Бес в ребро - Вайнер Георгий Александрович

– Я не ваша половинка…

Ларионов мотнул головой:

– Вы меня не поняли… Я, я, Алексей Ларионов, не ваша половинка… А вы, вы, Ирина Сергеевна, моя… Вы – моя душа, моя мечта, утренние сны, вы – моя надежда… Вы меня плохо знаете, и наверняка я вам неинтересен, но я знаю про вас все, я слышу ваши мысли, я чувствую стук вашего сердца, мне весело, когда вам смешно, и я рвусь на части от тоски, когда вам грустно… Я знал про вас все, когда увидел вас впервые… Я никогда больше не появлялся… у вас любимый муж и отличные ребята… Из-за вас я не стал разводиться с Аленой – какая мне разница, если вас нет в моей жизни… И, честное слово, я не знал и не мог знать, что вы расстались с Виктором… Но в мире существуют вещи выше нашего знания – я в это верю… Позвонил Аде перед отъездом: ничего не хочешь передать сестре?.. Непереносимо захотелось вас увидеть или хотя бы услышать… Ничего я не планировал, ни на что не рассчитывал – я знал, что мне надо вас увидеть… Но перст судьбы – эта проклятая драка – схватил меня за ухо и уволок от вас навсегда…

– Почему?

– Я и не мечтал вам когда-нибудь понравиться, но человек не волен над собой – в душе тлела крошечная искра, что какое-то место мне найдется в вашей жизни. А получилось вон что…

– А что получилось? Мы с вами из-за этой истории видимся теперь каждый день…

– Да! Но нет более тягостного зрелища, чем мужик, выползающий из нокаута. Он вызывает боль, жалость и пренебрежение… А я ведь никогда не бывал жалким…

Неожиданно для себя я погладила его по голове и обняла:

– Все-таки мужчины – существа с очень странной психологией…

– Наверное, – легко согласился он. – Поэтому я хочу с вами, Ирина Сергеевна, попрощаться…

– В каком смысле? – не поняла я.

– Отправляюсь на вокзал и уезжаю в Одессу…

– То есть как это? Ведь возбуждено дело! Они вам всю жизнь разломают! – Я взволновалась всерьез. Как ни была я далека от всех законоуложений, но отдавала себе отчет в том, что поступок Ларионова удостоверит его вину, и он будет считаться скрывшимся из-под следствия.

– Черт с ними! – махнул он рукой. – Совсем не разломают! Там меня знают, не дадут на позор и распыл! Что бы мне ни говорили, есть еще понятия о чести, достоинстве! Не в блатных банях закон вершится!

– Послушайте меня, Алексей Петрович, нельзя этого делать! Вы своим отъездом самым лучшим образом подтвердите всю их ложь! Если бы они знали о вашем решении, они бы вам сами билет принесли! Ни в коем случае этого делать нельзя! Давайте я вам вечером позвоню, и все спокойно обсудим…

– Звонить некуда, – усмехнулся Ларионов. – Меня сегодня выписали из гостиницы…

– Почему?

– У меня Бурмистров паспорт отобрал. Сказал, что пока… А без паспорта в гостинице срок пребывания не продлевают… Я поэтому на поезде решил ехать, а так бы сегодня же на самолете улетел… На поездах, слава богу, паспортов не спрашивают…

– А где же ваши вещи?

– На вокзале, в камере хранения…

– Значит, сделаем так: вы едете на вокзал за вещами и приезжаете ко мне домой, ребята уже вернутся к этому времени. Я буду чуть попозже. И предупреждаю вас: если сбежите, я буду считать вас трусишкой, нокаутированным жуликами… И впредь руки не подам, слова не скажу, видеть не пожелаю…

У Поручикова был отдельный кабинет со стеклянной таблицей «Юридический отдел Архитектурно-планировочного управления», запроходная комната, смежная с канцелярией. А сам Поручиков был внетях, ходил где-то по этажам.

А я сидела в канцелярии на стульчике для просителей и терпеливо дожидалась его появления. Девочки-секретарши и бабушки-курьерши неспешно вершили свою ответственную письменно-разносную деятельность. В журналах – разных – регистрировалась входящая и исходящая почта, заклеивали по конвертам какие-то важные бумаги со штемпелями и печатями, на специальной машинке отбивали почтовые атрибуты и снова записывали в журналы. Но пока я сидела здесь, постепенно очаровываясь красотой и внушительностью письменного делопроизводства, попал мне на глаза журнал, приковавший к себе мое внимание полностью.

Толстая, немного засаленная по краям амбарная книга, посреди которой был приклеен прозаический ярлык «Книга учета прихода-ухода сотрудников секретариата и юридического отдела АПУ». Книга лежала на приставном столике рядом со мной, и я напряженно ждала момента – открыть и полистать бы! – не вызвав естественного удивления и негодования канцелярских служителей. И от этого время ожидания Поручикова мне не казалось тягостным, я мечтала, чтобы его подольше задержали многочисленные служебные и общественные дела.

Поручиков, повинуясь моей мольбе, не шел, но и канцелярские не редели. Кому-то наверняка были позарез нужны эти письма, коли четыре женщины, хоть и неспешно, но неостановимо раскручивали эту бесконечную бумажную карусель. И я было отчаялась, что какое-либо происшествие может отвлечь их внимание на одну– единственную нужную мне минуточку, но растворилась дверь, и какая-то женщина взволнованно сообщила:

– Девчонки! Девчонки, в буфете финскую колбасу по пять сорок дают!..

Мгновенно карусель притормозилась, и в буфет была снаряжена заготовительная экспедиция из девчонки-девушки и девчонки-бабушки. Еще одна девчонка-девушка помчалась в гардероб за сумкой, а остатняя бабушка сказала мне душевно:

– Не примет тебя сегодня Григорий Николаевич, зря сидишь, родная…

– Да я же сказала: не на прием я, мне ему от знакомых привет передать, – смело наврала я.

– Ну, как знаешь, сиди, если есть охота, – милостиво разрешила бабка и, отойдя в угол, наклонилась над электроплиткой, на которой варился в большой жестяной банке сургуч для печатей.

Не поднимаясь со стула, я протянула руку к амбарной книге и открыла наугад чуть дальше середины – 26 августа, разлинованный аккуратно список сотрудников с пометками об убытии-прибытии. Листанула еще пачечку страниц: 18 сентября, еще быстро два листа – вот оно, 22 сентября, понедельник. Быстро, быстро – вот, вот – Поручиков. «С 16 час. до 18 час. – согласовательная комиссия в облисполкоме». Порядок. Закрыла журнал, облегченно вздохнула. Руки тряслись. О волшебство недостижимого хладнокровия Штирлица!

Бабка сопела, что-то бурчала под нос, помешивая сосновой щепкой булькающее коричневое зловонящее варево.

Теперь я ждала Поручикова с особым нетерпением. Очень хотелось узнать у него, каким способом ему удается одновременно заседать в согласовательной комиссии облисполкома и участвовать в пьяной драке на улице.

И он пришел – почему-то со счетами бухгалтерскими в руках, мечтательно– задумчивый, как Орфей с цитрой. Рассеянно взглянул на меня:

– Вы ко мне?

– Да, Григорий Николаевич. Моя фамилия Полтева…

Он внимательно посмотрел на меня – не удивился, не напрягся, не испугался и не разозлился.

– Ага! Я уже слышал о вас, заходите…

Он уселся за стол, положил счеты и вытряс из картонной папочки кучу мелких денег. Очень ловко и быстро он стал сортировать их по купюрам, потом складывал в ровные пачечки и результаты пересчета записывал на бумажку. Я терпеливо следила за его кассирскими ухищрениями. Поручиков поднял голову и сказал со смешком:

– Очень доволен вашим визитом. Если бы вы не пришли ко мне, я бы вас разыскал сам. У нас ведь с вами роли в этой истории приблизительно одинаковые. – Поручиков достал из стола пачку сигарет «Ява» и протянул мне: – Курите?

В пачке лежали две сигареты. Под коричневато-желтым пробковым фильтром синенькими стройными буквами на белых палочках сигарет значилось: «Marlboro».

– Спасибо, я не курю…

– А я несколько штучек в день позволяю… Ай-яй-яй, какой замечательный мужичок мне повстречался! Воистину человек без ненужных амбиций– в пачке «Явы» у него лежит «Мальборо»! Две штучки. В ящике стола у него наверняка есть надкусанный бутерброд с севрюгой, а в сейфе заперта початая бутылка коньяка «Двин».

Поручиков чиркнул спичкой, и в комнате поплыл синеватый дым, приятный аромат хорошего табака, перебивший вонь сургуча и клея.