Библия: Биография книги - Карен Армстронг

Слово Божье позаботилось внести в закон и историю некоторые как бы соблазны, камни преткновения и несообразности; без этого же… мы отпали бы, наконец, от Бога или же, не отступая от буквы, остались бы не наученными ничему божественному… А иногда закон предписывает даже невозможное, — и это ради того, чтобы более мудрые и проницательные люди, предавшись исследованию написанного, приобрели себе похвальное убеждение в необходимости искать в таких предписаниях смысл, достойный Бога[348].

Эти сложные для понимания отрывки «выводят нас сперва по узкой тропе, как бы на высший, горний путь, «не допуская нас и препятствуя принятию их буквального смысла»[349]. Посредством «невозможности буквального прочтения» Бог приводит нас к «исследованию глубочайшего смысла»[350].

Духовное толкование Священного Писания было непростой задачей: приходилось преобразовывать текст таким же образом, как мы изменяем своё упрямое, непокорное «я». Толкование Библии требовало «величайшей чистоты и воздержанности и… ночей бдения»; оно было невозможно вне жизни, исполненной молитвы и добродетели[351]. Тут необходимы иного рода умственные усилия, чем, скажем, при решении математической задачи, так как для толкования требуется скорее интуитивный способ мышления. Но учёный, который будет упорен в своих трудах, тот, кто «прилежно и внимательно читает пророческие слова… при самом чтении своём почувствует след божественного вдохновения и посредством этого опыта убедится, что Писания, признаваемые словами Бога, действительно — не человеческие»[352].

Это постижение божественного достигалось постепенно, шаг за шагом. Во вступлении к своему комментарию к книге Песни Песней Ориген указывает, что три книги, приписываемые Соломону, — Притчи, Экклезиаст и Песнь Песней — представляют собой этапы этого пути. Писание имеет плоть, душу и дух, выходящий за пределы нашей смертной природы; и это соотносится с тремя различными смыслами, в которых оно может быть понято. Книга Притчей — представляет собой плоть. Она может быть понята без аллегорий, то есть содержит буквальный смысл, которым должен овладеть толкователь, прежде чем сможет продвинуться к чему-то более высокому. Книга Экклезиаста работает на уровне души, природных сил ума и сердца. Напоминая о бренности и пустоте всего земного, книга Экклезиаста показывает всю тщетность наших надежд, возлагаемых на материальный мир; являя, таким образом, пример нравственного смысла Писания, так как учит нас, как вести себя, используя доводы, не требующие никакого сверхъестественного прозрения. Большинство христиан, читая Библию, редко выходят за пределы буквального и нравственного прочтений.

Лишь толкователь, должным образом посвящённый в тайны Писания, может браться за книгу Песни Песней, провидчески помещённую после Притчей и Экклезиаста и представляющую духовный, аллегорический смысл. Для тех христиан, которые видят в Библии только буквальный смысл, Песнь Песней является просто любовной поэмой. Но аллегорическое толкование открывало её более глубокий смысл: «Любовь невесты к небесному жениху — есть любовь совершенной души к Слову Божьему»[353].

Земная любовь, которая, казалось бы, обещает так много, почти всегда приносит разочарование; исполнить эти обещания может лишь её прообраз, Бог, который есть любовь[354]. Песнь Песней изображает драму этого восхождения к божеству. Ориген истолковывает весь текст Песни Песней на трёх различных уровнях. Комментируя первый её стих «Да лобзает он меня лобзанием уст своих», — он начинает с буквального, исторического смысла. Это — начало свадебной песни: невеста ожидает своего жениха; он уже прислал выкуп за неё, но ещё не пришёл к ней, и она томится в ожидании его прибытия. В аллегорическом же смысле образ жениха и невесты отсылает к отношениям между Христом и Церковью, как объяснил Павел[355], и данный стих символизирует эпоху, предшествующую явлению Христа. Израиль получил Закон и Пророков в качестве выкупа, но всё ещё ожидает воплощения Логоса, которое должно воспоследовать. Наконец, текст может быть применён к отдельной душе, чьё «единственное желание — соединиться со Словом Божьим»[356]. Душа уже получила «выкуп» — естественный закон, разум и свободную волю, но они не могут удовлетворить её. И вот она молится начальными словами Песни Песней в надежде, что «чистая и непорочная душа будет освящена вдохновением и видением Слова Божьего»[357]. Нравственный смысл этого стиха состоит в том, что невеста — образ всех христиан, которые должны совершенствоваться в постоянном стремлении выйти за пределы своей природы и обрести союз с Богом

Экзегеза всегда должна побуждать к действию. Для Оригена это означало размышление (греч. «теория»). Читатели должны размышлять над стихом из Писания до тех пор, пока они не «будут способны воспринять начала истины»[358]. Таким образом, они будут по-новому наставлены на правильный путь к Богу. Кажется, что в комментариях Оригена часто отсутствуют определённые выводы, потому что его читатели сами должны сделать последний и завершающий шаг. Комментарии Оригена могут лишь сообщить им правильный душевный настрой, но размышлять за них автор не может. Без продолжительного размышления полностью понять его толкование невозможно.

В юности Ориген страстно хотел принять мучения во славу Христа. Но после обращения императора Константина, когда христианство стало узаконенной религией в Римской империи, исчезла возможность пострадать за веру, и образцовым христианином стал считаться монах. В начале четвёртого века отшельники стали всё чаще удаляться в пустыни Египта или Сирии, чтобы провести жизнь в одиночестве и молитве. Одним из самых великих монахов стал Антоний Египетский (250–356), который понял, что не сможет сочетать своё богатство с верностью евангельскому учению. Однажды он услышал, как в церкви читали рассказ о богатом юноше, который отверг приглашение Иисуса: «Пойди, продай имение твоё и раздай нищим… и приходи и следуй за Мною»[359]. Подобно раввинам, Антоний воспринял этот рассказ как микру, «призыв». В тот же день он раздал всё своё имущество и удалился в пустыню. Монахи почитались как исполнители Слова[360]. В своих пещерах в пустыне они читали Писание, учили тексты наизусть и размышляли над ними. По мере того как эти библейские отрывки становились частью внутреннего мира монаха, их изначальный смысл становился менее важен, чем это личное восприятие. Монахи верили, что Иисус показал им, как нужно читать Библию: во время Нагорной проповеди Он придал писаниям новое значение, выделяя некоторые отрывки Библии более, чем прочие. Он также подчеркнул важность милосердия. Монахи были первооткрывателями нового христианского образа жизни, который требовал иного прочтения Евангелия. Они должны были добиться того, чтобы тексты, выученные ими наизусть, звучали в их душе, пока они не достигнут состояния самозабвения, называемого апатия, не перестанут заботиться о своём личном благополучии и не обретут свободу любить. Как объясняет современный исследователь:

Они могли пребывать в неизвестности и в достаточной мере стремиться выйти за рамки собственного «я», чтобы любить и быть любимыми таким образом, который удовлетворял наиболее глубоким социальным потребностям напряжённой эпохи поздней античности. Любовь к Богу, любовь к другим людям, к тварному миру, в котором они находились, — таков был великий итог апатии, на который они уповали — высокомерное безразличие, приводящее к любви[361].

Ориген в своём комментарии к Песни Песней говорит в основном о Божьей любви; монахи придавали особое значение любви к ближнему. Живя вместе в общинах, они должны были отказаться от своего «я», составлявшего центральный смысл их жизни, и найти этот смысл в других людях. Монахи не отворачивались от мира: буквально тысячи христиан стекались к ним из ближайших городов и деревень, чтобы спросить их совета. Жизнь в тишине учила монахов слушать.

Одним из наиболее пылких почитателей Антония был Афанасий Александрийский (269–373), центральная фигура бурных дискуссий о божественной природе Христа, разгоревшихся в четвёртом веке. Теперь, когда христианство стало религией язычников, люди испытывали сложности с пониманием еврейских терминов, таких как «Сын Божий» или «Дух». Был ли Иисус в той же мере божественен, что и Его Отец? И был ли Святой Дух ещё одним Богом? Спор сосредоточился на обсуждении песни Премудрости в книге Притчей, которая начиналась так[362]: «Господь имел меня началом пути Своего, прежде созданий Своих, искони». Означало ли это, что Христос был всего лишь творением, и, если так, как Он мог быть божеством? В своём письме Афанасию Арий, александрийский пресвитер, пользовавшийся большой популярностью, настаивал на том, что Иисус был человеком, которого Бог возвысил до положения божества. Арий смог привести множество текстов из писания, подтверждавших его точку зрения. Он утверждал, что сам тот факт, что Иисус называл Бога своим «отцом», предполагает различие между ними, поскольку отцовство подразумевает предшествование во времени; он также цитировал отрывки из Евангелия, подчёркивавшие человечность и уязвимость Христа[363]. Афанасий придерживался противоположного мнения: он считал, что Иисус был божественен так же, как и Бог-Отец. Для тех времён это было не менее спорной идеей, которую Афанасий подкреплял своим набором текстов-доказательств.