Проклятие сумерек - Владимир Ленский

«Вот еще одна странность, – раздумывал Пиндар, глядя, как Гайфье, насупившись, сидит в кресле и смотрит в книгу, но не читает. – Что так огорчило его? История с нянькой Горэм? Но рано или поздно он бы все равно узнал о том, что Уида – не мать ему. Будь иначе, у него имелись бы признаки принадлежности к народу Эльсион Лакар, а он – человек, с головы до ног человек. Не больше, но и не меньше. Это еще не повод огорчаться… Что же так вывело его из равновесия?»

Пиндар ошибался, оценивая состояние Гайфье. Мальчик не огорчался – он мучительно раздумывал над случившимся. Эскива продолжала избегать встреч и разговоров. Всем своим видом она показывала брату, что знает некую тайну. И до тех пор, пока сам Гайфье не разгадает загадку, их отношения будут оставаться натянутыми.

Гайфье честно пытался найти ответ. Кто-то натянул в галерее шнур и подложил кинжал. Сам Гайфье этого не делал. Кто-то взял его кинжал… Дальше этого мысли Гайфье не шли. У него сразу начинала болеть голова. Он знал только одно: сам он ни за какие блага мира не согласился бы причинить вред Эскиве. Удивительно, как она до сих пор не поняла этого.

– Мой господин, – заговорил с мальчиком Пиндар, вкрадчиво кашлянув, – книга, которую вы изволите читать, весьма сложна для понимания.

Гайфье поднял голову. Рассеянно взглянул на собеседника, как будто только что заметил его присутствие.

– Да?

– Да. Это символическая поэма, где каждое действующее лицо обладает двумя, тремя смыслами. Как шкатулка с двойным дном.

– Правда?

– Позвольте я объясню. – Пиндар подсел поближе, и Гайфье поневоле очнулся от своей болезненной задумчивости. – Смотрите, здесь рассказывается о даме, которая отправилась в лес на поиски своей сбежавшей собачки. Но это также может символизировать душу в поисках любви.

– Любовь как-то мало похожа на собачку, – неуверенно проговорил Гайфье. Было очевидно, что тема разговора его не занимает, но Пиндар решительно отказывался принимать это во внимание.

– Здесь вы допускаете ошибку! – воскликнул поэт. – Любовь, как и собачка, всегда остается с человеком, а когда человек все-таки теряет любовь, по неосмотрительности или невниманию, – он страдает. И собачка тоже страдает.

– А темный лес? – спросил Гайфье, уловив в словах Пиндара слабый отсвет правоты.

– Жизненные обстоятельства!

– Красивый кавалер?

– Это образ друга, – сказал Пиндар.

– А может так случиться, что друг окажется предателем? – спросил Гайфье, щурясь.

– Такое случается, но… почему вы спрашиваете? – Голос Пиндара зазвучал вдруг напряженно, как будто Гайфье затронул тему, лично важную для самого Пиндара. Вовсе не такую отвлеченную, как символическое истолкование поэмы.

– Да так. – Гайфье пожал плечами. – Просто хотелось бы понять, какими символами можно выразить это.

– Дорога, уводящая в трясину, – сказал Пиндар. – Один из самых распространенных символов.

– Дорога образ процесса, то есть дружбы как истории, как развития отношении, – возразил Гайфье. – А вот ложный друг что это? Это должна быть какая-то вещь, какое-то существо.

– Вы исключительно тонко понимаете суть, – сказал Пиндар.

И вздохнул.

– Вас что-то гложет, мой господни?

Гайфье встал, отложил книгу. Посмотрел на Пиндара холодно.

– Вас это не касается, – сказал он.

Пиндар не отвел глаз. Сказал прямо:

– Я здесь для того, чтобы развлекать нас беседами, быть вашим приятелем. Угождать вам, прислуживать. Постараться стать вашим другом. Да, я получаю за это жалованье, но это еще не повод презирать мои старания.

– Друг за деньги, – сказал Гайфье. – Интересно, каким символом можно выразить такое?

Пиндар криво пожал плечами.

– Если мне прекратят выплату жалованья, я, конечно, уеду из дворца, но вряд ли перестану быть вашим искренним другом…

Гайфье помолчал, а потом сказал:

– Простите.

И выскочил из комнаты.

Пиндар, усмехнувшись, проводил его глазами. Хорошая штука – видимость правды. На такую натуру, как у Гайфье, оказывает просто магическое воздействие.

Он подобрал книгу, уселся в кресло и начал читать.

Текст, как и говорил Пиндар, был довольно сложен для понимания, хотя сам Пиндар привычно щелкал, как орешки, замысловатые символы, разбросанные по поэме.

И вдруг в мгновение ока все переменилось. Неожиданно Пиндар увидел, что находится в саду, под почерневшим небом, а рядом с ним – Эмери (тот, кого он считал Эмери).

Тот выглядел совершенно иначе, чем при их встрече: сильно исхудавший, с бельмом на месте выбитого в драке глаза и поседевшими, растрепанными волосами. И все-таки это был он.

Они разговаривали, как и тогда, сидя на каменной лавке в королевском саду. Пиндар все допытывался, как это вышло, что его приятель поседел столь стремительно и что заставило его за короткий срок так истощать, а его собеседник досадливо отмахивался: важным было нечто совершенно иное. Нечто, чему он не мог подобрать определения.

Огромная черная птица пролетела над их головами. Пиндар пугливо проводил ее взглядом. Тьма сгущалась все больше. Птица превратилась в большой лист, сорванный ветром с дерева.

– Ты видел? – прошептал Пиндар у собеседника.

– Да, – ответил тот спокойно и тронул заплывшую глазницу.

Лист неподвижно повис над головами собеседников. Пиндар тихо вскрикнул и проснулся – так, словно его толчком выбросило из сна.

Он потер лицо ладонями, вздохнул. Всего лишь сон…

Но было в этом сне нечто более существенное, нежели просто сменяющие друг друга картинки, беспокоящие сознание.

Предупреждение? Побуждение к более решительным действиям?

Возможно, стоит сегодня разыскать Эмери (того, кого он считал за Эмери) и вместо туманных разговоров о том, что «надо бы прекратить пить и изменить образ жизни», объяснить ему прямо – с какой целью Пиндар прибыл к королевскому двору и чего он хочет от бывшего однокашника.

Ренье лениво растянулся на прохладной постели. Труделиза сидела боком на ручке кресла и кушала вишни из большого расписного глиняного блюда, стоявшего на подоконнике.

Пышные светлые волосы молодой женщины были распущены. Она то и дело убирала прядку с виска и уже успела оставить на коже несколько красноватых полосок испачканными вишневым соком пальцами. Ренье любовался матовым блеском ее кожи, нежной спиной, тонким затылком.

– Странно, что он ни о чем не догадывается, – проговорила она вдруг.

Мысли Ренье были весьма далеки от людей, которые о чем-то «догадываются», поэтому он лениво удивился:

– Кто?

– Муж. – Труделиза глянула на любовника с легкой досадой. – Мой муж. Почему-то ему и в голову не приходит, что я могу завести себе другого мужчину.