Пулковский меридиан - Лев Успенский

Несколько босоногих девчонок лет по тринадцати-четырнадцати сидели, как стайка ласточек, на нижних бревнах башни маяка. Запад побледнел, понемногу разгорался восток.

Фенечка Федченко дернула соседку за рукав.

— Ну? — нетерпеливо сказала она. — Ну, и где же они, эти пещеры?

— Печоры-то? Да тут вот они и есть, печоры! Вон, гляди, Вельские хутора. Видишь? Вон Осиповка, роща. Вон тебе Воронья гора. А ты бери вправо. Все вправо, все вправо… И сразу тебе будет глубо-о-кунный овражина, Обла течет. Река Обла. Перейдешь — сейчас лезь на гору. Потом второй овраг — Агнивка, речка. И лес. Земляницы — до того много! Вот так все иди, иди дорожинкой — над самым над краем, покуда такой пень будет ветроломный, высокий: так тебе пень, а так — опять две дорожники. Ну, тут уж лезь вниз. Тут тебе и печора…

— А ты не врешь, Пань? — спросила еще одна девочка.

— Ну да, вру! Да мы летось два раза были. Я, Нюшка барановская рыженькая, да Сенька дяди Гриши, да Володька Заручейнов, да Машка Петрина, да Машка маленькая. Ай, страху!

— Погоди, погоди! — заволновалась Фенечка. — А они глубокие, пещеры-то?

— Ой, и конца нет! Темно, что ночью; вода каплет; мыши летучие пищат. Холод… Ай, девоньки, страху!..

— Пойду! — вдруг всполошилась Фенечка. — Завтра пойду обязательно! Или нет, лучше когда пойду за земляникой…

— Ой, да брось ты! Да что ты, дура! Одна-то? Ой, страх какой! — заверещали девчонки. — Разве можно!? А вдруг кто выскочит? Как закричит, как завизжит! Ну!

— Нет, пойду! Нет, пойду! Возьму и пойду! — Фенечка сорвалась со своего насеста. Глаза ее загорелись. — И не боюсь ничего! Вы не пойдете — одна пойду. Пещеры! Настоящие! Да я сроду никогда в пещерах не была. И Вовик не был!

Девчонки замолкли. Им стало еще страшней. Одной итти по лесу, лезть в пещеру?! Ой! Ни в жисть! Ну и Фенъка!

— Девчонки! — вдруг вздрогнув, встала Клава. — Холодно! Посидели, хватит! Спать надо…

Они стайкой поднялись наизволок, к деревенской околице. Звонкие их голоса смолкли за горой.

Почти тотчас же из-за кустов через дорогу перебежал большой толстый заяц. Он сел на задние лапки под самой башней, до смерти испугался было людского духа, вжался в траву, но потом, сообразив, что люди, видимо, ушли, опять поднялся, помыл мордочку, помотал ушами, проковылял к краешку клеверного поля и начал со вкусом объедать сочные от росы тройчатые листья клевера.

Далеко в болоте глухо загукала выпь. С нежносиреневого неба чистой слезкой скатилась звезда. Было два часа ночи.

К семи часам утра тринадцатого мая прорыв Северо-Западного фронта, осуществленный войсками генералов Юденича и Родзянки и полковника Булак-Балаховича, окончательно определился.

Преодолев яростное сопротивление захваченных врасплох частей Красной Армии, белогвардейцы двинулись сразу по двум направлениям: на Петроград и на Псков.

Впрочем, особенно далеких и широких задач перед собой непосредственные выполнители плана, командиры белых войск, действовавших в те дни возле эстонской границы, и не ставили.

Там где-то, далеко за их плечами, в Таллине и Гельсингфорсе, там можно было, пожалуй, догадываться, к чему все это должно повести. Но если бы вы попытались в те дни проконсультироваться по этому вопросу даже непосредственно в штабе Юденича, вы скоро запутались бы в темных и расплывчатых речах об общих целях, о том, что наносимый северо-западным корпусом удар является вспомогательным и отнюдь не имеет своей целью создать конкуренцию «верховному правителю Российской империи» его превосходительству адмиралу Колчаку в деле восстановления единой и неделимой родины… «Нет, нет… Наше дело — вызвать как можно более сильную панику на своем, безусловно, весьма болезненном для господ большевиков, участке… Заставить Красную Армию спешно начать переброску сюда крупных боевых сил с самого главного, Восточного фронта! Добиться раздробления этих сил… Вот в чем задача…»

Лишь те, кто имел тогда возможность прямо заглянуть в тайное тайных англо-американской стратегии и разведки, в темноватые кабинеты на улицах Лондона, в ярко освещенные рабочие залы банкирских домов Нью-Йорка и Вашингтона, только тем удалось бы оценить нанесенный удар по достоинству, с сохранением должной перспективы.

Хозяева белых сатрапов смотрели куда дальше, чем слугам было дозволено заглянуть. Для них газета «Таймс», не скрываясь, писала, что петроградское направление было не просто одним из возможных направлений вспомогательного толчка. Нет! В каждый следующий момент именно оно могло стать главным, основным, решающим. Если нельзя поразить противника в сердце, почему не вонзить ему кинжал в затылок, — результат будет один! А кроме того, какое им было дело до того, кто кого собирался «пересесть» в собрании этих пустомель, белых генералов? Если Колчак дотянется до Москвы первым — пусть ему достанется мишурный титул «правителя» и бутафорская слава. Если повезет Юденичу и Колчак останется хоть на полкорпуса сзади — пускай он пеняет на себя: британский, англо-саксонский мир не терпит ни неудачников, ни благотворительности. И если это так, то — чёрт с ним: Петроград не хуже Омска может оказаться дверью к Москве. Вопрос не в том, какая дверь почетнее или красивее. Вопрос в том, какую из них легче взломать!

Кидаясь туманным весенним утром в атаку на красные позиции, белые офицеры очень слабо представляли себе эти истинные цели, ради которых им предстояло итти на смерть. Откуда им было догадаться: из них никто не имел прямой связи ни с Вашингтоном, ни с Лондоном…

Руководители нашей партии, разумеется, тоже не могли еще узнать во всей точности, во всех деталях содержание этих черных планов. Но они были большевиками. В своем суждении о мире они руководствовались великой наукой революции, носившей имя революционного марксизма. Она, подобно рентгеновским лучам, проникала в самые темные тайники враждебного мира. Она позволила им правильно оценить положение. На обоих берегах Атлантического океана знали твердо: за каждой белой марионеткой скрывается ее хозяин и водитель — английский банкир, парижский рантье, капиталист далекого Уолл-стрита. В Кремле разгадали и их политику и их стратегию, они не позволили обмануть себя кажущейся несерьезностью нового удара. Ему дали именно ту оценку, которой он заслуживал. Последующие события доказали ее точность.

Глава V

ПРИЯТЕЛИ

Вовка Гамалей проснулся рано утром. В открытое окно рекой лился чистый, свежий воздух, такой свежий и острый, что казалось — он журчит. Но журчал не ветер, а листья лип напротив дома, воробьи на крыше, скворцы на ветвях… Всюду возле скворечниц сидело теперь великое множество нарядных, иссиня-черных с бутылочным отливом пернатых гостей. Они трепетали крыльями, а в горлышках у них булькали и переливались словно крошечные роднички звонкой влаги.

Вовка выскочил из кровати, как чёртик из табакерки.

Солнце! Май! Женька Федченко! Скоро ехать!..

В столовой няня Грушенька напоила его чаем. Напоила поспешно, пока «немка» еще не сошла сверху. Бог с ней, с этой немкой, придирается к ребенку: так не стань, этак не сядь… Тоже, нашлась! Только что «Ару» свою получает — посылки-то эти американские…

Вовка деловито пил чай. С сахарином. Раньше в кружку, помнится, сыпали сахар. Теперь все иначе. Теперь из маленькой аккуратной картонной коробочки с красной надписью «Falberg» надо взять круглую лепешку, похожую на таблетку аспирина. Ее надо бросить в стакан. Она сделает так: пш-ш-ш! От нее всплывет немного пены, и чай сразу станет сладким-пресладким. Довольно удобно!

Непонятно, почему няня Груша ворчит: «Пилюли проклятые! Поменьше ты их пей, Вова! Они в человеке жир съедают!» Съедают? Ну и прекрасно! Не очень-то дорог был Вовке его собственный жир.

Раньше, несколько лет назад, Вовке утром обязательно давали манную кашу с маслом и кружку горячего молока. Тогда он ненавидел это всей душой, ныл, ворчал, куксился. «Да не хочу я!» Целый час гримасничая, он выуживал бывало из стакана пенки, притворялся, что его от них тошнит.

Теперь порою и это молоко и эта каша возникали перед ним, как мимолетное видение, как необычайный сон: «Эх, поел бы!»

А няня Груша только вздыхала: «Нет уж, Вовочка! Не видать нам с тобой теперь манной кашки!»

Вовка спешно напился, невоспитанно вытер губы тыльной стороной ладони и отправился в сад.

В саду было свежо, но уже солнечно. Приятно припекало. Вдали, по дорожке под ваймутовыми соснами, медленно, опираясь на палку, двигался самый старый из пулковских астрономов, известный всей России Сергей Павлович Глазенап.

Вовка предусмотрительно далеким кругом обошел Глазенапа. Вовка знал его привычки: поймает и сейчас же, чертя палкой по песку, обязательно задаст какое-нибудь уравнение. Тоже — нашел вундеркинда! Очень нужно! Это уже дедушка виноват: зачем перед всеми хвастается.