В лоне семьи - Андрей Упит

— Ну зачем так много? — журит ее изумленный Эрнест, щупает носки и восторженно смеется. — Какие мяконькие… да теплые! До чего белые… И красная каемочка. Разве у тебя такие белые овцы?

— А ты и не заметил? Два барашка от одной овцы. Такие крохотные да кудрявые, мягкие, как кудель…

Растроганно смотрят друг другу в глаза и смеются тихим задушевным смехом. Екаб наблюдает их, прищурив глаза, полуоткрыв рот, с застывшей на лице довольной улыбкой. От радости не может на месте усидеть. Встает и начинает шагать из угла в угол…

Расходятся молча, с чистым, теплым чувством. Все идут спать. Лиене не успела лампу задуть, а Екаб уже спит. Спит с широкой, счастливой улыбкой на лице и не слышит, как Лиене перелезает через него, укладывается у стенки и долго, старательно подтыкает одеяло.

Пока Лиене возится, Екаб спит. Но едва она затихает, как он внезапно просыпается. Испуганно вздрагивает, поднимает голову, вглядывается в темноту, в зеленоватый четырехугольник распахнутого окна и снова откидывается на подушку и лежит с открытыми глазами.

Ему кажется, что он проснулся не от сна, а после долгой и тяжелой летаргии. Голова ясная, даже слишком ясная. Мысли нижутся нескончаемой вереницей — и все на одну, все на ту же нить… Миллион крохотных мурашек бегает по нервам. Все его тело, вплоть до мельчайшего мышечного волоконца, пронизывает жгучая тревога.

Ему уже кажется, что и мысли эти и тревога были с ним весь день. С той самой минуты, как он впервые услышал сухой, недобрый кашель… И эти будоражащие недобрые мысли, и тревога за себя…

Как они сверлят, как жгут мозг! Ни на минуту нет от них покоя!.. Подушка становится горячей, а лоб саднит от холодного пота.

Откуда-то из темноты доносится ленивое тиканье стенных часов. И еще какой-то, доступный лишь обостренному возбуждением слуху звук. Екаб приподнимает голову и прислушивается. Да… Брат тоже не спит… Сквозь стену слышно, как шуршит набитый свежим сеном тюфяк, как скрипит старая рассохшаяся кровать. И еще… какой-то странный звук! Екаб уже знает: Эрнест уткнулся лицом в подушку и кашляет…

Недобрый звук!.. Подушка становится жесткой и горячей, как раскаленный камень. Екаб приподнимает голову, а потом садится.

На дворе скулит собака. В загоне возятся овцы. Лошади в конюшне бьют копытами. Сонно жуют коровы… Знакомые все звуки! Но Екабу начинает казаться, что тут не все в порядке — надо пойти проверить.

Где-то что-то не в порядке… Екаб встает и в одних исподних выходит во двор. Под навесом чешется и скулит собака. Дверь конюшни затворена. В загоне мирно жуют коровы и овцы. Екаб возвращается к конюшне и щупает засов… Потом круто поворачивается, сердито сплевывает и большими шагами идет к дому. Везде все как обычно, эта тревога в нем самом. И почему человек так любит обман? Обманывает и себя и других…

Он ложится в постель прямо с мокрыми от росы ногами.

— Скотину ходил смотреть? — спрашивает Лиене. — Или еще что?

Екаб ее не слышит.

— Так нельзя! — горячо говорит он ей полушепотом. И Лиене чувствует, как он взволнован, как дрожит у него голос. — Он болен… вот и сейчас не спит, ворочается и кашляет. А мы… а мы что?! Лиене, да разве мы люди?

Лиене слушает затаив дыхание.

— Он не говорит — верно, прямо не говорит… А что там говорить? Всякому и так видно, что не работник он. Еще год, два, и — конец. Сидячая работа и городская пыль его доконают. А мы его гоним обратно в город. Молчи! — шипит он, хотя Лиене и не думает говорить. — Да, гоним… нам жалко потерять пятнадцать — двадцать рублей в месяц. Зверье — только и заботы, как бы где урвать.

Он задыхается, не может больше говорить. Лиене тяжело вздыхает. За стеной кашляет Эрнест.

— Братья… — начинает опять Екаб, и в голосе его слышатся слезы. — И это называется братья! Если братья между собою так, что же тогда чужие… Понять не могу, что за дух в нас вселился, откуда он? Дьявол наживы или еще что… Да разве нам эти пятнадцать — двадцать рублей нужны? Неужели мы без них не проживем? Такое хозяйство — две тысячи оборота… и все равно — пусть умирает, только бы деньги присылал. Только бы нам… А я ведь хорошо знаю и чувствую, что это против совести и против бога… весь день чувствую. И все равно не могу иначе! Притворяюсь, будто ничего не вижу, ничего не понимаю, нарочно говорю только о своем… вру и ему и себе. За себя стыдно и страшно. Чувствую, сидит во мне что-то сильнее бога и совести… связало мой язык, улыбается вместо меня. Стыдно и страшно. Дьявол наживы… И в тебе. Лиене, он сидит. В тебе тоже?

Лиене бормочет что-то в ответ. Чувствуется по ее голосу, что она не отрицает, что и она признается.

— Что для нас эти двадцать рублей? С них мы не разбогатеем. И не надо! Если между братьями может быть такое, любовь такая — тогда ничего на свете не надо! Нет, Лиене, так нельзя! Завтра же утром ему скажу. Брат, скажу я ему, ты болен, тебя губит сидячая работа и городская пыль, уезжай на юг. Уезжай на юг, я ему скажу. Довольно ты нам помогал, теперь мой черед. Свободных денег, сам знаешь, у нас нет, а добра много. Займем, продадим корову или еще что… Когда-нибудь вернешь, поправишься и вернешь. А не сможешь вернуть — не беда. Ведь мы не чужие… Братья!

— Да, Екаб! Конечно, так… — тихо, с чувством говорит Лиене, заражаясь мужниным волненьем.

Растроганный ее согласием, Екаб оживляется.

— Как только подумаю… — начинает он. — Всегда такие дружные… С детства слова дурного друг другу не сказали… И вдруг откуда все это?.. Как будто ржавчина…

Не в силах найти подходящее слово, чтобы выразить внутреннее смятение, он умолкает. Нить обрывается, и мысли теряются в сумятице чувств. Екаб тщетно пытается поймать их, снова нанизать на общую нить, но ничего не получается… Подушка жесткая и горячая, как раскаленный камень, а лоб саднит от холодного пота.

Лиене тоже не спит. Наконец светает, на крышах розовеет отсвет зари. Оба встают, молча одеваются и угрюмо расходятся в разные стороны.

Когда Эрнест выходит из своей комнаты завтракать, оба встают из-за стола ему навстречу. Стараются не глядеть и все-таки сразу видят худое, серое лицо, покрасневшие от бессонной ночи глаза с темными кругами под ними. Видят тихую печальную улыбку на лице брата.

— Ты, брат, болен, — начинает Екаб и сам пугается — так сухо и неискренне звучит его голос. — Сидячая работа и городская пыль не по тебе. Поезжай на юг…

Лиене стоит рядом, опустив глаза, но и она кивает в знак согласия. Екаб говорит долго, повторяясь и запинаясь. Под конец начинает даже горячиться, словно сердясь на что-то. Эрнест только раз поднимает голову и смотрит в лицо брата. Но когда тот кончает, он качает головой. Улыбается и опять качает головой.

— Пустяки!.. — говорит он. — Пока еще не так страшно. У меня хороший врач… Надо начать аккуратно принимать лекарство… Запрягай-ка лошадь.

Он поворачивается и уходит укладывать вещи.

— Нет, все-таки… ну как же так… — Екаб делает шаг вслед за ним.

Эрнест оборачивается.

— Ничего, все обойдется. Прошлой ночью я все обдумал… Запрягай лошадь.

Екаб и Лиене переглядываются. Переглядываются, краснеют и отворачиваются. Обоим кажется, что они заметили блеск тайной радости в глазах друг у друга.

Екаб идет запрягать.

Примечания

Цикл рассказов, опубликованный с 1903 по 1909 год в разных периодических изданиях. Рассказ «Отец» впервые опубликован в альманахе «Яуна ража» («Новый урожай»), 1904, № 8; «Старый Клява» — в журнале «Изглитиба» («Просвещение»), 1909, № 5; «Дети» — в литературном приложении к газете «Маяс виесис» («Домашний гость»), 1906, № 1/52; «Сын с чужбины» — в журнале «Ауструмс», 1904, № 7, с подзаголовком «Из рассказов «Маленькие люди»: «На вырубке» — в литературном приложении к газете «Балсс» («Голос»), 1907, №№ 1–3; «Чудеса» — в альманахе «Паштаутас ракстниеки» («Писатели родного народа»), 1906, № 1; «Братья» — в журнале «Изглитиба», 1903, № 11. Рассказы «Отец» и «Сын с чужбины» включены в первую книгу сборника «Маленькие комедии», другие рассказы под общим заголовком «В лоне семьи» — во вторую книгу. Весь цикл под общим названием «В лоне семьи» впервые дан во втором издании сборника «Маленькие комедии» (Собр. соч., т. IV, 1926).

1

…в Доме общества… — Перед революцией 1905 года в Латвии — в городах и в сельских волостях — было основано множество просветительных обществ, которые устраивали библиотеки, организовывали драматические и хоровые кружки.