Когда я умру. Уроки, вынесенные с Территории Смерти - Филип Гоулд

Учитесь сосуществовать и с такими вещами. Жить рядом с возможностью, что причиной вашей смерти станет человеческая ошибка.

Итак, вы все время соседствуете с множеством неприятных вещей. Это страх, неуверенность, боль. И я понял, что при таком соседстве вы становитесь все сильнее, все свободнее. И в течение всего моего онкологического путешествия мои тело и душа все время не прекращали готовиться к очередной ступени. Рак готовит вас к следующему шагу, не дожидаясь, когда вы завершите предыдущий. И на подходе к концу вы больше не боитесь следующего шага, потому что уже знаете, что и он вам по плечу.

Всем нам приходится терпеть боль, но она мешает жить. Кое-кто думает, что через боль к нам приходит просветление. Мой опыт в этом отношении вполне прозаичен. Когда я чувствую боль, я спотыкаюсь. Мои творческие способности покидают меня. Я в самом деле не люблю боли.

В процессе химиотерапии у меня одну неделю были инъекции, а вторую неделю я отдыхал, и творческой работой я мог заниматься только в свободную неделю. Тогда я писал и делал другие вещи.

Если у вас есть возможность избавиться от боли, не стоит колебаться. На Территории Смерти вам нужно много хороших, качественных дней, которые вы могли бы потратить на друзей, родственников, книги и прочие важные вещи. Избавляйтесь от боли любыми доступными вам средствами. И не важно, какие это будут средства.

И я избавляюсь от боли, как только могу. Она не помогает мне в моих творческих занятиях, в самовыражении, она не помогает завязывать и развивать отношения с другими людьми. Даже когда я беседую с дочерьми, ничего не получится, если я мучаюсь от боли.

Так в чем же смысл боли, если от нее мне нет никакой пользы?

Помню один-единственный момент, когда боль дала мне что-то положительное. Тогда она была самой нестерпимой из всего, что я хоть когда-то испытывал в жизни. Сразу после операции, которую мне делали в Ньюкасле, болело так сильно, что я, помню, сказал: «Господи, теперь я понимаю, что такое настоящая боль».

И я захотел поведать всему миру: я чувствую вашу боль, я понимаю, какую боль вы испытываете. Мне хотелось отправить это обращение всем людям.

Когда рецидив пришел ко мне во второй раз, врачи сказали: «У вас семь лимфатических узлов битком набиты раковыми клетками, а это совсем не хорошо».

Я спросил у врача, каковы мои шансы, а он по глядел на свои бумаги, переложил их с места на место, и я уже понимал, что моя игра закончена. Я не знал, что мне делать. Я не видел перед собой никакой цели. Я чувствовал себя потерянным.

Но все-таки я нашел себе цель. Для начала нужно было подумать: есть ли на новом этапе моей жизни что-нибудь такое, что придаст ей хоть какой-то смысл? Иначе говоря, поиск цели стал моей целью.

Потом пришла та страшная пятница, когда мне по звонили из больницы и сказали: «Один из онкологических маркеров в вашей крови подскочил с 5 до 58 процентов».

И это был конец. Полный и несомненный.

Такое уже не победить, если только вас не сопровождает фантастическая удачливость. Нет, я уже не собирался играть в эти игры. Именно это я и имею в виду, когда говорю о том, что нужно быть честным перед собой. К черту все. Прежде всего нужно быть честным.

Мы с Гейл зашли еще на один совершенно безрадостный консилиум, который проводился поздним вечером. Там медики анализировали результаты томографии. Это были прекрасные люди, но все, что они могли сказать: «Посмотрите, у вас рак повсюду, так что раньше или позже, но он вас убьет. Будет это через три месяца, четыре или пять, но смерть неизбежна». Никаких открытых вопросов уже не осталось, и я это знал. Да, было тяжело, и чувствовал я себя так, будто меня сбила шальная вагонетка, слетевшая с американских горок.

Моя Джорджия, цитируя Леонарда Коэна[12], повторяет, что во всем можно найти хоть какую-то трещину – иначе как свет попадет внутрь? Но здесь не было никаких трещин. А потому внутри – абсолютный мрак и смерть. Я и так, и эдак пытался сдвинуть разговор с мертвой точки, но от доктора слышал одно и то же: «Вы умрете, вот и все».

Мы с Гейл посмотрели друг на друга и заплакали. Мне было так грустно, что я плакал несколько часов подряд. Мы знали, что пришел конец, что не будет никакого спасения, вот мы и плакали.

Через день мы пришли в себя. Нас перенесло в другое место и в другое время. Это был момент какого-то преодоления. Теперь я видел, что цель, которую я так долго искал, состояла в том, чтобы раздать близким всю любовь, какая только у меня была. Да, я умирал, но я знал, что мне нужно делать. Все было совершенно ясно, никакой двусмысленности. Я умирал, и этот факт нужно было использовать самым эффективным образом. Мои цели были ясны. Вот так моя смерть стала моей жизнью.

И моя жизнь обрела такую интенсивность, какой никогда раньше не обладала. В ней проступили неведомые качества и силы.

В этот момент я опираюсь на жену и дочерей, потому что именно с их помощью смогу самоопределиться через смерть, придать значение собственной личности. Без них я даже не знаю, что бы делал. Мне нужна семья и нужен смысл, и в конце концов эти две ценности сходятся в одной точке. Я не вижу пути, как можно было бы пройти через это испытание без поддержки семьи.

Это совершенно невозможно. Я и представить не могу, как кто-нибудь смог бы сделать это в одиночку.

Я во всем безраздельно полагаюсь на свою семью. Я пытаюсь вести и вдохновлять их. Я пытаюсь показать им, как я силен. Да, это я умираю перед ними, но именно я должен при этом показать им путь вперед.

Я не думаю, что на свете много людей, которым оста лось жить на свете меньше трех месяцев и кто при этом сознательно пытается сформулировать свои чувства, как это сейчас делаю я. Нет, я не хочу сказать, что именно я так умен, что мне под силу выразить все эти вещи. Просто вот сейчас для меня открылась эта исключительная возможность.

У меня сейчас потребность писать и говорить о смерти. Мне это важно. Это ведь не простое житейское переживание – знать, что у тебя остались какие-то месяцы, недели или дни. И еще ведь нужно как-то описать чувства, которые при этом возникают.

Я хотел бы кое-что добавить, ведь мы же сейчас не на семинаре. Месяца через полтора или даже раньше я уже буду мертв. Перед этим меня посетит душераздирающий страх. Это реально, это неизбежно, и я вижу, как он встает на моем пути.

В тот момент, когда вы признаете неотвратимость смерти, страх исчезает – по крайней мере, до определенного момента. Прошлой ночью у меня ухудшились показатели в анализах крови, и это не радует. Все мои анализы оказались хуже, чем я надеялся, и мне стало страшно. Я увидел, как на меня наступает будущее. Время утекает между пальцев. Судя по всему, мне уже пора ложиться в больницу, но, попав туда, я живым оттуда не выйду.

Я чувствую все, что происходит, и страх при этом – вещь абсолютно неизбежная. Его можно победить, но нельзя, как ни старайся, его отменить. Даже и не думайте, что это у вас получится. Страх всегда остается при нас.

И вот что я теперь говорю раз за разом – идите навстречу своему страху, ищите, где он прячется. Представьте себя самонаводящейся ракетой, которая идет прямо на источник страха. Такой подход действует – не всегда, но в большинстве случаев. Вам наверняка поможет, если вы будете смотреть на страх под таким углом. Чем смелее вы будете двигаться навстречу своим страхам, чем решительнее попытаетесь их себе подчинить, тем будет лучше.

Вас, наверное, удивляет моя тактика. Казалось бы, без страхов жить лучше, чем в соседстве с ними. Но что поделаешь – мы находимся в мире, где правит один грандиозный парадокс. Это смерть, которая придает насыщенность нашей жизни. Это знает каждый из тех, кто попал на Территорию Смерти. Я все время говорю об этом с людьми, пребывающими в подобной ситуации, – жизнь во всей ее полноте можно почувствовать только через смерть и через страх смерти.

Вот ключик к проблеме. Полнота жизни сознается благодаря знанию, что ты умрешь, что ты умираешь. Это особенно верно, когда смертный приговор у тебя уже на руках, как в моем случае. Ты идешь прогуляться по парку, и на тебя снисходит озарение. Я хожу в Риджентс-парк напротив нашего дома, на художественную ярмарку Frieze. Я захожу в выставочный балаган, сижу там, пью кофе, и на меня волна за волной накатывают чудесные озарения. Они приходят ко мне благодаря новому чувству уверенности, новому знанию, ощущению близкой смерти. Я еще жив, и это счастье.

Только что я говорил, что недавно пережил ужасную ночь. Трудно представить что-нибудь страшнее. Я очень, очень устал, и почти всю ночь мне было дурно. Раз десять мне пришлось ходить в туалет, и все это было просто ужасно. Гейл присутствовала при всех моих муках.

Утром она зашла меня повидать, и в этот момент я выглядел не лучшим образом. Гейл одарила меня нежной улыбкой, столь чудесной, что ее не опишешь словами. Адресованная мне нежность была чем-то таким, чего я и не смел ожидать. Это было настоящее волшебство. И я почувствовал себя в безопасности. Я наконец ощутил, что я дома и меня никто не обидит.