Мистериум - Роберт Уилсон

В полдень, когда начиналась выдача пайков и на улицах было максимальное количество народу, Говард сложил немного еды и воды и походный нож в объёмистые карманы просторного бушлата и вышел из дома на холодный октябрьский воздух.

Возможно, он слишком долго прятался, или, может быть, дело было в осенней погоде, но всё выглядело словно бы вырезанным из светящегося стекла. Тротуары, окна, опавшие с деревьев листья — всё было тонкое, как лёд под целлофаново-синим небом. Ему хотелось впитать всё сразу, запастись цветом перед новым тёмным сезоном. Он заставил себя идти, опустив голову. Ему нельзя привлекать к себе внимание.

У него было удостоверение личности — не его, а Пола Кантвелла. Повезло Полу, думал Говард, уехать в отпуск до того, как рухнула крыша мира. Это был хороший документ, но фотографии на нём не было; и все карточки, если приглядеться, были просрочены, за исключением пайковой карты. Если военные станут его допрашивать, он, возможно, вывернется. А может быть, и нет. Ему не хотелось рисковать. Гораздо лучше не возбуждать подозрений.

Он миновал перекрёсток Оук и Бикон и пошёл на восток мимо закрытых магазинов; витрины темны и населены призраками: фотоаппаратами, компьютерами, модной одеждой, телевизорами с огромными экранами. Никто не украл эти вещи даже в неразберихе первых дней военной оккупации. Они никому не были нужны. Для местных они были бесполезны, для солдат — пугающе чужие, эти черепки и рисунки вымершей расы…

Город словно пребывал в своего рода трансе, думал Говард, с тех самых пор, как в июне по Колдуотер-роуд в него въехали танки. Было несколько бесплодных попыток оказать сопротивление. Пара активистов Национальной Стрелковой Ассоциации открыли стрельбу из окон верхнего этажа своего дома. Оба были схвачены и публично казнены без суда. Ту-Риверс был городом рыбаков и охотников, и Говард подозревал, что многие припрятали свои «ремингтоны» и регулярно их смазывают. Но что один сельский округ может противопоставить целому государству? Провозгласить независимость?

Им, в принципе, повезло. Оккупационный режим был не особенно суров — по крайней мере, до сих пор. Он читал про Пномпень времён красных кхмеров, где гражданских расстреливали на месте лишь за то, что те носили очки европейского образца или вообще без всякой причины. Здесь обошлось без бойни — возможно, потому что силы были уж очень неравны, а приз — весьма необычен.

Так что город капитулировал перед оккупантами, рассеянно пожав плечами. Говард пустился в бега почти с благодарностью — прятаться он умел очень хорошо. Он рос болезненным и хронически худым. Когда его били за его неуклюжесть, он научился принимать побои и уходить домой; он никогда не жаловался и никогда не планировал отомстить. Он всегда находил утешение в книгах.

Такое поведение, как было известно Говарду, называлось трусостью. Он перестал это отрицать давным-давно, даже принял его как фундаментальную составляющую своего характера. Он знал о себе два непреложных факта: что он умный и что он трус. Не самый плохой расклад в лотерее жизни.

Вдруг накатило воспоминание из детства. Такие всплески памяти частенько заставали его врасплох во время болезни, так что он, вероятно, всё ещё был нездоров, раз случился ещё один такой: ему десять лет, и он на крыльце их дома в Квинсе, прислушивается к гулу родительских голосов,  одному из замысловатых и приятно бессмысленных разговорных марафонов.

— Некоторые верят, — говорил отец, — в перевоплощение — что мы живём снова и снова, и в каждой жизни у нас есть задание. Что-то такое, чему мы должны научиться. — Он протянул руку и рассеянно взъерошил волосы на голове сына. — А какая задача у тебя, Гоуи? Чему ты должен научиться в этот раз?

Говард был ещё достаточно мал, чтобы воспринять вопрос всерьёз. Вопрос преследовал его много дней. Чему он должен  научиться? Чему-то трудному, казалось ему, иначе зачем посвящать этому всю жизнь? Чему-то такому, чему он сопротивлялся в прошлых жизнях; какому-нибудь Эвересту знания или добродетели.

Пусть это будет что угодно, думал он — имена всех звёзд, происхождение вселенной, тайны пространства и времени… Пусть это будет что угодно, кроме смелости.

За центром города улицы были по большей части пусты. Здесь было труднее оставаться незаметным. Он ковылял, засунув руки в карманы; где возможно, выбирал пригородные дороги, вьющиеся через безликие районы недавней застройки на западной окраине Ту-Риверс. Военные патрули вряд ли заходили сюда; здесь их нечему было привлечь. Тем не менее, следовало соблюдать осторожность. Солдаты устроили себе казарму в «Дэйз Инн» на шоссе, посередине между Ту-Риверс и развалинами Лаборатории физических исследований — не слишком далеко отсюда.

Говард изучал карту города как раз накануне того, как в него вошли танки, и у него была хорошая память на карты; однако в этих кривых улочках и тупиках он путался. К тому времени, как он нашёл малозаметный и внушающий доверие маршрут на восток — вдоль высоковольтной линии, под которой земля была очищена от деревьев и кустарника — уже почти наступил комендантский час.

Он это предусмотрел. Он пересёк шоссе в месте, где с ним смыкалась Баундри-роуд и прошёл четверть мили на север, держась поблизости от дренажной канавы слева от дороги. Тени уже стали очень длинными. Здесь не было домов — лишь старые клёны и иногда обшарпанная заправка. Уже стемнело, когда он добрался до места назначения: крошечного магазинчика рыболовных и походных мелочей неподалёку от границы резервации оджибвеев.

Они с Дексом останавливались здесь в июне. Декс купил карту и компас — и то и другое с тех пор потерялось. Магазин представлял собой рубероидную халупу с черепичным фасадом. В нём никого не было, как Говард и ожидал.

Он внимательно осмотрел шоссе в обе стороны. Прислушался. Не было слышно ни звука; лишь иногда в зябкой полутьме начинал стрекотать сверчок.

Здоровенный, покрытый рыжей ржавчиной висячий замок охранял входную дверь. Говард пробрался через завалы использованных покрышек, мимо проржавевшего кузова «меркьюри-кугуара» 79-го года к задней двери. На ней также был замок, но, сильно потянув, он оторвал запорную скобу от прогнившего дерева косяка.

Изнутри на него хлынула волна зловония. Говард помедлил, затем догадался: наживка. Господи! Там было два здоровенных холодильника с селёдочной икрой и дождевыми червями. За лето их содержимое, должно быть, забродило.

Он вошёл внутрь, стараясь дышать ртом. Помещение освещалось лишь последним светом синего неба, проникавшим сквозь пыльное окно. Говард осторожно двинулся к углу, где хранились промышленные товары.