Семья - Владимир Рублев

Девушка с любопытством смотрела на этого могучего парня.

«А этот красивенький-то, который прошел к директору, наверное, и есть его друг», — решила она и, поднявшись, бесшумно вошла в дверь кабинета; возвратившись, разрешила Гене войти.

Директор техникума, грузный, лысоголовый мужчина лет 45, разговаривал с Аркадием и кивком головы предложил Геннадию присесть на стул.

— Нет никаких оснований направлять вас, Зыкин, на отдаленную шахту, — продолжал он, обращаясь к Аркадию, — за счет вас, отлично окончивших техникум, мы направим на периферию с передовых шахт находящихся здесь опытных специалистов. Заметь, Зыкин — опытных! У вас же, выпускников, как ни крутись, а опыта практической работы еще нет... Поучитесь здесь, на наших лучших шахтах, пройдете «стажировку» и тогда, по вашему желанию, хоть в Ельное. Знаешь такой поселок? — спросил он Аркадия.

— Это моя родина... Там родители мои живут, — не вытерпел Гена и, смутившись, покраснел.

— Тем лучше, — спокойно сказал Арсений Тихонович, внимательно посмотрев на него. — Значит, потом поедете к родителям, помогать им будете. А вы что, Комлев, тоже с жалобой?

— Нет... то есть, да...

Геннадий встал.

— Прошу меня тоже вместе с Зыкиным направить на отдаленную шахту.

— А Зыкин никуда не уезжает... Так ведь Зыкин?

Арсений Тихонович взглянул в сторону Аркадия.

— Не знаю... Пока, наверное, не поеду... — Аркадий хмуро поднялся.

— Разрешите выйти?

— Идите, Зыкин. Думаю, что вы все поняли.

— Вот тебе и уехали, — мрачно сказал он Гене, когда они вышли в приемную.

Мимо них в кабинет директора прошла, презрительно надув губы, Тамара, Гена подтолкнул Аркадия.

— А эта, наверное, будет просить, чтобы ее оставили здесь.

— Мне-то, собственно говоря, безразлично... Ну, что ты улыбаешься? — серьезно возмутился Аркадий, заметив, что лицо Гены расплылось в добродушной, понимающей улыбке: зачем, мол, как безразлично. Аркадий ускорил шаги, но друг догнал его.

— Ты что, Аркадий, обиделся? Ну, я же шутя! Я ведь, не знал, что у тебя о ней все еще сердце болит.

— Знаешь что... — губы Аркадия гневно дрогнули. — Катись ты... к черту!..

И ушел.

Гена, сам того не понимая, точно угадал: сердце Аркадия словно кто сжимал, когда он встречал Тамару. Поссорился с ней Аркадий в тот день, когда побывал у нее дома, и они ушли в техникум на заседание комитета комсомола.

Всю дорогу тогда они молчали, старательно обходя весенние лужи, не глядя друг другу в глаза. Перед дверью техникума Тамара спросила:

— А зачем вызывают?

— Не одну тебя, всех «двоешников» вызвали... — ответил Аркадий и прикусил язык: Тамара гневно сверкнула на него глазами, рванула дверь и стремительно взбежала по лестнице на второй этаж. Она чувствовала себя оскорбленной этой фразой: «всех двоешников».

Секретарь комитета Николай Серов встретил ее радостным возгласом:

— Ну и молодец, Клубенцова! Вовремя пришла. Пора начинать.

В комнате, кроме членов комитета, собралось более десяти «двоешников». Тамара молча прошла мимо Серова и села за парту в дальний угол.

— Ты поближе, поближе, Клубенцова... А где же Зыкин? Тамара, вы вместе пришли?

Но в это время вошел Аркадий, и Серов успокоился.

— Ну, что ж, начнем... Садись, Зыкин.

Буквально через две-три минуты лица многих виновников сегодняшнего заседания комитета раскраснелись: умел задеть за живое каждого Николай Серов. Особенно досталось Тамаре. Ее фамилия просто-таки приглянулась Серову.

Аркадий исподлобья бросил взгляд на Тамару: она раздраженно вычерчивала что-то карандашом на парте. Разрумянившаяся, с перекинутыми на грудь черными косами, она была так хороша, что Аркадию стало жаль ее.

«Но выступать мне, как члену комитета, все равно нужно... Обидится еще больше... Вообще-то пусть обижается: если она понимает, что такое друзья, то поймет, почему я должен выступать... А может быть, умолчать? Я и так ведь на каждом заседании беру слово. Так что мне никто ничего и не скажет за сегодняшнее молчание».

Серов кончил говорить, дали слово Тамаре. Потом еще двое выступили.

— Разрешите мне? — поднялся Аркадий. Серов одобрительно кивнул головой: он только что подумал, выступит ли сегодня Зыкин, ведь он, кажется, дружит с Тамарой. Молодец, Аркадий!

— Клубенцова не задумывается сейчас над тем, что ей говорят. Вот она сидит и, пожалуйста, рисует да злится на всех, кто ее критикует. А я бы на ее месте не рисовал сейчас, а сказал бы: «Знаете что, друзья-товарищи, помогите мне делом, а не словами. Пусть кто-нибудь из отличников позанимается вместе со мной, а я на время все посторонние дела заброшу... Потанцевать я еще успею». Вот каких слов ждет от нее комсомол! И не только слов, но и дел...

После заседания Аркадий в коридоре встретил Тамару.

— Мне нужно поговорить с тобой. Подожди, пока все пройдут, — сказала она, не глядя ему в глаза.

Наконец, мимо прошел Серов, он всегда уходил последним.

— Пойдем, Зыкин, сегодня в кино? — обернулся он, но, увидев Тамару, дипломатично замолк и пошел дальше.

— Ну, говори, — тихо произнес Аркадий.

— Ты сегодня выступил потому, что... я пошла в тот вечер домой с Павликом, да?

Аркадий вздрогнул: он всего ожидал, но только не этого. Какая низость?

— Вот ты какая!

Круто повернувшись, быстро пошел по коридору.

«Все, все кончено! Нет и не может быть у меня с ней ничего общего! Никогда, никогда! Какая мерзость! Эх, прав был Генка, когда предупреждал меня».

...Когда Тамара подъезжала к поселку Ельное, стало уже смеркаться. Мимо, по обеим сторонам проселочной дороги, бежал назад начавший темнеть хвойный лес. Грузовая машина моталась из стороны в сторону, подскакивала на ухабах, и непривычную к такой езде девушку начало подташнивать. Сидевший у другого борта машины пожилой мужчина, все время присматривающийся к ней, участливо сказал:

— Оно, конечно, непривычно так-то ездить, вот и мутит... Ничего, с годик поживете на нашей шахте, привыкнете к горняцкой жизни, и на машинах не страшно будет ездить. Вы, девушка, не Иван Павловича Клубенцова дочь?

Тамара удивленно взглянула на мужчину:

— А вы почему так подумали?

Машина сильно, словно ее кто безжалостно подбрасывал, запрыгала по рытвинам, шофер сбавил газ и включил фары.

— Идите сюда, с этой стороны меньше трясет, — предложил мужчина Тамаре. Это показалось ей странным, но незнакомец продолжал. — Слава богу, вот уж двадцать с лишним годочков езжу по этой дороге, так что изучил, по какой стороне дороги больше ям.

И действительно, трясти стало значительно меньше.

— Так откуда я знаю вас, спрашиваете? — В быстро густеющей темноте его лицо стало едва различимо, но голос, спокойный, неторопливый, успокаивающе действовал на Тамару.

— Ваш отец-то у нас на шахте, в Ельном, еще техником работал. Может, помните, как в Ельном жили? Хотя, конечно, вам тогда годочков 5—6 было. А я вот и вас помню, и старшего вашего Витю, которого на войне убили, да и мамашу, Юлию Васильевну, знаю. Бывало, придешь по делу к Ивану Павловичу — я тогда за бригадира у забойщиков был, — она усадит нас с Иваном Павловичем за стол, а сама посмеивается: «Как будущего свата тебя, Петр Григорьевич, попотчую!» Это она о моем сыне Геннадии да о вас говорила.

Машина выехала на шоссе, трясти стало меньше. Тамара незаметно для себя прижалась к плечу старого шахтера и, рассматривая мерцающие в темноте зеленоватые огоньки далеких звезд, слушала его.

— Он ведь, Геннадий, тоже нынче техникум кончил, да жалко вот, оставили их с товарищем в городе, говорят, еще практики маловато... А вас-то вот направили же... Наверное, практика какая есть у вас, доверили, конечно, не зря, — в голосе Петра Григорьевича прозвучали нотки уважения. Но девушка уже не слушала его. Тамаре с какой-то тоской и горечью вспомнилось все: техникум, Аркадий, Генка, Лиля и особенно ясно последний разговор с отцом...

— Ну, папа, неужели ты не можешь сделать так, чтобы я осталась работать здесь, в городе? — просила Ивана Павловича Тамара, возвратившись домой после неудачного разговора с директором техникума. — Ты же — главный инженер самой крупной и передовой шахты города, тебя могут послушать.

Они сидели в гостиной, был уже вечер, в комнате становилось все темнее. С улицы в раскрытое окно врывались волнующие сердце вечерние звуки: где-то невдалеке играло радио, до слуха доносилась призывная музыка духового оркестра, играющего в городском саду. У Тамары сердце сжалось при мысли, что завтра или послезавтра всего этого уже не будет, она будет скучать в Ельном, в какой-нибудь простой хате. Ну, неужели отец не поймет, неужели ему все равно, где и как будет жить его дочь?

Иван Павлович оторвался от книги, откинулся на спинку дивана, устало закрыл глаза и, кажется, забыл, что рядом с ним кто-то есть.

Тамара обиженно отвернулась к окну и, помолчав, продолжала:

— Не все ли равно, кто поедет в это самое Ельное, а кто останется здесь. И почему это именно я должна ехать? Можно было послать любого. Им-то ведь все равно.