Обратная связь (с иллюстрациями) - Михаил Грешнов

— Не мешайте работать! — взмолились геологи.

Ответом было одно: «Мамонт», — произносимое врастяжку или в нос, со всеми, какие только мыслимы на Земле, акцентами.

— Товарищи, господа!.. — отбивалась комиссия ученых, созданная филиалом Сибирского отделения Академии наук.

— Мамонт!.. — твердили в один голос и господа и товарищи.

В центре поселка, на площади, наскоро сколотили изгородь. Сюда была поставлена виновница торжества. Толпа шумела за изгородью. К животному допускались только члены комиссии, фотографы, Борис и Василий. Маша относилась ко всему спокойно, когда рядом были Борис и Василий; лишь не видя их, начинала тревожиться, звать и добивалась своего: друзья приходили, и спокойствие восстанавливалось.

Однако наплыву любопытствующих конца не было. Ковбойки, береты стали надоедать Маше, ребятам тоже.

— Так долго продолжаться не может, — сказал Василий. — Надо что-то придумать.

— Боюсь за Машу, — согласился Борис. — Она хуже ест, больше тревожится.

Друзья потребовали ограничить доступ к животному. Комиссия, которой зеваки осточертели до тошноты, согласилась с их просьбой. Туристский лагерь был выселен с площади на поляну, в тайгу, километра за полтора от базы. Установили для посетителей два дня в неделю — среду и воскресенье.

Борис и Василий делали все для своей любимицы: кормили, купали в жаркие дни из шланга. Водили ее в тайгу. Была опасность, что Маша уйдет, в ней пробудятся инстинкты, прошлое. Но ведь не все же держать ее в загородке!

Другие тоже к ней были ласковы, даже баловали животное, но никто так, как Борис и Василий, не чувствовал — хочется сказать — ее «душу»… Маша привязалась к ребятам, и они привязались к ней, понимали ее желания, беспокойство, каждую перемену в настроении. Радовались вместе с ней и тревожились.

И тосковать начали вместе с нею.

Если отбросить шумиху и удивление, с которым каждый подходил к ней, можно было заметить, как животное одиноко. Маша была как курган в степи: и солнце над ним, и ветер, а рядом все-таки никого. Тоска пробуждалась в животном, страх одиночества. Борис и Василий чувствовали в ней перемену, еще не осознавали, что это, но перемена вызывала у них тревогу.

От поселка шла шоссейная дорога. Автомашины привлекали внимание Маши, она симпатизировала им, особенно грузовым, — считала их за безопасных зверей. Но однажды в поселок пришел с двумя мотками кабеля большегрузный «МАЗ». Его надрывное завывание — дорога была разбитая, «МАЗ» шел с пробуксовкой — чем-то обеспокоило животное. Маша подняла хобот, шерсть на загривке встала дыбом. Тут шофер, оставив машину возле крыльца правления, не выключил мотора, и «МАЗ», попыхивая дымом, ворчал, будто злясь, не желая успокоиться. Изгородь, за которой стояла Маша, находилась рядом с правлением, ветерок подхватывал дым, нес в сторону животного. Может, это и послужило причиной… Не успели ахнуть, как Маша ринулась к машине, — жерди забора треснули, как спички, — и через секунду «МАЗ» лежал в кювете вверх колесами. Мотор заглох, слышалось тяжелое дыхание зверя.

— Маша! Маша! — звали Борис и Василий.

Животное обернулось, шатаясь, пошло к ним, роняя на траву капли крови — на боку алела ссадина.

Это было первое происшествие с мамонтом, оно взволновало ребят. Борис и Василий чувствовали, что они уже не могут сдерживать зверя.

Действительно, мир открывался перед животным заново. Но это был странный и непривычный мир, с новыми запахами и звуками, с животными, у которых по ночам, как солнце, горели глаза. Такие же глаза светились на угловатых, стоящих рядами глыбах, над которыми утром висели дымы; от этого становилось страшно, как будто кругом загорался лес. Это была другая страна, в которой жили двуногие существа, все одинаковые, как деревья в лесу. Все в стране одинаково: животные со светящимися глазами, снующие всегда по одной тропе, голоса двуногих и шорохи их шагов, похожие на шум непрекращающегося дождя… Во сне эта страна исчезала. Кругом вставала тайга, удивительно близкая и понятная: лились прозрачные реки, светились солнцем равнины, и рядом, бок о бок, паслись знакомые великаны — Маша видела хоботы, загнутые клыки, ощущала привычный запах… Почему они приходят только во сне, куда деваются днем?.. Может быть, ищут ее?.. Просыпаясь, Маша прислушивалась и озиралась по сторонам. Ведь они только что были здесь!..

Все тревожнее становились сны. Вот она бежит сквозь тайгу, рядом никого нет: стадо отвернулось от нее, ушло. Нет даже запаха, нет следов… Маша переплывает реку. Они где-то там, за холмом. Но вместо холма она натыкается на бревенчатый частокол… С тех пор как она опрокинула железного зверя, вокруг нее вкопали столбы. Маша боится их. Если бы это были деревья, Маша расшвыряла бы их, вырвала с корнем. Она бежит вдоль частокола, опять возвращается на то же самое место. А стадо, наверное, за холмом. Только она одна. Одна во всем свете…

Характер животного портился. Маша не стала терпеть толпу, пляску вокруг себя фотографов. Беспокойно внюхивалась в пряный июльский воздух, трубила по ночам, дрожала, порывалась в тайгу. Никто не знал, что с животным. А дело обстояло просто: Маша ждала и искала друга.

А тут на строительство пришли тридцатитонные самосвалы — громадные звероподобные машины. Что-то случилось с сигналами: отсырели в сибирском климате или уж так выпустили с завода, но каждая машина пела по-своему. Были басовитые, охрипшие, были звонкие, с визгом. Это беспокоило Машу, и ребята добились, чтобы ее перевести в более отдаленный лагерь — в тридцати километрах от Среднеколымска.

Вышли из поселка дождливым утром. В лесу было тихо, глухо; деревья в тумане казались непомерно высокими, роняли на землю крупные капли. Шерсть на животном отяжелела, висела клочьями, и жалко было смотреть на эту громаду, ожившую в чужом мире и чужую всем. Ребята шли молча, чувствуя глубокую душевную боль.

У реки остановились. Паром не работал. В верховьях прошел ливень с ураганом, сорванные деревья в одиночку и группами плыли по воде, их кружило, сталкивало, обламывало в водоворотах ветви.

Все трое стояли у площадки парома — зверь и два человека. Не знали, что делать. Смотрели на воду, слушали, как падают с деревьев капли. Паром сиротливо прижался к берегу, лишь канат, натянутый до предела, гудел, как басовая струна.

Вдруг над рекой пронесся далекий хриплый гудок. Это ревел самосвал. Какой-то глупый, наверное, молодой шофер вызывал паром, не понимая, что через такую воду паром не подадут.

Маша насторожилась.

Рев повторился, гулкий, страшный в тумане, будто прилетевший из неведомой страны. Маша ответила долгим, протяжным звуком, задрожала, глаза ее засверкали.