Княжна - Елена Блонди

— Ты росла в степи, и степь взяла тебя к себе, в свои травы, в свои корни. Напоила тебя своей тоской. Где бы ты ни была, степь будет прорастать в твоем сердце, и слезы твои будут цвета степного неба. Степь над морем, Хаидэ, степь над морем… Но жить одной степью ты не сможешь. Нельзя княжить над травами и глиной. А ты — княжна. Княгиня. Так что, твой удел — тоска в сердце, девочка. Тоска вечная, как степь над морем. Но не грусти. Ты выдержишь. Ты — сильная.

— Ты говоришь — тоска, нянька. И говоришь — не грусти?

— А это разные вещи, птичка. Можно жить с тоской и весельем одновременно. Делать великие дела. А можно только грустить и ничего не делать. Поняла?

— Да-а.

— Ну, не плачь, птичка-лисичка. Все хорошо. Все, что я сказала, запомни. Запомнила?

— Да…

Хаидэ шмыгнула носом, вспоминая бесцветные глаза будущего мужа, и прикусила губу. Сердясь на себя, злостью высушила слезы.

— А теперь все из головы выкинь! Два лета у тебя впереди. Может быть, это — твое самое главное счастье. Поняла?

— Как это? Запомнить, а потом выкинуть?

— А вот так. Тебе теперь этому учиться. Не волнуйся, когда надо будет, оно само взойдет в тебе, как поднимается над степью травяная луна, вытягивая ростки.

— Я попробую.

— Ну, отдыхай. Ловкий уже все пятки себе стоптал за шкурой. Вон, голова торчит. А я молодух позову, огородку снимем.

И, выбираясь из палатки, вспомнила:

— Я тебе шариков наготовила, что любишь. Давай миску, насыплю, Ловкий принесет.

— Ой, Фити, а я под креслом ее оставила.

— Не поняла я что-то, — удивилась нянька. Но, торопясь, махнула рукой:

— Ну, сами прибежите, Айнэ вам положит. Да волосы подбери под шапку, чтоб жених тебя не узнал, небось, к кострам прибежите, а? И отец, пусть думает, что ты со мной, тут.

— Бабушка!

— Ну, что еще?

— А князь, жених мой, он — старый, да?

— Он — князь, птичка, — грустно улыбнулась Фития. И ушла.

— Ну, что? — Ловкий встретил ее за шкурами, — побежим к шатру? Там парни биться будут за рукавицу, и ярку ловить, на бегу.

— Нет, — сказала Хаидэ, забирая косы под островерхую шапку, — бери свою Мышку, я — Брата. В степь поедем.

— А Пень?

— Сами.

Ловкий открыл было рот — возразить. Но не стал.

— К костру придем, как стемнеет совсем, — мирно сказала Хаидэ, — там баранов будут жарить, вино пить, рассказывать всякое. А сейчас мне там нельзя. Увидят.

— Ну, увидят, — Ловкий удивился и наморщил лоб над узкими глазами, — и что, если увидят?

— Ловкий… Ты ведь не Пень, нет?

— Ну, нет… — мальчик машинально оглядел себя и снова посмотрел на Хаидэ. Она расхохоталась.

— А мне так и кажется иногда, что ты Пень. Идет Ловкий, а я думаю, вот и Пень наш пришел, деревяшка наша.

— А я думаю, что ты, Хаидэ, зеленая квакша, рот раззявишь и ква-ква до утра.

— Ты не обижайся. Нельзя мне туда, я теперь невеста. Там, Ловкий, мой муж сидит. Увидит.

— А-а…

— Вот тебе и а-а. Иди за Мышкой. А Пень все равно не поедет, его сейчас от костров за уши не оттащишь, там вкусное все.

До самого заката носились они вдвоем по зеленым, еще не начинавшим рыжеть, холмам. Забрались далеко, туда, где равнину заливало серебряное мелководье ковыля. Шагом, почти не разговаривая, доехали к маленькому озеру в балке меж трех горбатых курганов. Озеро лежало полированным зеркальцем, выглядывало из густой тени слив и инжира. Побродили по колено в коричневой воде, раздвигая руками высокие зеленые камыши, ловили узких рыбок и отпускали их обратно. Пустив коней погулять на сиреневой от кермека поляне, вспугивали огромных бабочек с резными белыми крыльями, чтоб посмотреть, как те показывают им тайный глаз на исподе крыла.

Возвращались обратно вкруговую, через солончаки, где земля потрескалась плитками. Вели коней в поводу, смотрели, как заходящее солнце трогает взблесками соляной иней. Как птицы, вспархивая, перелетают по черной траве, торчащей пучками игл, с одного кустика на другой. Как гонит вечерний ветерок стайку перекати-поле — больших и маленьких, будто бегут звери с детенышами далеко-далеко, может быть к самому снежному перевалу, за которым лежит удивительная страна храбрых воинов и прекрасных дев, и нет там ни старости, ни немощей. И старых князей с ледяными глазами нет.

Поздним вечером встретились снова. Отправились к большому костру. Шныряли среди взрослых, издалека смотрели, как едят мясо гости. По-скифски: сидя на чурбаках и шкурах, рвут зубами, запивают, обливая грудь, неразбавленным вином из диких ягод. Ловкий шепотом объяснил Хаидэ, что для греков с побережья весь степной народ на одно лицо и все для них — дикие.

— Даже мы дикие? — девочка фыркнула презрительно, вспоминая предания племени о великом исходе Зубов Дракона из-за снежных гор с острыми вершинами, из той страны, что была великой и могущественной, когда греки еще бегали в шкурах по своей Элладе и охотились за дикими оленями.

Отец, размахивая бараньей ногой, говорил речи. По виду уже изрядно пьяный, хотя вряд ли по-настоящему, подумала девочка, успокоившись. Высокий гость, накинув на плечи шкуру, полулежал на коленях переводчика. А тот, отворачиваясь от пылающего огня, гладил его по темным вьющимся волосам, редким на темени, и, заглядывая в лицо, что-то рассказывал. Знатный отвечал, не дослушав и пьяно смеясь.

Хаидэ передернула плечами и вдруг услышала свое имя. Ловкий подтолкнул ее локтем:

— Лиса, про тебя спрашивает.

— Князь Торза, заботься получше о прекрасной Хаидэ. Береги ее. А то мой хозяин, высокочтимый Теренций, — переводчик погладил ухоженными пальцами щеку хозяина, залитую кровавым светом костра, — снарядит отряд лучших воинов и украдет свою невесту!

Мужчины расхохотались, плеская вино из наклоненных кубков. Торза усмехнулся:

— Переведи своему хозяину, красавец, мои воины могут и не понять, что убили лучших воинов высокочтимого Теренция. Защищая его невесту.

На этот раз громче смеялись степняки.

— И еще просьба. Постарайся сделать так, чтобы ко дню свадьбы твоя красавица стала одного цвета. Она прелестна. Но — коричневое лицо и красные плечи не годятся для ношения сановных одежд. Пусть уж будет вся коричневая, раз уж выбелить ее не получится.

А отец не так пьян, как хочет казаться, поняла девочка, увидев, как сжались его челюсти, когда бережно, не расплескав, поставил на расстеленную шкуру кубок.

«Сейчас он их побьет, обоих» — подумала с холодком восхищения. Жадно всмотрелась в лицо Теренция. И с удивлением поняла, гость тоже хитрит. Вольготно раскинувшись на коленях переводчика, тот внимательно наблюдал за Торзой.