Жизнь и житие святителя Луки Войно-Ясенецкого архиепископа и хирурга - Марк Александрович Поповский

как все боялись нападения басмачей. Наконец нашелся один забулдыга, который согласился нас везти… Преосвященные Даниил и Василий, прочитав письмо Андрея Ухтомского, решили назначить на завтра литургию для совершения хиротонии, а немедленно отслужить вечерню и утреню в маленькой церкви Святителя Николая Мирликийского, без звона и при закрытых дверях.

Все мы утром отправились в церковь. Заперли за собой дверь и не звонили, а сразу начали службу и в начале литургии совершили хиротонию во епископа. При хиротонии хиротонисуемый склоняется над престолом, а архиерей держит над его головой разомкнутое Евангелие. В этот важный момент хиротонии, когда архиереи разогнули над моей головой Евангелие и читали совершительные слова таинства священства, я пришел в такое глубокое волнение, что всем телом задрожал, и потом архиереи говорили, что подобного волнения не видели никогда. Из церкви преосвященные Даниил и Василий вернулись домой несколько раньше меня и встретили меня архиерейским приветствием: «Тон деспотии…» Архиереем я стал 18/31 мая 1923 г. В Ташкент мы вернулись на следующий же день вполне благополучно.

Когда сообщили об этой хиротонии Патриарху Тихону, то он, ни минуты не задумываясь, утвердил и признал законной мою хиротонию».

Известие о рукоположении епископа-тихоновца привело священников Ташкентского Кафедрального собора в ужас. Они разбежались, так что первую свою воскресную и всенощную литургию, совпавшую с памятью равноапостольных Константина и Елены, епископ Лука служил с одним оставшимся верным ему священником.

«Спокойно прошла следующая неделя, и я спокойно отслужил вторую воскресную всенощную (10 июня 1923 г. – М. П.). Вернувшись домой, я читал правила к причащению Святых Тайн. В одиннадцать вечера – стук во входную дверь, обыск и мой первый арест».

Появление ночных гостей нисколько не встревожило Войно-Ясенецкого. Внутренне он был давно готов к этому. Невозмутимо попрощался с детьми и Софьей Сергеевной и сел в «черный ворон». Однако считать, что последняя неделя прошла для него спокойно, было бы ошибкой. В те дни, что епископ Туркестанский и Ташкентский провел на свободе, были днями напряженной борьбы с живоцерковниками. Каждую минуту ожидая ареста, Лука только и делал, что внушал верующим и причту свою страстную ненависть к церковному подлогу. Ему удалось составить завещание такой взрывчатой силы, что, подобно динамитной шашке, оно буквально разнесло общественный покой города. Завещание, перепечатанное на машинке, стали раздавать в церквях уже утром 11 июня. В этом кратком завете, написанном, возможно, за несколько часов до ареста, явственно возникает перед нами характер епископа Луки и его этическая программа.

«Живая церковь» для него – «вепрь» – дикая свинья, с которой истинно верующий не должен поддерживать никаких сношений.

«К твердому и неуклонному исполнению завещаю вам: неколебимо стоять на том пути, на который я наставил вас.

Подчиняться силе, если будут отбирать от вас храмы и отдавать их в распоряжение дикого вепря, попущением Божиим вознесшегося на горнем месте соборного храма нашего.

Внешностью богослужения не соблазняться и поругания богослужения, творимого вепрем, не считать богослужением. Идти в храмы, где служат достойные иереи, вепрю не подчинившиеся. Если и всеми храмами завладеет вепрь, считать себя отлученными Богом от храмов и ввергнутыми в голод слышания слова Божия.

С вепрем и его прислужниками никакого общения не иметь и не унижаться до препирательств с ними.

Против власти, поставленной нам Богом по грехам нашим, никак нимало не восставать, и во всем ей смиренно повиноваться.

Властью преемства апостольского, данного мне Господом нашим Иисусом Христом, повелеваю всем чадам Туркестанской Церкви строго и неуклонно блюсти мое завещание. Отступающим от него и входящим с вепрем в молитвенное общение угрожаю гневом и осуждением Божиим».

Подписано: «Смиренный Лука»[59].

Глава третья. Схема и схима (1924–1925)

Только бы не пострадал кто из вас как убийца или вор, или злодей, или как посягающий на чужое, а если как Христианин, то не стыдись, но прославляй Бога за такую участь.

Первое послание Петра, гл. 4; ст. 15, 16.

Я не принимаю категории опасности. Опасность совсем неплохая вещь. Человек должен проходить через опасности».

Н. Бердяев, «Самопознание», Париж, 1949, стр. 84.

Два года прошло с тех пор как в зале, где судили профессора Ситковского, столкнулись чекист Петерс и хирург Войно-Ясенецкий. Много изменилось с того времени. Чрезвычайная комиссия, которую возглавлял в Туркестане Петерс, была переименована в Государственное политическое управление – ГПУ. Заслуги безжалостного латыша получили признание, и он ожидал повышения в Москву на должность начальника всего Восточного Управления ОГПУ. В судьбе хирурга-священника тоже произошли немалые перемены. Но эти двое не забыли друг друга. И надо полагать, готовя арест Войно-Ясенецкого, начальник Туркестанского ОГПУ с удовольствием предвкушал, как он расправится наконец с попом, который два года назад публично посадил его в лужу.

Человек в таких делах опытный, Якоб Христофорович начал с обработки «общественного мнения». Арестовывая кого-нибудь в 20-х годах, власть (в отличие от времен более поздних, когда аресты предпочитали замалчивать) спешила доказать, что схвачен злодей, обманщик, проходимец. Поскольку все средства информации находились в одних руках, сделать это было нетрудно. В начале июня 1923 г. некоему Горину из редакции «Туркестанской правды» заказали фельетон про жулика-епископа. Фельетончик получился хлесткий. Слово «воровской» повторено в нем восемнадцать раз. И в заголовке значилось: «Воровской епископ Лука»[60]. Назначение фельетона состояло в том, чтобы доказать: епископ Лука рукоположен незаконно с точки зрения церковных правил. Он «воровской» епископ. И кафедру архиерейскую захватил он незаконно, «воровским образом», за что должен быть «извержен». Аргументы свои автор фельетона почерпнул из Апостольских правил, а также решений Антиохийского и Карфагенского Соборов. Если принять в расчет, что Церковный собор в Антиохии происходил в 341 г.н. э., а собор в Карфагене состоялся еще раньше – в 318 г., то аргументы автора «Туркестанской правды» иначе как издевательством не назовешь. Пользуясь правилами, составленными 1600 лет назад, Горин «доказал», что два епископа в Пенджикенте не имеют права рукополагать третьего, так как сами они находятся за пределами своих епархий, а сие в 318 и 341 гг. н. э. считалось беззаконием. В той же археологической пыли Горин разыскал параграфы, из которых явствовало, что и Ташкентскую кафедру епископ Лука захватил «воровским образом».

Но особенно угодил фельетонист своим хозяевам, когда в правилах Карфагенского Собора выкопал следующие строки: «Епископов, творящих самочиние, нарушающих вышеприведенные правила, немедленно передавать по извержении в распоряжение гражданской власти, как обыкновенных бродяг и шарлатанов…» События церковной жизни в Ташкенте 1923 г. меньше всего походили на то, что задолго до падения Римской империи именовалось «самочинным нарушением правил».