Ворон и роза - Джо Беверли

Глэдис повернулась к Майклу:

— Ты что-нибудь слышишь?

— Нет. Или… да. Что это?

— Я не знаю. — Она наклонила голову набок, прислушиваясь. — Как будто холм поет.

Стройное звучание вибрировало внутри ее, сладко и гармонично.

— Это антитеза войне. — Глэдис повернулась и протянула к нему руки. — Я уверена, что здесь нам предназначено наконец слиться воедино, муж мой.

Он взял ее руки в свои, но сказал:

— Я надеялся на что-то более мягкое, чем камень.

Глэдис посмотрела за него и улыбнулась:

— Кровать подойдет?

— Ее здесь прежде не было, — обернулся Майкл.

— Кто знает. — Постель походила на ту, в которой она спала прошлой ночью. Глэдис подошла убедиться, да, матрас так же набит перьями, а одеяло из толстой мягкой шерсти. — В этом царстве расстояние и даже время другие. Люди и вещи перемещаются таинственным способом.

Майкл тоже коснулся шерсти, но сказал:

— Почему меня это тревожит?

— Потому что мы привыкли, что расстояние и время ведут себя по-другому. — Она погладила его по волосам. — И потому что мы так хотим этого, что это могло оказаться проделкой дьявола. Но это не так. Сатана — зачинщик войны, а не мира. — Подавшись вперед, Глэдис прижалась к его груди. — Ложись со мной, муж мой, и мы принесем мир.

Его руки сомкнулись вокруг нее.

— Охотно, но сомневаюсь, что это будет целиком мирным.

Она взглянула на него, уже сгорая от желания:

— Я тоже сомневаюсь.

Майкл расстегнул ее пояс, и он упал на землю. Взяв в ладони лицо Майкла, Глэдис потянулась поцеловать его. Он отступил, снял свой пояс с ножом и мечом в ножнах, но все время смотрел на нее, лаская взглядом. Набравшись смелости, Глэдис скинула платье и осталась в одной рубашке. Майкл сбросил низкие сапоги, она тоже разулась. Потом сняла чулки. Даже грубая земля казалась мягкой под ее ногами. Не чувствуя камней и песка, она подошла к ложу, откинула одеяло и села.

Майкл разделся до сорочки и, подойдя, опустился перед Глэдис на колени.

— Я увижу тебя нагой, — сказал он, охрипнув от желания, и она тихо засмеялась от радости.

Сбросив последний покров, Глэдис удивилась, что не испытывает ни малейшего стыда.

— Я тоже увижу тебя нагим, — прошептала она, немного смущенная своей смелой просьбой.

— Охотно. — Сбросив рубашку, Майкл сел рядом.

Глэдис заколебалась на мгновение, но не смогла удержаться и взяла его за сильные плечи, у нее дух захватило от его жара. Такое впечатление, что он один был источником и причиной чудесного тепла в этом таинственном месте.

Майкл лег, потянув за собой Глэдис, и повыше натянул одеяло, все происходило словно в грезах, если не считать того, что все это абсолютно реально и восхитительно.

Он отвел волосы с ее лица.

— У меня нет умения в этом, милая.

— И у меня тоже, хотя, полагаю, ты куда больше знаешь.

— Я уверен, что это довольно простое дело, раз наши тела созданы для этого.

Его мозолистая рука скользнула по ее бедру, по животу, к груди. Майкл взял ее в ладонь, словно взвешивая, и ласкал, изучая каждый изгиб. Он поцеловал, а потом мягко посасывал пик, поглаживал его языком.

Глэдис, порывисто дыша, гладила Майкла всюду, куда она могла дотянуться, ощущая его мускулистую плоть. Средоточие ее женственности со сладкой болью стремилось ощутить его глубоко внутри.

Он раздвинул ее бедра, приподнялся над ней и, опираясь на одну руку, ласкал ее лоно. От его действий она задохнулась, потрясенная новыми сильным ощущениями. Она приподняла бедра ему навстречу, он что-то пробормотал. Его твердое копье толкнулось в нее. Так странно, так тревожно! Так правильно. Но она все еще была напряжена, когда он двигался вперед, боль пронзила ее.

Глэдис знала об этом. Даже в монастыре знали, что у женщины есть девственная плева, которая должна быть разрушена, прежде чем мужчина зачнет дитя. Боль ужасная, уверяли их, монахиням повезло, что они никогда ее не испытают.

Боль нарастала. Она не закричит, не закричит.

Потом резкое жжение кончилось, и Майкл заполнил ее так, что она вскрикнула.

— Да! — Глэдис смотрела в его потемневшие глаза, улыбаясь глазами и губами, всем своим телом, если тело может улыбаться. — Мой муж.

— Моя любимая, прекрасная жена.

Он начал двигаться, заботливо поглядывая на нее, потом его глаза закрылись, он тонул в ней, а она — в нем, когда они сливались вместе, жар все нарастал, словно чтобы сплавить их воедино. С колотящимся сердцем, задыхаясь, Глэдис хваталась за его разгоряченную плоть, прикусила зубами его солоноватую кожу, когда они, казалось, ворвались в пламя, их обуревало наслаждение куда большее, чем обычное соитие мужчины и девицы.

Они цеплялись друг за друга, целовались, смеялись, истощенные, но бодрые, пока она, возбужденная, покрытая испариной, не прильнула к его груди отдохнуть.

Она могла оставаться так целую вечность, но Майкл мягко сказал:

— Глэдис…

Она взглянула на него и обернулась.

На постаменте стоял сверкающий кубок, который она видела в своих грезах, золотой, украшенный драгоценными камнями, полный невероятных, кровавых роз.

Глэдис вскочила с постели, схватила рубашку и надела ее, инстинктивно прикрыв наготу перед святыней. Потом она благоговейно подошла к древней чаше.

Майкл, одевшись, подошел к Глэдис и положил руку ей на спину.

— Должно быть, это самый приятный священный долг.

Но что мы теперь должны делать?

— Вероятно, это все, — сказала Глэдис.

— О, я так не думаю.

Глэдис толкнула его локтем:

— Наше дело было вызвать чашу из другого измерения.

Теперь будет мир.

— Как бы не так! — раздалось у них за спиной.

Оба повернулись. У входа стоял мужчина в доспехах, с мечом в руке и злобой в бледных глазах. Глэдис никогда не думала, Что дьявол может так ясно воплотиться в человеке, но перед ними явно стоял посланец сатаны.

— Эсташ! — рыкнул Майкл.

Это сын короля Стефана, которого она видела во сне, упивающегося разрушением? От потрясения у Глэдис все мысли исчезли, но потом она вспомнила: он здесь из-за чаши!

Она шагнула между чашей и этим воплощением зла, мечтая, чтобы чаша исчезла, снова вернулась в другое измерение. Но чаша стояла на виду.

— Разве ты не знаешь? — улыбнулся принц. — Появившись в нашем мире, чаша должна обставаться в нем, пока колесо бытия не повернется к миру. И пока она здесь, ее можно захватить. Я ждал этого момента, и теперь все мое. Я соединю чашу с Копьем, и весь мир будет пресмыкаться у моих ног.

Майкл двинулся вперед, но Эсташ только фыркнул:

— Никакой монах меня не остановит. Я не вздрогну от креста или святой воды!