Кровь над короной (СИ) - Романов Герман Иванович

«Хорошо иметь дело с патриотами, всегда можно с ними договориться, если разумные доводы привести», — Никритин мысленно радовался, держа на лице хмурую маску.

— Хорошо, Захар Григорьевич. Отправляйтесь в Киев, сделайте ревизию слободских казачьих полков. Нам нужны гусары, так что начните формирование регулярной легкой кавалерии. Бывшим казакам оставьте все привилегии, а новый статус гусара нужно подкрепить льготами, и сделать значимей, чем прежний. Все инструкции получите перед дорогой. У вас есть четыре года, не больше — а потом зазвенят сабли. Посмотрим в бою, что вы подготовить к войне успеете.

Иван Антонович посмотрел на Брюса и Вадковского — апатия и уныние в их глазах сменилось яростным пламенем надежды. Оба тоже сделали шаг вперед, позвякивая цепями. Так что тюремное сидение, допросы, беспощадный военный суд и ожидание жестокой казни немалую пользу в «просветлении душ» сделать могут.

— Яков Александрович, вам надлежит уехать в Олонец, а потом в Тулу. Нужно наладить производство новых образцов оружия, орудий и фузей, а вы в этом знающий человек. Займитесь делом, времени и так немного осталось — наша армия никогда к войне готова не была. Так что вам исправлять упущение, надеюсь на вашу энергию и распорядительность. Временно возвращаю вам чин полковника, а вам, господа, бригадирские. Если служба ваша будет отмечена успехами и должными заслугами перед Россией, то все отобранное у вас по суду, будет возвращено — сам ходатайствовать перед Сенатом буду. Смотрите, не подведите — не токмо мне, кого вы презрительно «царем Ивашкой» называли, вы Отечеству служите. Идите!

Генералы понуро вышли из каземата, и вскоре послышалось звяканье — кузнецы сбивали заклепки и снимали кандалы. Иван Антонович посмотрел на генерала Вадковского — тот стоял ошеломленный, потерянный, в глазах отчаянно светилась надежда с немым вопросом — «А как же я? Все службу получили, а меня, государь, забыли!»

— Вам, господин статский советник и бригадир, следует со всем семейством, с чадами и домочадцами, немедленно отправится в Иркутск, но не в ссылку, которую вы заслуживаете! А сделать самое величайшее свершение, которое только можно представить!

Федор Иванович, самый старейший из узников, только заморгал глазами, не понимая, куда клонит молодой император, но всем своим видом показывая, что готов, выполняя приказ монарха, сокрушить на пути все препятствия, сколько бы их не встретилось.

— На Амуре, по левой стороне реки, у притоков Зеи и Буреи, богатые золотыми россыпями места. И на правой стороне тоже драгоценный металл этот имеется в большом количестве.

— Владения сии взять под вашу державную руку, государь?! Оружьем, или медленным проникновеньем, как с Албазином было?

Никаких сомнений в голосе Вадковского не прозвучало, одна лишь деловитость, помноженная на сметливость. Иван Антонович мысленно похвалил себя за удачный выбор будущего наместника.

— Второе, Федор Иванович. Большая война на востоке нам ни к чему. Дать вам смогу лишь батальон из бывших гвардейцев, пушки с пороховым запасом. Можете рассчитывать на местных казаков. Тихой сапой начинайте владения эти осваивать, переселенцев к вам туда отправят. В тех местах десятки тысяч пудов золота может быть…

Глаза Вадковского полыхнули запредельным усердием и пониманием того, что тот губернатор, который начнет драгоценный металл сотнями, и даже тысячами пудов в столицу отправлять, в неизбежном фаворе будет. И вес приобретет больше, чем демидовское семейство.

— Я понял, государь, приложу все усилия!

— Если успеха добьетесь в том краю, что к России присоединен будет, то быть вам там наместником, что вице-канцлеру соответствует. Ибо дела дипломатические тоже решать будете со всеми странами соседними — Китаем — Поднебесной империей, как его называют, а также с японцами и корейцами. Надеюсь на ваш опыт, предусмотрительность и усердие. И знайте — нам очень нужно это золото…

Глава 2

Санкт-Петербург

Генерал-прокурор Сената

Князь Александр Вяземский

полдень 10 августа 1764 года

— Урок весьма поучительный. И это без гнева… Страшно представить, если государь действительно рассердится…

Александр Алексеевич передернул плечами, вспоминая вчерашнюю казнь на Семеновском плацу. Жутковатое вышло зрелище, настолько необычное, что отвыкшие от публичного наказания жители, расходились ошеломленные, славя милосердие молодого царя.

В тот час князь, как генерал-прокурор Сената присутствовал на экзекуции от начала до конца, стоя рядом с императором. Всего должны были казнить ровно тридцать человек, осужденных на смерть, как военным судом, так и особым совещанием сенаторов.

Площадь была полна обывателями, празднично нарядными. Приехали иностранные послы, на экзекуции обязали быть господ сенаторов и членов коллегий, обер-прокуроров и военных в классных чинах. Все с нетерпением ожидали начала казни, и заволновались, когда под барабанный бой вывели осужденных, всех в военных мундирах. Большинство из обреченных молчали, но некоторые пытались что-то кричать, даже кланялись народу. Но их слов было не слышно в гвалте.

Все только смотрели на большой эшафот, где были установлены два больших колеса, но овальных, и под большим наклоном, по поводу которых сразу разгорелись нешуточные страсти. Не очень они подходили для мучительной казни колесованием, о которой знали понаслышке — не привычная сейчас в России казнь, со времен Анны Иоанновны не проводилась. Вместе с русскими гадали и просвещенные европейцы, бились об заклады, и, забегая вперед, все проиграли пари.

Только пара здоровенных дубовых плах, возле которых стояли каты с помощниками, все в красных колпаках с прорезями для глаз, не вызвала пересудов — обезглавливание привычное для многих стран дело, такой экзекуцией никого не удивишь.

На помост поднялись глашатаи и очень громко принялись читать обвинение для первых двух осужденных гвардейцев, подхваченных под руки солдатами и втащенных по лестнице на помост.

Казненным, после громкого зачтения вины, дали поклонится народу, перекреститься, и тут же положили на плахи — огромные дубовые колоды с выемкой для тела и стекания туда крови. И с небольшим интервалом сверкнули большие топоры, и тюкнули по шеям.

Вяземский глаза не закрыл и видел плеснувшуюся из обрубка кровь и на забившихся в агонии обезглавленных. Вопреки традиции, головы казненных не стали показывать народу, а сбросили с эшафота в телегу, куда последовали тела.

Затем быстренько вызвали, словно на помост театра, следующую пару приговоренных — один поднялся сам, а вот другого пришлось волочь солдатам. Несчастный бился в их руках и рыдал, жалостливо кричал, но насильно был уложен на плаху. Глашатаи протяжно прочитали приговор, топоры взметнулись в воздух…

И неожиданно врубились в колоды, не тронув шеи жертв. Тут же глашатаи объявили о царском милосердии — одному ссылка в Сибирь, другому солдатская служба в дальнем гарнизоне.

Толпа взорвалась радостными криками, приветствуя счастливчиков. А вот спуститься с эшафота на собственных ногах они не смогли — на руках унесли солдаты. Было видно, как служивые говорили бывшим гвардейцам что-то утешительное.

Вывели новую пару казненных, прочитали обвинение, дали возможность проститься с народом и уложили на плахи. Сверкнули топоры и снова прошли мимо шей, врубившись в дуб.

Толпа загомонила — помилование!

Затем повели двух других смертников, и Вяземский прикрыл глаза — ему было немного жаль Петра Панина. Вел себя младший из братьев вполне достойно, хотя был смертельно бледный. Взошел на эшафот, поклонился народу, сам улегся на плаху. Глашатай громко прочитал его вины, довольно тяжкие, а генерал-прокурор отвернулся в сторону, и через несколько секунд услышал стук топора. Радостный рев раздался следом, а затем еще стук, и толпа выразила всеобщее разочарование.

Александр Алексеевич обернулся и обомлел — Панину помогли подняться на ноги, он стоял с растерянным видом, вытирая рукавом с лица кровь казненного предшественника. А вот второму уже отрубили голову и сбросили ее вместе с телом в телегу. Глашатай громко прочитал помилование — только не сказал об ином наказании.