Первый ученик - Полиен Яковлев

— Ах, вот в чем дело? — криво улыбнулся директор. — Понимаю…

Он покачал головой:

— Да, нехорошо это, Токарев, с твоей стороны. Вижу, вижу, что тебе уже успели внушить разные глупые мысли. Такой же гимназист… Ошибаешься, милый друг, ошибаешься. Гимназия — это привилегированное, понимаешь ли, при-ви-ле-ги-ро-ван-ное учебное заведение, а не для всех и каждого. Это надо знать. А тебе это надо знать в особенности, ибо ты не из привилегированного сословия. Ты должен особенно дорожить тем, что тебя приняли в гимназию, дорожить и помнить, что на твое место найдется много желающих здесь учиться. Заруби это на носу. Дурь выбрось из головы, а перед батюшкой извинись. А если что-нибудь подобное повторится — можешь искать себе другую гимназию. Иди.

Мухомор нахмурился, постоял, медленно повернулся и пошел. Директор резко остановил его и сказал желчно:

— Невежа! Уходя, поклониться надо. Ступай!

Мухомор вышел.

— Ну что? — спросил Самохин.

— Поп наябедничал. И все из-за твоих индейцев, чтоб им…

— А еще что?

— Все. Пилил долго. Про девять пуговиц рассказал.

— Какие там еще пуговицы? — удивился Самохин.

— А такие…

Мухомор передал ему объяснение директора, почему у гимназистов девять пуговиц на груди и две на обшлагах.

Самохину понравилось.

— Постой, — сказал он, — но ведь у нас на мундирах еще и сзади, пониже спины, четыре пуговицы. А это какая Екатерина? Четвертая, что ли? Но ведь такой не было.

— Ты не понимаешь, — засмеялся Мухомор. — Позади у нас не четыре пуговицы, а две и две. Две справа, две слева. Две Екатерины сразу.

— Тю! — заорал Самоха. — Две Екатерины сразу? Значит, мы на царицах сидим? И У Швабры тоже сзади царицы… Как же это она, Екатерина-то, сама на себя такую глупую форму выдумала?

— Не знаю, — гоготал Мухомор, — наверное, она что-нибудь да думала, когда такой мундир сочиняла. Ведь мы же учили, что она была мудрой царицей.

— Ну и мудрая, — покачал головой Самоха. — Я такой глупости сроду не выдумал бы. Я бы спереди шесть пуговиц пришил: С-а-м-о-х-а, а сзади — ни за что ни одной.

А когда насмеялись вдоволь, Самоха сказал:

— Слушай, шутки шутками, а я так понимаю: это тебе от директора первое предупреждение. Это, значит, — держись. Теперь не так чхнешь — и крышка.

Самоха торжествует

Корягин вбежал в класс и, задыхаясь, крикнул:

— Слыхали? Швабра скончался.

— Как?

— Скоропостижно.

— Что ты говоришь?! Когда? От чего?

— От горячки. Сейчас панихида, а потом и по домам. Собирайте книги.

Гимназисты бросились к партам.

— И завтра учиться не будем? — с надеждою спросил кто-то. — Может быть, на три дня распустят?

— Дураки! «Первое апреля!» Эх, вы! Поверили.

— Подумаешь… Сострил, — разочарованно вздохнул Медведев. А через минуту сам сказал Лобанову:

— Иди, крыса, тебя Попочка звал.

— Дудки, — ответил Лобанов. — Не обманешь. Знаю: «первое апреля».

— Амосов! — крикнул Самохин. — Да что с тобой? — тихо спросил он. — Почему ты такой бледный?

— Так… — ответил Амосов. — Дураки вы! Идиоты!

— Это он за Швабру испугался, — подмигнул Мухомор. — Смотри: у него даже губы дрожат.

— Своему-то своего, конечно, жалко. Чай, любимчик он у Шваброчки.

Амосов, однако, уже успел оправиться, покраснел только и сказал еще раз с досадой:

— Идиоты. Нашли чем шутить.

— А что? — подскочил Самохин. — Жалко? Может, тряпочку тебе дать? Поплачешь?

Амосов, который никогда никого не трогал из боязни получить сдачи, вдруг вскочил и замахнулся на Самохина.

— Я тебе морду, дураку, побью! — закричал он и затопал ногами. — Я тебе пощечину дам!

И, волнуясь, быстро вышел из класса.

— Ябедничать отправился, — покачали головой ребята. — Будет теперь нам за «первое апреля».

Однако Амосов вернулся в класс и сел на свое место.

— Донес? — спросил Самохин.

— Я… вовсе не доносить ходил, а… воду пить… А если будешь приставать, честное слово, директору скажу.

— А вот это видал? — Самохин показал кулак.

— Не запугаешь, — крепился Амосов. — Отойди.

— Да что ты говоришь? — передразнил Самохин. И вдруг, меняя голос: — Эх ты, курдюк бараний! Шваброчку жалко стало. Помрет твоя Шваброчка, некому будет мальчика приголубить, пятерочку за поклончик поставить.

Самохин, пожалуй, и еще подразнил бы Амосова, но в класс вошел математик, и началась письменная работа.

Математик продиктовал задачу:

«Купец купил 75,7 аршина ситца по 9 копеек… и 87,2 аршина бязи по 14,4 копейки… Распродав мануфактуру, — первую по 13 копеек, а вторую по 18,2, — купец на вырученные деньги купил сахару… Спрашивается: почем ему обошелся фунт сахару, если он…»

Когда условия задачи были продиктованы, математик спросил Самоху:

— Вы почему сидите сложа руки?

Самоха встал и безнадежно посмотрел на учителя. Вспомнился ему тот тихий, хороший вечер, когда сидел он у Адриана Адриановича, когда тот ласково и терпеливо объяснял ему по геометрии. Дал тогда Самохин слово учиться и, правда, первое время слово свое держал крепко. Но время шло, менялись обстоятельства. Изменился и сам Адриан Адрианович…

Как-то Аполлон Августович сказал ему:

— У вас, Адриан Адрианович, слишком неряшливый вид. Неудобно являться таким в гимназию, и, простите, от вас стало частенько попахивать алкоголем. Вы опустились. Я должен вас предупредить.

— Меня все еще с университетской скамьи предупреждают, — сердито ответил математик. — Потом в жандармском отделении предупреждали… Потом… Потом в двух гимназиях директора предупреждали. Вы — третий. Будет, наверное, и четвертый. А может быть, и не будет четвертого, а дело снова перейдет в жандармское отделение…

Аполлон Августович вспыхнул.

— Вы, собственно, на что намекаете? — спросил он, понизив голос. — Как изволите вас понимать?

— Как вам угодно, — ответил математик, — а я давно уже вас понял. Я и Лихов.

— Ах, вот как, — покраснел директор, но краска быстро сошла с его лица, и щеки побледнели. — Ах, вот как, — повторил он, как бы про себя… — И вдруг резко: — Прошу не забывать, что вы на государственной службе. Потрудитесь привести себя в приличный вид и… и я принужден буду доложить о вас господину попечителю округа.

— Кстати, доложите ему, что в нашей гимназии процент успевающих по математике далеко превышает казенную норму. Если вам этого недостаточно от учителя, то что вам еще надо? Ваш Афиноген Егорович идеально приличный человек, а успехи по его предметам… Впрочем, его любимчики всегда успевают, потому что им отметки ставят не за знания, а, извините за выражение, за низкопоклонство и…

Адриан Адрианович сильно взволновался и не мог сдержать себя.

— И за доносы, за наушничество на товарищей! — крикнул он. — Да. Такова система вверенной вам гимназии.

— Я… Я приказываю вам замолчать, — поднялся из-за стола директор. — Вы, милостивый государь, пьяны. Будьте добры оставить мой кабинет. Думаю, что вам придется подать прошение об отставке… Во всяком случае я позабочусь об этом.

— О Лихове вы уже «позаботились», — сказал математик, — и вашими «заботами» обо мне вы меня не удивите. Больше нам говорить не о чем.

И он вышел из кабинета.

После этого разговора прошло два дня. Два дня подряд Адриан Адрианович приходил в класс молчаливый и замкнутый. Самохин первым заметил, что с любимым учителем произошло что-то. Сказал Мухомору:

— Наш Адриан не в своей тарелке.

А сегодня, на уроке математики, он не сводил с него глаз.

— Почему сидите сложа руки? — повторил Адриан Адрианович свой вопрос и сердито отошел от Самохина. Самохин вздохнул. Задача не выходила. Можно было содрать у кого-нибудь, но из уважения к математику Самоха на это не пошел. Он повздыхал-повздыхал и принялся за рисование. С досады нарисовал Швабру, с которого свирепый индеец только что снял свежий скальп. Индеец дико размахивал скальпом, а Швабра стоял на коленях, жалобно простирал к нему руки. Под рисунком Самоха написал:

Швабра:

Пожалей, пощадименя, дуру.Возврати мне моюшевелюру.

Индеец:

Не отдам. Расплодишьтолько вошь.Будешьи так хорош.

Улыбнулся Самоха своему искусству и решил показать картинку Мухомору, а тот сидел, сдвинув брови, и напряженно решал задачу.

«Ишь», — умиленно подумал Самохин, и вдруг вспомнил, что ведь заговор у них против Амосова. Надо, чтобы Мухомор обязательно первым задачу решил.

Бросил свое рисование и настрочил записки Корягину и Медведю: «Помогайте Мухомору, мешайте Амоське. Не забывайте клятву».

Но Мухомор не нуждался в помощи. Он уже задачу решил и переписывал ее набело.