Никогда не отступай - Уильям Форстен

«Вот цена победы, — думал Эндрю. — Интересно, сколько человек простились с жизнью за время моего командования? Сто тысяч? Нет, пожалуй, сотни две наберется. И число их возрастает с каждым днем, а на карту поставлены жизни еще двухсот тысяч».

Ему вспомнились истории, которые рассказывали о Шермане и Гранте. О том, как Шерман, осознав однажды, сколько жертв потребуется для победы, не смог этого перенести и, сбежав из армии, заперся на долгие месяцы у себя дома, пока его не заставили вернуться в строй. А Мясник Грант, который не моргнув глазом угробил уйму людей в мясорубке под Колд-Харбором, после этого не переносил вида крови и даже не мог съесть кусок мяса, если он был плохо прожарен.

Эндрю чувствовал, что люди наблюдают, как он сидит в одиночестве на краю причала, задумчиво глядя на корабль. «Что ты должен продемонстрировать им на этот раз? — спросил он себя. — Конечно, уверенность. Нужно, чтобы они видели, что ты ничего не боишься, что ты не сомневаешься в победе». Когда-то он мастерски умел производить подобное впечатление. При обороне Мейрских высот он расхаживал взад и вперед под огнем мятежников, поворачиваясь к ним спиной и подбадривая окружающих, а сам все время с ужасом ожидал, что вражеская пуля вонзится ему между лопаток. То же самое было под Геттисбергом, где ему пришлось взять на себя командование полком после гибели полковника Эстеса. И под Испанией, когда, казалось, все было кончено и он вместе со своими людьми ждал на линии огня последней решительной атаки мерков.

Теперь же ситуация была иной. Приходилось принимать решения в сотнях миль от линии фронта, не погружаясь в атмосферу схватки, не испытывая того жуткого восторга, который гасит страх и позволяет идти под пули. Теперь он был оставлен наедине со своими страхами. Составляя планы и отбрасывая их, он ни на минуту не забывал, что малейшая ошибка в его расчетах может привести к гибели сотен тысяч людей, к проигранной войне, к утрате мечты о свободе, а для него лично — к потере Кэтлин и детей.

При мысли о близких сердце его сжалось, а ноги, казалось, превратились в кисель. В конечном итоге весь чудовищный комплекс проблем, связанных с войной, сводился к самому элементарному — судьбе тех, кто был дороже всех остальных.

Наконец он отвернулся от «Питерсберга» и перевел взгляд на штабных офицеров, совсем еще мальчиков, которые недавно были крестьянами или мастеровыми, а некоторые — сыновьями бывших русских бояр и римских патрициев. А теперь, одетые в синюю форму янки, они смотрели на него, ожидая его решения.

Он медленно поднялся, чувствуя, как они напряглись, готовые вскочить и бежать по его приказу, с нетерпением ожидая того великого момента, который прославит их имена.

«Слава… Довольно двусмысленное понятие», — подумал Эндрю. Когда-то он страстно мечтал о ней, да и сейчас не презирал тех, кто к ней стремится. И вместе с тем она маскировала неприглядную истину — обе воюющие стороны занимаются фактически мясницкой работой. Воинская форма, знамена, почести — все это призвано закамуфлировать суть дела. Однако без веры в ценность этих вещей на войне можно сойти с ума, а уж сражаться при этом с ордой — все равно что сунуть голову под бантагский топор.

Он медленно приблизился к офицерам, молча сделал им знак следовать за ним и стал подниматься по дороге на холм, навстречу тому, что их ожидало.

Ганс отпустил поводья и расслабился, мысленно проклиная лошадей. Одно дело преследовать команчей в тридцатипятилетнем возрасте и совсем другое — гоняться за этими погаными кочевниками, когда тебе давно уже за пятьдесят. «Да и лошади тут — какие-то нелепые уроды, — подумал он, — здоровенные, как клайдсдейлы в Штатах». Ганс высвободил руку от стремянного ремня и потер напомнившую о себе застарелую рану. Открыв флягу, он отхлебнул из нее, прополоскал рот, затем, смочив платок, вытер лицо и шею. Мимо него, направляясь в сторону холма, где проходила линия обороны и слышался ружейный треск, прогалопировал конный отряд. У холма всадники спешились и полезли наверх. Слева батарея десятифунтовок открыла огонь, посылая снаряды круто вверх через гребень холма на дорогу, шедшую за ним. Подняв к глазам бинокль, Ганс следил за сигнальщиками, которые флажками указывали точность попадания. По-видимому, прицел был взят верный, так как артиллеристы горячо принялись за дело.

Поглядев на соседний холм, он залюбовался стройными рядами пехотинцев, приближавшихся беглым шагом. Справа послышалось жалобное лошадиное ржание. Ганс подъехал к животному, лежавшему на боку со сломанными ногами. Рядом распласталось безжизненное тело бантага. Сотни тел, мертвых и раненых, усеивали долину. Один из его кавалерийских отрядов разъезжал по полю, выполняя тягостную задачу по избавлению недобитых бантагов от мучений. «Что за идиотизм! — подумалось ему. — Переть в лоб на вражеские укрепления на открытой местности!» Вытащив пистолет, он прицелился в голову лошади и спустил курок. Странно, но к лошадям на войне Ганс испытывал даже большую жалость, чем к людям, — наверное, потому, что они-то уж никак не были виновны во всем этом.

К нему скакал во весь опор вестовой, нещадно нахлестывая взмыленную лошадь. Приблизившись, он резко осадил ее.

— А что, если они сейчас предпримут контратаку? — спросил Ганс вестового, взяв у него депешу.

— Простите, сэр? — не понял тот.

— Предположим, бантаги прямо сейчас пойдут в атаку и нам придется отступать. Ты так загнал свою лошадь, что она свалится, не проскакав и мили, и тогда тебе конец. Побереги ее.

— Сэр, донесение только что поступило с одной из спрятанных в лесу телеграфных станций.

Ганс развернул листок и, пробежав его глазами, сунул в карман. Вытащив блокнот, он быстро набросал записку и отдал ее вестовому.

— Доставь ее на передовую, сынок, но береги силы. У нас еще целый день впереди.

— Слушаю, сэр! — Юноша отдал честь и, развернув лошадь, хотел было пришпорить ее, но, чувствуя на себе неодобрительный взгляд Ганса, только тряхнул поводьями и стал подниматься на холм легкой рысью.

Батарея, обстреливавшая дорогу за холмом, снималась с места, собираясь перебраться на вершину. Ганс подскакал к командиру:

— Отводите батарею назад, капитан.

— Назад, сэр? Но ведь бантаги отступают!

— Вы ошибаетесь, капитан, — угрюмо ответил Ганс — Отступаем мы.

— Пэт, связь с Порт-Линкольном прервана, — объявил Рик Шнайд, вручая ему телеграмму.

Пэт выругался и посмотрел на бантагский дирижабль, неторопливо паривший в вышине вне досягаемости противовоздушных орудий.

— Наверняка этот стервец постарался.

— Нет, другой. Приземлился милях в двадцати от Шенандоа, вырезал двести футов провода и упорхнул. Но это еще цветочки.

— Представляю, что за ягодки будут! И так уж завалили вестями, одна другой радостнее.

Он имел в виду поступившее от Эндрю сообщение о прорыве морской блокады. Пока он поделился этой новостью только со Шнайдом — не к чему сеять панику среди личного состава. Кроме того, если эти подонки захотят напасть на него с моря, то дозорные на высоком берегу заметят их за несколько часов до высадки.

— Только что получили известие от Мак-Мертри, — продолжил Рик. — С ним связь наконец восстановлена. Все говорит о том, что бантаги действительно накапливают на нашем фланге большие силы. Самих войск, правда, не видели, но в двадцати милях к северу в лесу вытоптана широкая полоса.

— Значит, странники все-таки сказали правду, — заметил Пэт.

Канонада на стороне бантагов стихла, — очевидно, они сделали передышку. Потери республиканских войск в этот день были незначительны, что-то около пяти сотен человек, в то время как у противника они были в восемь или даже в десять раз больше.

«Ганс был прав. Бантаги держат в резерве большие силы. Интересно, сколько их на фланге? Умен? Или больше? — размышлял Пэт. — Даже один умен может неслабо навредить — разрушить мост через Шенандоа, например. Конечно, у них возникнут проблемы с обеспечением, но на приличную однодневную атаку их хватит. Если у них далеко идущие планы, то вряд ли они ограничатся одним уменом, пошлют три, а то и пять-шесть. Напав на наш фланг, они могут за день уничтожить целый корпус, если не половину моих людей. Что же все-таки они задумали?.. А-а, ясно. Они хотят, чтобы я продолжал цепляться за эту высоту. А сами в это время обойдут меня с фланга. Нет уж, фиг вам. Надо убираться отсюда подобру-поздорову».

— Рик, пусть дают сигнал отходить. Передай одиннадцатому корпусу, чтобы следили за левым флангом. Боюсь, им сегодня еще придется потрудиться.

— Мы отступаем?

— Вот именно.

— И как далеко?

— Я думаю, до самой Шенандоа. У меня что-то разнылась шишка на большом пальце левой ноги. А это верный знак, что должна случиться какая-нибудь пакость. Так что пусть ребята пошевеливаются.