Смерть и рождение Дэвида Маркэнда - Уолдо Фрэнк

- Как вы полагаете, Чарли, что могло бы его заинтересовать? - спросил Соубел. - Например, наш южноамериканский проект! Целый материк ожидает завоевания.

- Это вполне могло бы, я уверен. Но пока предоставим все естественному ходу событий.

Сандерс обернулся к Картрайту:

- Проследите за тем, чтобы ему регулярно выплачивалось жалованье, пока он будет в отсутствии.

- Вносите деньги на его текущий счет, - сказал Соубел.

Полларда вызвали из комнаты, и Картрайт ушел вместе с ним. Сандерс выпустил совершенно круглое кольцо дыма и продел в него волосатый палец руки, корявой и узловатой, так мало подходившей к его гладкому лицу и вкрадчивому голосу. Он сказал:

- Значит, вы думаете, Луи, что все это, может быть, штучки диновской клики не без участия Полларда?

- А черт его знает! Я только уверен, что тут дело нечисто.

- У Маркэнда побольше мозгов, чем у его покойного дядюшки.

- Но почему, - повторял Соубел, - почему ему взбрело на ум выходить из дела именно сейчас, когда перед нами все возможности роста и развития?

- Черт его знает! - сказал Сандерс.

- Ну хорошо, - сказал Соубел, - примемся за работу. Дайте мне эти мексиканские сводки. Вы говорили, что ранчо Долорес снизило цену до трех центов при условии, что мы гарантируем им на три года закупку всего урожая?

Сандерс кивнул.

- Как они могут это осуществить?

- Это их дело, - улыбнулся Сандерс.

Соубел хихикнул:

- Они, пожалуй, сумеют заставить этих пеонов работать меньше чем за ничто!

...В тот же день Элен Маркэнд преклоняла колена перед алтарем в небольшой церкви неподалеку от обители ее друга, Хью Коннинджа. По сторонам тянулись многоэтажные дома, сложенные из камня и кирпича, кирпича и камня, с ржавыми, увешанными бельем пожарными лестницами. Элен молилась. Она молилась о ниспослании ей силы, чтобы снести одиночество, она просила возвратить ей мужа не только ради нее, но и ради детей, ради него самого. Рядом с Элен перед алтарем стояла на коленях другая женщина. Две недели тому назад муж ее, грузчик, пришел домой пьяным и ушиб ногу сынишке Джеку. Он не хотел причинить мальчику зло, но он был крупный здоровый мужчина, а Джек маленький и хрупкий, и нога распухла, и мальчик с тех пор хромает. Доктор ничего не находит, ничего не может сделать. "Должно быть, - сказал он, - где-то в кости есть незаметная трещина. Надо сделать рентген, потом сложную операцию. Это может поправить дело. Но стоит денег". Женщина молилась о деньгах; она просила Христа послать ей денег на исцеление ее сына, чтобы мальчику не пришлось остаться хромым на всю жизнь из-за того, что отец его напивается по субботам. Обе женщины поднялись одновременно, и Элен улыбнулась усталому кроткому лицу, глянувшему из серой шали. - Лучше бы вместо улыбки она дала мне денег на рентген, - подумала женщина. Но Элен, несмотря на свою близость ко всему человечеству, не услышала ее.

...В тот же день, пока заправилы ОТП изучали сводки ранчо Долорес, один из пеонов ранчо Долорес в штате Веракрус, который украл у надсмотрщика кошелек с пятью серебряными песо и, забрав жену и детей, пытался сбежать в другую деревню, стоял в яме, вырытой посреди невозделанного табачного поля, засыпанный землей так, что только голова его торчала над поверхностью. Четыре всадника из охраны ранчо выстроились друг за другом на расстоянии двадцати футов и дали лошадям шпоры. Все они были опытные наездники, и удар копыт каждой лошади пришелся по голове пеона. Не успел проскакать последний, как размозженный череп пеона поник к земле и изо рта хлынула кровь. Три крестьянина-земляка отрыли мертвое тело и схоронили его в кладбищенской ограде, обернув изуродованную голову белым платком, который стал ярко-красным, прежде чем священник кончил читать молитвы. Священнику за службу земляки заплатили серебряный песо. И в тот же вечер священник пропил свой песо в таверне за одним столом с всадниками из охраны, которые тоже получили серебром за то, что выполнили свой долг.

...А Реннард в молчаливом раздумье сидел, откинувшись на спинку кресла, перед своим рабочим столом. Наконец он нажал кнопку звонка.

- Скажите мистеру Ломни, что я хочу его видеть, - бросил он вошедшей девушке.

В комнату ввалился человек и тяжело рухнул в кресло, украдкой поглядывая на Реннарда. Гилберт Ломни, некогда возглавлявший фирму "Ломни и Реннард", в пятьдесят лет был совершенной развалиной. На его измятом, изрезанном морщинами лице сохранились только глаза, точно пара маленьких хитрых зверьков, уцелевших от всеобщей разрухи.

- Ну как, вы пришли наконец к какому-нибудь решению? - спросил Реннард.

- Да, - мягкие белые руки Ломни задергались, - я решил.

- Ну?

- Я этого не сделаю, Том. Десять лет я беспрекословно выполнял все ваши приказания, и все шло как надо. У вас хорошая голова, я это знаю. Но, черт возьми, друг мой, во мне еще сохранилась некоторая порядочность! Я не могу этого сделать. - Он засопел носом.

- Отлично! - сказал Реннард. - Возьмите свою порядочность с собой и больше не возвращайтесь в контору.

Ломни осел всей своей грузной массой.

- Что вы сказали?

- Я сказал, что с меня довольно, - отвечал Реннард. - Вы нам больше не нужны, давно уже не нужны. Вы - сухостой, который к тому же нам слишком дорого обходится. Только за то, что когда-то вы имели полезные для нас связи и были на короткой ноге с половиной банкиров Уолл-стрит, мы до сих пор платили вам пятьдесят тысяч долларов в год. Вы получили в пятьдесят раз больше того, что вы стоили. Времена изменились: сейчас от ваших республиканских связей столько же толку, сколько и от вашей головы. Но мы были добры к вам. Мы требовали от вас лишь одного: чтобы вы подчинялись нашим приказаниям. Но вы не желаете исполнять черную работу, не так ли? А для какой другой работы вы еще пригодны, по-вашему?

Ломни перестал сопеть, что-то жесткое появилось в его глазах, он выпрямился.

- Я все-таки джентльмен, Том. Говорить со мной так...

- Отлично! Мне вообще больше не о чем с вами говорить. Делайте то, что вам указано, или уходите.

- Хорошо. Я ухожу. - Ломни встал. - Но прежде я вам кое-что должен сказать. Вы хотите от меня избавиться. Я стал бесполезным для дела, и мои клиенты не ко двору католической клике и всей этой своре из Таммани-холл, с которыми вы спутались. Без меня вам будет свободнее. Вся эта грязная история, которую вы состряпали теперь, - только предлог, чтобы выжить меня, жестокий предлог. И потом - не правда ли? - вам не хотелось упустить случай сказать мне в лицо все, что вы обо мне думаете. Вы ведь никогда не сможете простить мне, Том, - не правда ли? - того, что я взял вас из окружного суда, где вы влачили жалкое существование, и дал вам имя и дело.

- В ваше имя и в ваше дело я вложил свой мозг.

- Так или иначе, Реннард, вы - негодяй! - С неожиданным достоинством Ломни выпрямился и медленно вышел из комнаты.

...После посещения конторы Реннарда Маркэнда потянуло из центра города. На Третьей улице, к югу от площади Вашингтона, он вошел в бар. Он выпил стакан виски. Он чувствовал усталость и крайний упадок энергии. Казалось, голова его опустела; он не думал ни о чем, кроме вкуса напитка. Поезд надземной дороги прогремел над ним, и в сознании его возникло без всяких усилий смутное ощущение города. Тело его, в котором словно раскрылись все поры, казалось, погружено было в воду, и мир тек сквозь него. Он не мог словами определить это состояние, не мог поэтому сознательно думать о нем. У него возникло только неопределенное ощущение текущего сквозь него мира, в котором Элен, и Тони, и Марта, Реннард, дела и бесконечные городские кварталы были, как и он сам, нерастворимыми, друг друга обтекающими атомами. И он почувствовал, что единственный возможный ответ на это ощущение жизни, которая была и вне и внутри его, лежал на пути, открывшемся перед ним, - пути, который вел прочь от дел, от семьи и от дома. Это ощущение и это чувство длились лишь миг и исчезли; снова Маркэнд стал нормальным обособленным существом, живущим в мире других обособленных вещей и людей. Он заплатил за выпитое виски и пошел домой.

Элен теперь была уже не так уверена в своем муже, не столько в его любви, сколько в их совместной жизни. Хоть он и не умел удовлетворить все ее потребности, но его присутствие в ее мире было живым и постоянным; теперь оно постепенно становилось все туманнее и холоднее, точно осеннее солнце после лета. Во внешнем мире апрель распустился полным цветом. Она видела это в своих детях, освободившихся от зимы, видела это, гуляя с ними по парку или по берегу Гудзона, блестящую ширь которого ласкало небо, в дымке почек на деревьях. Но внутренний мир ее стал сухим и холодным, в нем были лишь осенние лихорадочные краски. Маркэнд жил как во сне. Он работал в конторе, приводил в порядок незаконченные дела, находил незнакомое прежде наслаждение в точности и аккуратности. Дома он чувствовал усталость. Неукротимый голод плоти не возвращался к нему. Глядя на Элен, он испытывал острую боль, словно вдруг вспомнив, что у нее есть тайный любовник. Но разум его восставал против этой ревности и преодолевал ее; следствием этого была пассивность в его поведении, и ласковая и пренебрежительная, словно, отказываясь ревновать ее, он отказался от ее тела. В остальном отношения между ними были ровны. Элен никогда не навязывала ему своей близости, но и не отказывала в ней в порыве обиды или утонченной мести.