

- Простите, штурман...

- Ничего. Командир, я связался со стрелком. У него все в порядке, можно набирать высоту. Возьмите штурвал на себя... еще... достаточно! Держите так, командир!

Штурман качает головой. Какого же дурака он свалял! Ведь он должен был об этом помнить. Даже вполне здоровые пилоты во время ночных полетов или полетов по приборам часто теряют пространственную ориентировку. А тут - слепой пилот, которому в миллион раз труднее...

- Ты мне не нравишься, дружок, - неодобрительно бормочет себе штурман. - В этом случае ты оказался растяпой. Будь внимательнее, иначе плохо кончишь...

Он дает пилоту поправку в курс и внимательно приглядывается к земле. Скоро должен быть Минск.

28

Сколько времени они летят? Час, два, неделю, вечность?

Добруш не знает этого. Но он помнит, что должен долететь до Белоруссии. Все рано или поздно возвращаются туда, откуда вышли. И он вернется. Он вернется и скажет дому, саду, аистам на старой липе: - Дабрыдзень.

Над Белоруссией капитан Добруш прикажет экипажу оставить машину.

Моторы работают уверенно, ровно, без перебоев. Это удивительно, но пилот сейчас ничему Ее способен удивляться. Он принимает все как должное. Раз моторы хорошо работают, значит, так и нужно. Незачем о них думать. И незачем думать обо всем остальном, что не относится к полету или что не мешает.

В кабине свистит ледяной поток. Руки и ноги пилота окоченели, на бинтах образовалась ледяная корка. Холод проникает под куртку. Но машина хорошо держит режим, это самое главное. Может, они и выкарабкаются. Вот только управление...

Сейчас пилот боится сделать даже одно лишнее движение штурвалом или педалями. Он не верит своим ощущениям и застыл в каменной позе. Если бы можно было хоть как-то сориентироваться или поработать управление ем, ему стало бы легче...

Машина по-прежнему идет как-то странно, переваливаясь с крыла на крыло. Пилоту стоит невероятных усилий удержаться от соблазна выровнять самолет. И самое страшное, что провалы в сознании случаются все чаще, все чаще пилот ловит себя на том, что медленно возвращается из какой-то вязкой пустоты, и с трудом вспоминает, где находится и что делает.

Если бы хоть маленький клочок света, хоть на секунду...

Пилот пытается представить свет и не может. Он со страхом чувствует, что забыл все цвета. Он не может представить зелень. Он не помнит, какого цвета небо. Он отчетливо представляет лишь один цвет - чернильно - черный. Трава, лица людей - все черное. Он задыхается.

- Штурман... вы связались со стрелком?

- Да, командир. Связался. Я вам уже говорил.

- Сможет он оставить машину?

- Нет.

- Что с ним?

- Не знаю. Видимо, что-то с парашютом. Или заклинило люк...

- Так...

И снова пилот как во сне. Он слышит команды штурмана и выполняет их, но он не понимает их смысла. Рука и ноги сами делают то, что привыкли делать в течение многих лет. Сознание в этом не участвует. Если бы хоть немножко света... Хоть чуть-чуть...

Какая-то очень важная мысль пробивается и не может пробиться сквозь полубред. Пилот напрягает всю волю, пытаясь удержать ее, но она ускользает, теряется...

Нет, он не имеет права потерять сознание. Прежде он должен вспомнить... потому что это очень важно, это самое главное, что у него осталось...

- Штурман...

- Да, командир?

- Штурман... я должен... я хотел...

- Осторожнее, командир! Дайте крен вправо... достаточно! Что вы хотели сказать?

Да, да, штурман прав, он хотел что-то сказать... что-то очень важное... но он не может вспомнить...

- Командир, подходим к Минску.

- Да, да, - бормочет пилот, - хорошо. Только... И вдруг в его мозгу, словно молния, вспыхивает воспоминание.

- Штурман. Скажите ей... скажите, что я хочу сына. Вы слышите, штурман?

- Кому, командир? - спрашивает Назаров с недоумением.

- Ах, да... Ладно.

Пилот смолкает. Слышно только его тяжелое дыхание. Штурман пытается понять, в чем дело, потом говорит:

- Командир, вы должны сделать это сами. Сознание возвращается к пилоту.

- Да. Ладно.

Он смолкает. Его охватывает страстное желание во что бы то ни стало сейчас увидеть женщину, которая была так добра с ним. Услышать ее голос, потрогать волосы. Мысли проясняются. Он не имеет права сдаваться. Он должен выдержать до конца. Если он увидит ее, все будет хорошо. Тогда ничего не страшно. Он забывает о боли, слепоте, холоде.

- Штурман, стрелок в маске?

- Да, командир.

- Какая высота?

- Семь девятьсот.

- Идем с набором?

- Да.

- Какая скорость?

- Триста пятьдесят путевая.

- Хватит горючего до аэродрома?

- Если наберем хотя бы тысячу метров. И скорость...

- Рассчитайте наивыгоднейший режим.

- Есть, командир. Минуточку, командир. Через несколько секунд штурман сообщает:

- Убавьте скорость на тридцать километров.

- Уменьшаю. Следите. Пилот берет на себя секторы газа. Он сдвигает их сначала на миллиметр, потом больше, еще больше...

- Стоп! - говорит штурман. - Хорошо. Мы немного проиграем во времени, но горючего теперь хватит. Через одиннадцать минут наберем высоту. Как вы себя чувствуете? Вам лучше?

- Да. Лучше, - отрывисто говорит пилот. - Следите за курсом.

29

...Капитану Добрушу не удалось поспать перед вылетом, как он рассчитывал. Вернее, он не захотел ложиться, хотя и мог бы это сделать. Его неудержимо потянуло к Анне.

Она была в землянке одна. Увидев капитана, она поднялась.

- Я знала, что вы придете, - сказала она. Он и не подозревал, что с ней будет так хорошо и просто. Они не говорили ни о прошлом, ни о будущем, им было достаточно того, что они вместе и им хорошо. Когда он уходил, она сказала:

- Пожалуйста, возвращайся... Ему во что бы то ни стало нужно вернуться к ней. Правый мотор начинает давать перебои. До пилота то и дело доносится зловещее чихание задыхающихся цилиндров. Ну что ж... пора. И пилот и мотор выработали все свои ресурсы. И если пилот еще действует, одержимый стремлением сохранить связь с ускользающим он него миром, то у мотора нет никаких целей, ради которых ему стоило бы доводить себя до саморазрушения.

- Штурман.... какая высота? - спрашивает пилот.

- Восемь триста.

- Сколько мы можем терять, чтобы все же хватило горючего?

- Метров пятьсот... не больше. На семи тысячах ветер на двадцать километров слабее.

- Ладно. Правый мотор начинает давать перебои, придется уменьшить тягу. Последите за курсом.

- Хорошо... командир.

Голос штурмана едва заметно вздрагивает. Он отлично понимает, что это значит - перебои. Перебои обычно стремительно развиваются в полный отказ мотора. А ему очень не хочется, чтобы это случилось сейчас, где-то в центре оккупированной Белоруссии, после всего, что они выдержали, когда пилот почувствовал себя бодрее и когда выяснилось, что стрелок не сможет оставить машину. И когда он, штурман, сделал то, о чем в нормальных условиях не посмел бы даже и подумать, - произвел расчет на посадку самолета слепым пилотом.