Дневники - Николай Мордвинов

Нечто подобное случилось в период подготовки спектакля — «В одном городе», вызвав большое число осложнений, о которых предупреждал Мордвинов. Конечно, актер правильно распознал и передал замысел автора и задачу постановщиков. Его Петров был человеком умным, вдумчивым, убежденным. Более того, Мордвинов всячески пытался оживить образ собственным отношением к герою, понимая, насколько велик удельный вес образа Петрова в спектакле. И во многом актеру это удалось. В итоге можно сказать, что Мордвинов сделал в роли Петрова все, что было в его силах. И вместе с тем желаемого удовлетворения от роли Мордвинов не испытал. Однокрасочность, прямолинейность образа преодолеть до конца было невозможно, и эти недостатки сопутствовали сценическому воплощению роли.

Спустя три года Мордвинову довелось снова встретиться с образом партийного руководителя в пьесе А. Сурова «Рассвет над Москвой», где он играл парторга Курепина. Несмотря на то, что фигура Курепина была гораздо менее масштабной, нежели софроновский Петров, и место, которое занимал образ в пьесе, было невелико, художественная неполноценность роли выявилась здесь с еще большей очевидностью. Во всем образе ощущалась искусственность, заданность. Курепин воспринимался не живым человеком, пришедшим в большой фабричный коллектив помочь людям, а скорее неким «лицом от автора», педантично выполнявшим заранее намеченные служебные функции. С момента первого появления Курепина зритель безошибочно мог предугадать все, что сделает и скажет парторг, и интерес к образу пропадал. Мордвинову было чрезвычайно трудно вдохнуть в образ жизнь, и как актеру это причиняло ему боль. Он не имел возможности показать самый процесс работы Курепина, движение его мысли, а вынужденно играл лишь результат. Не находя живой связи в общении с партнерами по сцене, Мордвинов пытался найти контакты непосредственно со зрителем, но и это ему не удавалось — декларативность образа только усугублялась.

Мордвинову не оставалось ничего другого, как капитулировать перед образом-схемой, хотя причины «поражения» актер отлично понимал задолго до премьеры.

Еще во время работы в ростовском театре, делясь своими мыслями о назначении актера, Мордвинов писал в местной газете: «Я хотел видеть театр в полном слиянии со зрительным залом, в раскрытии на сцене большой животрепещущей темы…». Безусловно, в своих лучших ролях Мордвинов всегда нес зрителю большую тему времени, свою тему художника, неизменно находя отклик с его стороны, но, может быть, с особой силой это единение, это слияние с театральным залом проявлялось тогда, когда Мордвинов выходил к зрителю в роли академика Верейского из пьесы А. Штейна «Закон чести».

Эту роль Мордвинов сыграл в 1948 году, когда Театр имени Моссовета наряду с другими театрами обратился к пьесе Штейна, видя в ней образное раскрытие больших, существенных явлений жизни.

Первым в Москве «Закон чести» показал Театр драмы, где спектакль был решен Н. Охлопковым в жанре театральной публицистики. Постановщики Ю. Завадский и И. Анисимова-Вульф, в отличие от спектакля Театра драмы, пошли по пути психологического углубления основных образов пьесы, что потребовало от драматурга частичного изменения текста пьесы. В данном случае театр поступил так же, как и при постановке «Фронта» А. Корнейчука — спектакль решался не как политический диспут, а прежде всего как психологическая драма. Эта психологическая углубленность в трактовке основных действующих лиц вовсе не отвлекала зрителей от главного в пьесе. Наоборот, акцент на жизненной достоверности, внимательное прослеживание характеров героев помогли с большей силой и наглядностью подчеркнуть остроту конфликта пьесы, непримиримость спора Верейского с Добротворским и Лосевым. Это же способствовало в конечном счете тому, что за частным, конкретным спором ученых перед зрителем раскрывался смысл идейной борьбы за приоритет советской науки. Важно отметить нацеленность режиссуры на психологическую разработку образов, так как именно с этих позиций вел всю работу над ролью Верейского Мордвинов.

«Он целен и гармоничен, этот человек, умеющий смотреть в будущее, — писал Мордвинов. — Мне приятен этот вспыльчивый и отходчивый, типично русский человек, советский интеллигент. Меня трогает откровенно счастливый, не маскирующий свое счастье мнимыми правилами приличия ученый. Мне дорог умеющий посмеяться и над собой и над окружающими академик. Он мне дорог за то, что он не постеснялся высказать причину своего волнения и даже слез. Дорог своей цельностью, тем, что, потеряв жену, не пожелал отдать свою любовь другой, тем, что, вырастил дочь, заменив ей и мать. Дорог и за то, что не постоит ни перед кем и ни перед чем, если оскорблены его мысль, его мечта, его надежда. Если нужно для торжества советской науки, он пойдет даже в помощники к Добротворскому, и пойдет без всякого ложного чувства стыда, но и без всякого чувства превосходства укажет товарищу на ошибку, укажет твердо и прямо. Он не замолчит ошибки, от кого бы она ни проистекала, как не побоится легко и просто сознаться в своей. Это — хирург не только по профессии, это — хирург по натуре…».

Мордвинов создал образ Верейского с большим вдохновением. Немалую радость принес актеру и сам процесс работы над ролью. Если говорить о главном, что сумел выразить Мордвинов в Верейском, так это живучесть традиций русских и советских ученых, их патриотизм, верность долгу. Вместе с тем Мордвинов сумел придать образу краски особой неповторимой индивидуальности. Это был ученый «первой величины», однако лишенный всякой «академической солидности», юношески молодой и непосредственный, жадный до всего нового, предельно искренний во всех проявлениях своей любви и ненависти. Неугомонный, зоркий и чуткий, это был человек огромной душевной чистоты, незаурядного ума и таланта. Самая яркая черта Верейского — Мордвинова — влюбленность в жизнь, активное отношение к действительности, заинтересованность в людях. В пьесе не много данных, по которым мы могли бы судить о практической научной деятельности Верейского. Однако ученый авторитет Верейского не вызывал сомнения. Мордвинов использовал каждую, даже самую незначительную деталь, чтобы подчеркнуть остроту мысли своего героя, точность его наблюдений, ясное понимание цели. В игре Мордвинова было множество интересных бытовых деталей, из которых складывается образ. Взять хотя бы привычку актера часто моргать глазами в минуты особого волнения или обыкновение лукаво, со смешинкой щурить глаза, что так органично вошло в роль Верейского. Все это, умело и ненавязчиво зафиксированное в роли, придавало особую трогательность образу Верейского. Но за сердечной шуткой, мягкой иронией у Мордвинова — Верейского все время ощущалось внутреннее беспокойство за происходящее вокруг. И оно передавалось зрителю, который верил, что именно такой человек, как Верейский, сумел первым распознать Лосева, заподозрив его в продаже за границей секретной рукописи, верил, что Верейский неспроста вступил в борьбу со своим старым другом, профессором Добротворским, совершившим антипатриотический поступок, и что, какой бы тяжелой ни была эта борьба, Верейский выдержит ее до конца.