Пока подружка в коме - Дуглас Коупленд

Из коридора донесся голос Гамильтона:

– Эй, Лайнус, куда Ричи подевался?

Он перешагнул порог, увидел меня и улыбнулся, полагая, что я в восторге от главного местного аттракциона. Он подошел поближе, посмотрел на манекен, посмотрел на меня и сказал;

– А, черт. Извини, Ричард. Мы снимали ее с месяц назад. Работали на фильме про выживших после авиакатастрофы, так и не найденных спасателями…

– А? Да, да…

– Надо было убрать ее в ящик.

– Черт побери! Гамильтон, неужели обязательно было одевать ее во фланелевую рубашку?

– Ну, а что такого? По-моему, очень натурально получилось.

Я вздохнул. Ребята не хотели ничего плохого. Я заставил себя подойти к кукле и осмотрел ее вблизи. Глаза из мастерской таксидермиста, пыльные синтетические волосы. Чтобы унять тошноту, подступившую к горлу, пришлось отвернуться. Гамильтон молча запихнул ее в груду отработавших свое пришельцев. Мы пообедали, а потом я поехал в Инглвуд. Мне хотелось увидеть настоящую Карен, почти не отличавшуюся от пластмассовой женской фигуры, которую я видел только что.

Шли годы, я стал замечать, что мысли, кружившиеся у меня в голове, становятся другими. Обнаружились во мне и новые чувства – в сердце, в душе? Наша работа постоянно подставляла нас под нескончаемый поток паранойи, преувеличенной веры в условности и духовных упрощений. Постоянное воздействие со стороны стало оказывать влияние на те части моего существа, которые до сих пор оставались нетронутыми. Я, как и большинство знакомых мне людей, не слишком-то беспокоился по поводу того, что будет со «мной» после смерти. Я не совсем ясно себе это представлял, тем не менее был внутренне уверен, что в какой-то форме буду продолжать существовать. Но вот появились сомнения: а останется ли от меня хоть что-то? И как оно будет себя проявлять?

Стоило мне впасть в раздумья, как масла в огонь подливал Лайнус. «»Поймав» меня как-то раз за этим делом на съемках, он задал хороший вопрос:

– Ричард, а можно я тебя спрошу? Какая разница между будущим и загробной жизнью?

– Ты часом не над этим ли бился в своем Лас-Вегасе? – попытался увильнуть я.

– Может быть, и над этим. Ты отвечай, отвечай.

– Ну, разница… разница между ними…

– Ну так?

– Вот такая… – На какое-то время этот вопрос совершенно сбил меня с толку. – Разница в том, – нашелся я, – что загробная жизнь – это все, что относится к бесконечности; будущее касается перемен в нашем мире: мода там, машины, архитектура.

Мы работали на телевизионном фильме об ангелах, спустившихся с небес на землю, чтобы помогать домохозяйкам. Солнце просто слепило меня, даже сквозь темные очки.

– Тогда скажи, – не унимался Лайнус. – Если так, то будем мы после смерти смотреть телевизор, читать газеты, журналы, узнавать, как там у них на Земле? Или мы попадем туда, где до всего этого никому нет дела?

– Честно говоря, не знаю. Вообще-то я бы дорого заплатил за то, чтобы не знать, на что будет похож мой город через сто лет. Или как будут выглядеть мои любимые актеры лет так через пятьдесят.

В этот момент к нам как раз подошла звезда из «ангельского» фильма и попросила у Лайнуса увлажняющий крем для локтей.

– Э-э… так ведь я того, по спецэффектам буду. – Лайнус стал валять дурака. – Вот разве могу выдать вам губочку с липкой кровью, втирайте сколько хотите.

Звезда не оценила шутки и отошла от нас, недовольно фыркнув.

Стал я думать и еще над одной проблемой. О том, кто все-таки правит миром, кто назначен отвечать за него (и кто, кстати, – нет). Как и у многих людей, вынужденных постоянно обращаться к теме паранормальных явлений, у меня стало расти подозрение, что кто-то чего-то нам всем чуть-чуть недоговаривает. НЛО – каким бы смешным ни был этот вариант, что-то во мне отказывалось полностью отбросить его, шепча тихонько на ухо: «А вдруг?»

– Помотри на это так, – предложил Лайнус, прежде чем встать и приступить к работе над сломанным крылом: – ты вынужден пользоваться теми крупицами неведомого, что тебе достаются: инопланетяне, заговорщики, ангелы, всемирное тайное правительство. И из всей этой фигни тебе предлагается соорудить более или менее внятную картинку загробной жизни. Или будущего. В любом случае – маловато будет. И все эти убогие фильмы, в создании которых мы с тобой принимаем участие, все эти сто лет назад пропавшие летчики, прилетающие на современные аэродромы, странные дети, пишущие письма в двоичном коде, старательно перехватываемые правоохранительными органами, людоеды там всякие, полтергейсты, похищение студентов, воскрешение сгоревших чуть не дотла людей, лесорубы, которым померещилось, что они видели Господа Бога, зеленая кровь, бесплотные души, вновь обретающие плоть, – так вот, все это…

Раздался «бип» Лайнусова пейджера.

– Пока. Пойду я, пора уже.

Я остался сидеть на солнышке. Из буфетного фургона доносился звон и лязг – шла уборка. Солнце светило и припекало, не жалея сил. Я вдруг почувствовал себя словно внутри колонны света, исходящего из зависшей в небе летающей тарелки. Этот свет – он словно готов был подхватить меня и унести вверх, в небо и на небеса, чтобы там я обрел ответы на свои вопросы.

13. Откажись от всех идей

Когда мне сказали, что Гамильтон и Пэм сидят на героине, я решил, что это просто розыгрыш. Этот наркотик стал у нас в последнее время притчей во языцех. Ванкуверский порт превратился в своего рода салат-бар дешевых азиатских наркотиков. Наша парочка сняла себе домишко пятидесятых годов постройки в самом конце Муайен-драйв – чуть не окно в окно с родителями Карен и Лайнусом с Венди. Во время вечеринки по случаю окончания съемок очередного фильма я зашел к ним в ванную и увидел прямо в мусорном ведре пару шприцев, ватные тампоны, ну и все остальное. А на полочке даже остался лежать резиновый жгут. И это не было розыгрышем. Они просто настолько обленились или так удачно «вмазались», что даже не посчитали нужным замести следы. Я изрядно разозлился на них за их полную клиническую тупость и бессмысленное и чудовищно опасное стремление следовать общей моде.

Гамильтон зашел в спальню, когда я еще не успел взять себя в руки. Я без долгих размышлений набросился на него:

– Давай я тебе расскажу, как было дело. Ты был где-нибудь в гостях, и вот после очередной рюмки кто-то тебе предлагает: «Эй, Гамильтон, ширнуться не хочешь?» А ты говоришь: «Само собой! Давай коли. Сейчас торкнет». По крайней мере понятно, почему вы с Пэм такие дохлые в последнее время. Рубашки все время с длинным рукавом.

Гамильтон был абсолютно невозмутим. Издав негромкий печальный вздох, он сказал, глядя на меня сверху вниз:

– Ричард, жизнь – она ведь только на первый взгляд интересная. Очень быстро она приедается. Говорят, у кошки девять жизней, так вот я – крутой котяра – разменял свою девятку подчистую. Героин, конечно, не спасение, но он хотя бы помогает поддержать иллюзию того, что у тебя в жизни есть еще какой-то выбор, что ты можешь что-то изменить. Я старею, быть ни на кого не похожим становится все труднее.

– Жизнь тебе в обузу стала? Подросток-бунтарь нашелся, тоже мне! «Лень одолела, старина». Черт, да это ведь уже даже не модно, Гамильтон! Отстал ты от жизни, ой как отстал. Жить ему в тягость – нет, вы посмотрите на этого обиженного!

Череда сообщений о смертях от передозировки «китайским снежком» настроила меня на опекунский лад и придала обывательское ханжество.

Гамильтон поджал губы; было видно, что он собирается заставить меня заткнуться.

– Прикольно, когда ты, Ричард, строишь из себя ханжу. Excusez-moi[13], если я таким образом разрушил твою систему жизненных ценностей.

– Давно ли жизнь тебе в тягость стала? А, Гамильтон? Все же хорошо. Да нам же никогда раньше не жилось так хорошо!

Гамильтон издал снисходительное «пффф» и смерил меня таким взглядом, что я вспомнил, как в восемь лет думал, будто мама бросит курить, если я спрячу ее сигареты. Он сел на край кровати.

– Ричард, неужели ты не понимаешь? В том, чем мы занимаемся, нет главного – нутра.

– Я…

– Сердцевины нет. Нет ее, и все тут! Взять всех нас – ты присмотрись: ну, есть у нас кое-какие деньжата. Развлекаемся, в гости ходим. Вроде как ничего не боимся… относительно, конечно. Но ведь это и все.

Я понял, что меня настигли наконец те самые «дурные вести», которых я так долго и упорно пытался избежать.

– Но разве?…

Он перебил меня:

– Тс-с-с! По крайней мере, мы с Пэм не пытаемся обмануть себя и принимаем мир таким, какой он есть. И я хочу, чтобы ты нас не дергал. Мы делаем свою работу. Мы платим налоги. Мы даже не забываем про дни рождения знакомых. Так что дай нам остаться такими, какими нам хочется быть. – Он встал. – Спокойной ночи, ваше преподобие. Па-па-па-пам.

Он выскользнул из комнаты, оставив меня с мучительным чувством, ноющим ощущением надломившейся дружбы. Я подумал о последних годах, проведенных под крылом Общества Анонимных Алкоголиков, когда целыми неделями голова у меня ныла, как треснувшая тыква, – все чтобы обмануть сомнения, убить время, дождаться чего-то такого, чего, может быть, и не произойдет, убедиться: да, дорогой Рич, есть эта проклятая сердцевина! Я потерял все – после этого разговора в спальне у Гамильтона. Четыре мили до дома я шел пешком.