Хлорофилия - Андрей Викторович Рубанов

Савелий понял, что больше не может сидеть. Встал и вытянул руки по швам.

– Михаил Евграфович, поверьте… Мое уважение к вам очень велико, но…

– В задницу уважение, – перебил старик. – Я знаю все, что ты скажешь. Ты скажешь, что не хочешь нести нагрузку. Ты скажешь, что тебе и так хорошо. Что ты боишься. Что можешь не справиться. Ты скажешь еще какую-нибудь чепуху…

– Нет, – твердо возразил Савелий. – Я просто откажусь. Наотрез.

Пушков-Рыльцев кивнул и развел руками.

– Тогда, – печально произнес он, – наш боевой листок придется продать. Голованову. Эта сволочь тут же отвалит огромные деньги. И вольет журнал в корпорацию «Двоюродный брат». Будете брать интервью у «Соседей», вошедших в топ-сто. Уверяю тебя, Савелий: при новых хозяевах ты не продержишься и года. Потому что писать про настоящих людей – это одно, а писать про олигофренов, которые дерутся сковородками, женятся и разводятся раз в неделю, – совсем другое.

Савелию стало страшно. Он представил себя автором статьи о семействе Валяевых и вздохнул:

– В общем, это ультиматум.

– Вся жизнь состоит из ультиматумов, – сухо ответил старик, отъехал на два метра, изучил Савелия с ног до головы и театрально провозгласил: – Шеф-редактор Савелий Герц! Звучит. Ты будешь хорошо смотреться в моем кабинете.

– Мне не до шуток.

Пушков-Рыльцев сверкнул глазами:

– Мне тоже. Слушай сюда, парень. Слушай очень внимательно. Ежемесячник «Самый-Самый» кормит тридцать человек. Я бы хотел, чтобы после моего ухода журнал продолжал существовать. И обеспечивать людей работой, деньгами и статусом. Что и как будет здесь после меня – мне не важно. Главное – чтобы дело двигалось. Именно поэтому я делаю предложение тебе, а не Пружинову. Хотя этот жук, как ты сам заметил, спит и видит себя в моем кресле. – Пушков-Рыльцев указал подбородком на дверь, давая понять, что речь идет не об инвалидном кресле, а именно о кресле босса. – Но Пружинов будет разочарован. Новым шефом станешь ты, Савелий. Ты спокойный, умный и лояльный малый, ты будешь твердой рукой крутить штурвал и прокладывать курс.

– А если не потяну?

– Потянешь, – небрежно ответил шеф. – Повторяю: главное – решиться, а потом само пойдет. Не забудь, вас же будет двое. Ты и Варвара. Муж и жена.

– Я не женат.

– Так женись, черт возьми!

– Я не умею руководить, – твердо заявил Савелий. – Требовать, подчинять, насаждать дисциплину – это не мое. Я не лидер от природы.

– В задницу природу! – прорычал Пушков-Рыльцев. – Думаешь, я – лидер? Если бы пятьдесят лет назад мне сказали, что я буду управлять собственным журналом, я бы даже не понял такой глупой шутки. Я еще меньший лидер, чем ты. А вот приперло – и пришлось лидировать. Я обещал, что мы вернемся к разговору о том, для чего нас создал Бог. Скажи, тебе понравился Муса, мой гость?

– Муса как Муса, – ответил Савелий.

Старик кивнул и понизил голос:

– Бог создал Мусу убийцей. Настоящим. Я видел его в деле. Не один раз. Однажды мы вдвоем отстали от отряда и вышли на китайский пикет. Я не успел затвор передернуть, как он положил троих и за четвертым погнался… А сейчас у него – бизнес, офис, секретарша и прочее. Деньги делает! Хотя рожден для того, чтобы сражаться. Савелий, не пускай слюни. Бери журнал и занимайся.

– Дайте время подумать.

– Даю, – мгновенно ответил старик. – До утра. И не забудь, я предлагаю тебе не только достойное дело, но и достойный доход. Ты сейчас на шестьдесят третьем?

– На шестьдесят девятом.

– Что же, через год переберешься повыше. Куда-нибудь на восемьдесят второй. Если, конечно, эта зеленая гадость не сгниет и людям не будет наплевать, на каком этаже жить…

– Думаете, она сгниет?

Шеф-редактор погладил подлокотники и помрачнел.

– А ты не веришь?

– Не знаю, – искренне ответил Савелий. – Как-то не думал об этом.

– А ты подумай. – Пушков-Рыльцев подмигнул. – И главное, верь. Чем больше нас будет верить – тем скорее наступит великий день. Правда, если он наступит – нам мало не покажется… Кстати, с Варварой я сам поговорю. Будете рулить вдвоем. Муж с женой, оба – журналисты, управляют собственным ежемесячником – это прекрасно!

Варвара, разумеется, запрыгает от счастья, подумал Савелий.

Старик меж тем внимательно следил за его лицом. Помедлил, затем начал говорить, тихо, почти стеснительно:

– Журнал – это все, что у меня есть. Было многое, но остался только журнал. Я хочу, чтобы он меня пережил. Мне не нужно, чтобы после моего ухода люди сказали: «Вот, был Пушков-Рыльцев – был журнал, нет Пушкова-Рыльцева – и журнала нет». Мне, дорогой Савелий, хочется, чтобы люди сказали: «Ого! Пушков-Рыльцев давно в могиле, а журнал его процветает!» Вот о чем я мечтаю, Савелий. Разумеется, у нас с тобой будет время для того, чтобы передать дела… Месяц или два я буду все время рядом. Помогать и подсказывать. Потом двинешь самостоятельно. Мы с тобой очень разные. Я – инакомыслящий, ты – лояльный. Но так даже лучше. Кое-кто, – старик состроил свою фирменную презрительную гримасу, – будет очень рад, что я ушел на покой и во главе журнала стоит мирный законопослушный гражданин… Только, парень, не будь слишком мирным и законопослушным.

– Это как? – спросил Савелий. – Как отличить просто законопослушного человека от слишком законопослушного?

– Сам поймешь, – отмахнулся старик. – А теперь иди. Только перед уходом пошарь в том шкафу, рядом с энциклопедиями… Там есть бутылки, одна полная, другая наполовину пустая – тащи сюда обе. Я сегодня ночью пить буду. Один. Любишь пить один?

– Нет.

– Ну и дурак.

Солженицын все кутался в свой лагерный бушлат, грозил пальцем из угла.

– Погоди, – сказал старик, когда Cавелий стоял в дверях. – А ты чего такой напуганный?

– А какой я должен быть? После услышанного?

– Эх ты, – снисходительно прохрипел Пушков-Рыльцев. – Веселись, дурак. Риск, ответственность, нагрузка – это и есть счастье! Если тебе доверяют – наслаждайся. Возглавить большое дело – все равно что невинность потерять. Такое бывает только один раз. И запоминается навсегда… Тебе, малый, надо не вздыхать и ужасаться, а праздновать. Понял?

– Да.

– Иди.

«Хорошо ему, столетнему и безногому, учить меня жизни», – раздраженно думал Герц, спускаясь в гараж.

Однако по мере продвижения лифта и изменения порядка цифр на экране – шестидесятый уровень, пятидесятый, сороковой – Савелий понемногу укрепился в мысли, что старик прав.

«Действительно, чего бояться? Подумаешь, журнал. Это же не оборонный завод. И кстати, перемены в судьбе давно назревали. Если откровенно, я сам их желал. При всей моей нелюбви к переменам, при всем стремлении к упорядоченности