Подменыш - Донохью Кит

Я понял, что она описывала реальное происшествие. Но я никогда с ней не встречался. Я знал, что иногда некоторые подменыши оживляют животных, но сам этими глупостями никогда не занимался.

— Я очень хорошо рассмотрела этого мальчика в свете фар. Гораздо лучше, чем двух его друзей, которые стояли в темноте. Это был ты. Кто ты такой на самом деле?

— Мы незнакомы.

Моя мать явно разозлилась, и голос ее прозвучал сурово:

— Это не мог быть Генри. Послушайте, однажды он и правда сбежал из дома, но после того случая я глаз с него не спускала. Он никак не мог оказаться в лесу ночью.

Из голоса женщины исчезла агрессивность, но она цеплялась за последние доводы своего разума:

— Он посмотрел на меня, а когда я спросила, как его имя, убежал. И с тех пор я…

Мой отец официальным тоном, который он довольно редко использовал, произнес:

— Извините, но вы, скорее всего, ошибаетесь. На свете много похожих людей. Возможно, вы видели кого-то, кто немного напоминает моего сына. Мне жаль, что так вышло.

Женщина заглянула в его глаза, надеясь найти там понимание, но в них было лишь вежливое сочувствие. Отец взял красный плащ из ее рук и изящно подал его. Она сунула руки в рукава и вышла, не сказав больше ни слова и даже не оглянувшись.

— Ну, что вы скажете? — спросила моя мать. — Что за бред! По-моему, она просто сумасшедшая.

Краем глаза я заметил, что отец изучающе смотрит на меня, и мне это не понравилось.

— Может, поедем уже отсюда?

Когда мы выехали из города, я решил объявить о своем решении:

— Я сюда больше не вернусь. Никаких концертов, никаких репетиций, никаких уроков, никаких сумасшедших с их дурацкими историями. Я ухожу.

Сначала мне показалось, что отец сейчас даст по тормозам и съедет на обочину, но он зажег сигарету и позволил матери первой начать разговор.

— Генри, ты прекрасно знаешь, что я думаю по этому поводу..

— Ты слышал, что сказала та леди? — встряла Мэри. — Она думала, что ты жил в лесу.

А ты ведь даже зайти туда боишься, — присоединилась Элизабет.

— Это твои мысли, мам, а не мои.

Отец неотрывно смотрел на белую полосу на дороге.

— Ты чувствительный мальчик, — продолжала мама, — но ты же не позволишь какой-то женщине с ее дурацкой историей разрушить твое будущее. Неужели можно выбросить восемь лет учебы псу под хвост из-за какой-то глупой сказки?!

— Это не из-за нее. Просто мне все надоело.

— Билл, почему ты молчишь?

— Пап, я устал от всего этого. Занятия, занятия, занятия… У меня пропадают все субботы. В конце концов, это же моя жизнь.

Отец глубоко вздохнул и забарабанил пальцами по рулю. Это был сигнал для остальных членов семьи, что разговор закончен. Дальнейший путь мы проехали в полном молчании. Ночью я слышал, как мои родители разговаривают на повышенных тонах, но так как острота моего слуха сильно снизилась, почти ничего не разобрал. Время от времени до меня доносились только отцовское «черт возьми» да всхлипывания матери. Около полуночи отец, хлопнув дверью, вышел из дома, и вскоре послышался шум отъезжавшей машины. Я спустился, чтобы посмотреть, как там мама, и застал ее в кухне. На столе перед ней стояла открытая коробка из-под обуви.

— Генри, уже поздно, — она перевязала стопку писем лентой и положила их в коробку. — Эти письма твой отец писал мне раз в неделю, когда был в Северной Африке.

Я знал семейную историю наизусть, но она опять завела эту шарманку. Им было по девятнадцать, отец ушел на войну, а она, беременная, жила со своими родителями. И там же родился Генри, потому что отец еще не вернулся с фронта.

Мне сейчас было почти столько же, сколько ей тогда. Но если считать годы, проведенные мной в лесу, я годился ей в дедушки. Но она, в свои тридцать пять, рассуждала как старуха.

— Когда ты молод, тебе кажется, что жизнь прекрасна, потому что чувства твои остры. Когда все хорошо, ты будто паришь, словно птица, а когда случаются неудачи, тебе кажется, что мир рушится, но потом опять все становится хорошо. Я уже далеко не девочка, но еще не забыла, что значит быть молодым. Конечно же, это твоя жизнь, и ты вправе делать с ней все, что захочешь. Я надеялась, что ты станешь знаменитым пианистом, но ведь ты можешь стать и кем-то другим. Раз у тебя больше не лежит душа, что уж тут поделаешь… Я понимаю.

— Хочешь, я налью тебе чаю, мам?

— Было бы неплохо.

Две недели спустя, как раз перед самым Рождеством, мы с Оскаром поехали отмечать обретенную мной свободу. После случая с Салли вопрос о взаимоотношениях с женщинами стоял передо мной довольно остро, поэтому я отнесся к нашему предприятию не без опасений. Когда я жил в лесу, лишь один из тех уродов был способен к таким взаимоотношениям. Его украли в довольно приличном возрасте, и у него уже начался период полового созревания. Он не давал прохода ни одной девчонке из нашего племени. Остальные просто физически не могли вступать в половую связь.

Но в эту ночь я собирался заняться сексом несмотря ни на что. Мы с Оскаром выпили из горла для храбрости бутылку дешевого вина и отправились туда, где девушки делали это за деньги. Я попытался сказать, что еще девственник, но всем на это было наплевать. Все произошло даже быстрее, чем я думал. У нее была невероятно белая кожа, на голове — корона платиновых волос, и Правило — никаких поцелуев. Когда она поняла, что я ничего не умею, она просто положила меня на кровать, села сверху и сделала все сама. Мне осталось только одеться, заплатить ей и пожелать счастливого Рождества.

Когда настало утро с подарками под елкой и родственниками в пижамах, я почувствовал, что стою на пороге новой жизни. Мама и сестры не заметили перемены во мне, потому что хлопотали по дому, но отец явно что-то заподозрил. Когда ночью я вернулся домой, в гостиной стоял запах его «Кэмела», словно он поджидал моего возвращения и ушел в спальню, как только услышал шум машины Оскара. Весь день отец шатался по дому, как медведь, который почуял на своей территории другого самца. Косые взгляды исподлобья, ворчание, нарочитая грубость и затаенная неприязнь — полтора года до окончания школы, до отъезда в колледж, я жил в этой атмосфере. Мы старались избегать друг друга, редко разговаривали, он относился ко мне как к чужаку.

Я вспоминаю лишь два случая, когда он отрывался от своих мыслей и пытался поговорить со мной, и оба раза были тревожными для меня. Несколько месяцев спустя после того зимнего концерта он вновь завел разговор о женщине в красном плаще. Мы с ним сносили курятник, так как мама решила завязать с куриным бизнесом, ведь платить за мои занятия у мистера Мартина не требовалось. Отец задавал вопросы в перерывах между выдиранием гвоздей и отрыванием досок.

— Ты помнишь ту женщину с рассказом о ребенке и олене? — спросил он, отдирая очередную доску от каркаса. — Что ты об этом думаешь? Она говорила правду?

— Звучит невероятно, но мне кажется, такое могло случиться. По крайней мере, говорила она очень убежденно.

Криво усмехнувшись, он потянул плоскогубцами за шляпку ржавый гвоздь.

— То есть ты считаешь, что все это произошло на самом деле? А как ты тогда объяснишь, что она видела тебя?

— Я не говорил, что это было на самом деле. Я сказал, что она уверена в том, что с ней приключилась такая странная история. Но даже если предположить, что нечто подобное действительно с ней случилось, уверяю тебя, меня там не было.

— Может быть, был кто-то похожий на тебя? — он с силой налег на кусок стены, и она рухнула. Остался голый каркас, темный на фоне неба.

— Не исключено, — сказал я. — Я напомнил ей кого-то, кого она видела. Ты же сам говорил, что у каждого человека есть в этом мире двойник. Вот она и встретила моего двойника.

Отец посмотрел на остов бывшего курятника.

— Еще пара ударов, и дело сделано.

Он толкнул опору, сарай рухнул, мы погрузили доски в грузовик, и он уехал.

Второй эпизод случился примерно год спустя. Голос отца разбудил меня на рассвете, я пошел на звук и остановился у задней двери. Густой туман стелился над поляной, посреди которой по пояс в мокрой траве спиной ко мне и лицом к лесу стоял мой отец и звал меня по имени. В чащу вел темный след. Отец стоял с таким видом, будто спугнул дикое животное. Но я никого не видел. Когда я приблизился, в воздухе таяло, как диминуэндо, несколько раз повторенное слово «Генри». Потом он упал на колени, обхватил голову руками и тихо заплакал. Я незаметно вернулся в дом, а когда он вошел, притворился, будто читаю спортивные новости. Он подошел ко мне вплотную и в упор стал разглядывать мои длинные пальцы, державшие чашку с кофе. Мокрый пояс его халата волочился за ним по полу, как цепь за собакой. Промокший, взъерошенный и небритый, он казался намного старше своих лет, хотя, возможно, я просто раньше не замечал, что он стареет. Его руки дрожали, когда он вытащил из кармана халата пачку своего «Кэмела». Достал сигарету, попытался прикурить, но она, похоже, совсем отсырела. Тогда он скомкал всю пачку и бросил ее в мусорное ведро. Я налил ему кофе, но он посмотрел на него так, словно я предложил ему яду.