Мания - Александр Потемкин

В это время в апартаменты вошел высокий худой мужчина лет сорока со скрипичным футляром. Он был лысоват, с тонкими усиками и вытаращенными глазами и больше походил на бедного юношу, исхудалого студента, чем на солиста столичной консерватории. Увидев столько публики, он растерялся и, не зная, что сказать, стал кивать головой во все стороны, словно оказался на сцене после успешного концерта.

Тут артиллеристы замахали руками, что, дескать, необходимо срочно начинать стрельбу. Шеф-повар Саныч моментально оглядел строй и отдал первую звучную команду: «Снять штаны!» Брюки расстегнулись и упали на ботинки. «Снять трусы!» — последовал следующий приказ. Разноцветный текстиль накрыл брюки. «Согнуться задницей к Петру… к Белому дому!» — «Нет, нет, дружок Саныч, все правильно, согнуться задницей к Петру Петровичу! Продолжай!» — «Залп!» — гордо бросил шеф-повар.

Тут началась такая канонада, что, казалось, мощные звуки сотрясали стены. Опрокидывались стулья; несколько ваз с розами грохнулись на пол, и белые лепестки королевы цветов запорхали в воздухе, как снежинки во время вьюги; упал и разбился торшер; со стола свалилась фруктовница, и по паркету покатились апельсины, ягоды клубники и черники. Ошарашенный скрипач, не понимая, что происходит, на всякий случай упал на пол. Наум Абрамович, напрочь забыв о коммерческих авантюрах, плотно прижался к колонне. Но тут пошел такой едкий смрадный запах, что все стали закрывать носы, жмурить глаза. Господин Завада, хорошо знающий законы физики из школьной программы, опустился на колени и начал хватать воздух у самого пола. Он так кривил физиономию, что стал походить на человека, продающего под лезвием кинжала пасхальное яйцо Фаберже из коллекции дома Романовых за кусок мыла, за тюбик горчицы, за ломтик лимона, за глоток свежего воздуха. Лишь один господин Маниколопов, распластав руки, гордо стоял у центрального окна. Его лицо было восторженным, глаза сверкали патриотизмом, он чувствовал себя так, будто на баррикадах российской демократии августа девяноста первого защищает своим мощным телом Белый дом. Канонада воздушной артиллерии нарастала. Залпы усиливали свою мощь, частота выстрелов переходила в сплошной тяжелый гул.

В этот момент в зал вошла Наталья Никитична. Свежая, роскошная, в махровом розовом халате, с приоткрытой грудью, с мокрыми, гладко зачесанными назад волосами, эротично босая — с ее загорелых ног еще скатывались капли воды, — она, словно споткнувшись, остановилась на пороге. Смрад вынудил ее задержать дыхание, непонятные в первый момент разрывы заставили влажными ладонями закрыть лицо. В какое-то мгновение ей даже захотелось сбежать. Но счастливый вид Маниколопова, восхищение его атлетической фигурой на фоне атакуемого Белого дома, бросающаяся в глаза решимость задержать наступление голодранцев, впечатляющий образ мифического борца со злом, в котором предстал сейчас перед ней Петр Петрович, заставили молодую женщину остановиться. К тому же ее чувственная натура уловила, что в воздухе апартаментов, помимо вони, возник плотский аромат эроса. «А не оригинальная ли это попытка соблазнить меня? — вдруг пронеслось в ее голове. — Такой сумасбродной интриги я даже не представляла! Эти воздушные залпы, эта всепроникающая вонь, эти кружева белых лепестков роз, носящихся по залу, огромные задницы, выставленные как бы на продажу, — разве все это не апофеоз сексуальности самой атмосферы? Ох, хочу Петра Петровича! Требую его срочно!» Жаждущая эротики госпожа Мегалова бросила своему поклоннику взгляд, полный любви, и понеслась к Маниколопову. Она представлялась себе именно той женщиной, которую с нетерпением ждал кавалер. Наталья Никитична целовала художника эротического спектакля, оставляя синячки на мочках ушей, на подбородке, на шее, на руках.

Госпожу Мегалову отличали качества, присущее истинным гражданкам нашего замечательного мегаполиса: она домогалась секса с маниакальным упорством, она требовала близости, не дожидаясь взаимности, она не обращала никакого внимания на вид, пол и сословие эротических партнеров. Молодая женщина расставалась с любовниками без слез, угрызений совести, душевных усилий и поиска поводов для дальнейших встреч. Ее жизненным кредо стала эротическая всеядность и сексуальная свобода. Она стремилась к этому, как художники тянутся к гармонии красок, как политики — к лести, как артисты — к сцене.

Господин Маниколопов остановил ее страстные порывы возгласом: «Дорогая Наталья! Возьмемся за руки, чтобы защитить наши идеалы! Пусть бунтари знают: мы отстоим наш великий город! Нас не устрашат ни артиллерийские залпы, ни химическая атака, ни рукопашный бой. Мы готовы стоять стеной! No pasaran!»

В этот момент молодая дама услышала голос артиллериста: «Стреляй в богатея Маниколопова! Уничтожай капитализм в России! Бей его наповал! Расстреливай его приспешников в Белом доме! Разнеси его предстательную железу в пух и прах, чтобы ни одной капли спермы у него не осталось, чтобы не плодила таких кровососов земля русская. Пусть лучше зарастет она мандрагорой, мандрагорой, мандрагорой…» Наталья Никитична вначале растерялась: услышать такое! Впрочем, она быстро пришла в себя, проглотила горькую слюну, опустила руки, сжала губы и стала плечом к плечу с Петром Петровичем. «Вот это мужчина!» — мелькнуло у нее в голове. Для нее он был не мудрец, не красавец, не богатырь, — для нее он был erecticus! И больше ничего. Ей ничего не хотелось ни знать, ни помнить о нем: ни сословия, ни состояния. Только erecticus покорял ее! Она мечтала сейчас лишь об одном: о безоглядности страсти.

Тут она снова посмотрела на двадцать воздушных пушек, продолжающих палить изо всех орудий. Их калибр был огромный, вид пугающий, звук сотрясал стены. «Что это значит? — опять подумала она. — Он хочет предложить какой-то экзотический способ любви? Вспоминаю, что парагвайские плантаторы возбуждались при виде открытой пасти кайманов, камбоджийские кхмеры — при расстреле безвинной публики, туркестанские басмачи распалялись, заглядывая в глаза гадюкам, грузинские кавалеры перед ночными танцами ложками уплетали аджику, но этот маниколоповский спектакль мне совершенно незнаком. Что за диковина — голые зады? Для чего их выставили с такой пышностью? С таким размахом? И при чем тут Петр Петрович? Впрочем, я готова на все ради тотального секса! Никакие ухищрения меня не сконфузят! Где вы, мужики?»

Тут она обратила внимание на лежавшего под огромным диваном господина Заваду. Он еле дышал, его смуглая кожа покрылась бледностью, бойкие глаза потускнели, фигура сморщилась в окурок. «А, Наум Абрамович, поднимайтесь! Что, вас смущает скверный душок? Да, он отвратителен! Но ради генитальной радостной близости можно потерпеть. Вас беспокоит гром и треск неординарной батареи? Ее снаряды безобидны, они лишь пугают! Вылезайте, голубчик, как бы ни развивался сценарный план дальше, впереди у нас только групповая любовь. Или вы прячетесь от эроса?» — с иронией спросила Наталья Никитична, впрочем, демонстрируя искреннее изумление. «Становитесь рядом с нами, антиквар! — крикнул Маниколопов. — Вам тоже есть что защищать! Если молодчики расстреляют Белый дом, то ваш бизнес закончится! — А про себя подумал: — Возмущение плоти началось! Еще чуть-чуть! Ох, как я сейчас начну с этой дамой бесноваться! Фирма “Майерс” должна мне в этом помочь. Я буду и так и этак…»

«Господин Завада, я жду вас рядом с собой!» — смеясь, бросила молодая дама.

Наум Абрамович искривил лицо гримасой покорности, поднялся, медленно подошел к партнерам и заявил: «Если дела обстоят именно так, то я буду с вами спасать наши общие ценности. Конечно, с треколором я выглядел бы более выразительно! — А про себя подумал: — Мой бизнес никогда не закончится. Что бы ни случилось с Белым домом, Кремлем, Зимним дворцом, какой бы флаг в моих или чужих руках ни оказался. Бизнес есть бизнес! Завада далек от политики, Наум Абрамович — человек торговли и хочет заявить: в этом мире единственная вещь, имеющая вечный статус, — это доход! Без него сама цивилизация несостоятельна! — Тут антиквар повернулся к скрипачу: — Эй, скрипач, может ли классическая музыка заглушить этот жестокий бой? Попробуйте, авось ей удастся освежить отравленную атмосферу апартаментов? Начинайте играть, Игорь! Согласен, сцена для вас необычная, но работа есть работа! Подарите нам “Дьявольские трели” Паганини; его отец тоже был торговцем старой мебелью». Мысль, что после скрипки музыканта и беллетристики Кашёнкина у него должно появиться это самое желание, не давала покоя господину Заваде. Он и хотел этого дела и страшно боялся, что вдруг у него публично ничего не получится. Очень не хотелось осрамиться. К тому же это несуразное представление, устроенное Петром Петровичем, вконец расстроило его и без того не совсем уравновешенную натуру. «Не думаю, что можно будет что-нибудь услышать, — небрежно бросила Наталья Никитична. А себе призналась: — Не повезло с кавалерами, их опять не туда тянет. В кровать, быстрее в кровать, мужики!»