Воскресенье - Лафазановский Эрмис

Но сегодня, понятное дело, я нахожусь в ситуации, когда я опять отличаюсь от всех, потому что теперь я в ловушке, а не на свободе. Согласно моей теории заурядности, я теперь человек, поднявшийся над средним уровнем, потому что я сделал нечто оригинальное; пока все отдыхают или гуляют в парке, по горам или у озера, я борюсь с мыслями экзистенциального свойства. Типа быть или не быть. У меня никогда не было сильного желания бороться за что-либо, может быть, поэтому Марта перестала со мной разговаривать, может быть, поэтому у меня нет настоящей работы, только философская. Но я повторю: это не по моей вине. Кто-то когда-то сказал: меня убило слишком сильное слово, а обо мне и о многих других, мне подобных, можно сказать: меня убил слишком быстрый переход к демократии. Я не сумел с ней сжиться, притереться к ней, я не смог приспособиться и покориться ей, просто из-за своего упрямства и темперамента, или же наоборот, я не смог ей противостоять. Она сгрызла меня, раздела и втянула в эту безвыходную ситуацию. Ни один человек, успешно преодолевший переходный период, никогда не попал бы в такую. Только люди вроде меня, находящиеся в полном отчаянии, только они могут в одно мгновение разрушить всю свою жизнь, даже не осознавая этого.

По причинам, связанным с прохождением переходного периода, по воскресеньям я обычно анализирую социально-политическую реальность и эти анализы оставляю в устной форме в глубинах своей памяти, чтобы воспользоваться ими когда-нибудь в будущем, в грядущие времена, потому что никогда не знаешь, когда и что может потребоваться.

— Оливер, расскажи нам еще что-нибудь про Марту, во-первых потому, что ты постоянно ее упоминаешь, а во-вторых потому, что у нас сложилось впечатление, что она — настоящая женщина. Жаль, правда, что она не сумела вправить тебе мозги… Ты так здорово рассказываешь, — сказала Веда, а я заметил, что она при этом пару раз икнула, и подумал, что она, наверно, уже пьяна, как и Божо, и что то, что я скажу, искренно и от всей души, они не запомнят, как впрочем не запомню и я, учитывая что и у меня уже зашумело в голове.

— Бутылку!

— Марта говорит… что с первого дня нашего знакомства ее во мне больше всего впечатлила легкость, с которой я принимал поражения, и тысячи способов, которые я находил, чтобы принять желаемое за действительное.

— Отлично, — крикнул Божо.

— Другими словами, до меня она никогда не видела человека, который был бы так доволен малым и который бы руководствовался в жизни примерно такими двумя девизами:

А) молчи, потому что могло быть и хуже, и

Б) все, что можно, оставляй на завтра, вдруг оно не понадобится!

Но что ее больше всего удивило, так это, конечно, нервное расстройство, которое я получил после того, как понял, что следование этим двум принципам ведет к полному поражению. Я имею в виду, что, поняв, я сам себе сказал — тут или одно, или другое. Если уж ты решил быть таким, какой ты есть, и жить, следуя этим двум принципам, то почему потом — после их применения на деле — ты закатываешь истерики? Да потому, что я такой, какой я есть, не потому, что я таким родился, то есть это — не естество, а скорее своего рода культура. Не понимаешь? Ну, это то, чему меня научили, а не то, что я унаследовал, потому что новейшие психологические и социологические данные, касающиеся созревания личности, указывают на тот факт, что процентов на семьдесят поведение индивидуумов обусловлено влиянием соседей или, другими словами, социальной среды, в которой ты растешь. И вот, чтобы быть частью этой социальной среды, ты должен вести себя так же, как она, иначе она изгонит тебя или, другими более простыми словами, выбросит тебя из общества, то есть, из твоего окружения.

Сие означает, что эти несколько свойств характерны не только для меня, но и для целого поколения, которое во время так называемого переходного периода в нашей стране придумало эти два лозунга в качестве защиты от социально-политического хаоса, куда мы все попали и следствием чего стало падение моральных ценностей и построение новой этики, основанной на демократических принципах западной цивилизации.

— Что за хрень ты несешь!

— Так и она мне сказала, и я до сих пор думаю, нормально ли, что у дамы, воспринявшей все ценности западной цивилизации, такой простонародный вокабуляр?

Но разрешите мне продолжить.

— Продолжай, Оливер, — сказала Веда.

— То, что я ничего не делаю, как ничего не делают тысячи таких же, как я, не значит, что я не могу найти работу, это означает, что я отказываюсь искать работу. Неужели я, человек, получивший высшее образование, выпускник государственного университета, стану продавать в кондитерской лимонад или разыгрывать из себя трансвестита в эксклюзивном бутике? Ну, нет уж. Моя безработица — это всего лишь протест. Почему я должен работать в интересах великих мировых держав, которые, обучая меня профессии менеджера, фактически учат меня управлять своими деньгами, то есть своей прибылью, выкачанной из нашей бедности?

Марта опять сказала мне то же самое.

Конечно, этот дискурс ее не устраивал, потому что она была представительницей менеджеров. По-моему, как раз после этих нескольких диалогов она перестала со мной разговаривать.

Не будем себя обманывать, она знала про мое семейное положение, но хотела, чтобы мы были вместе, то есть наверное, были кем-то вроде любовников, но не потому, что была влюблена в меня, нет! Я был ей нужен для эксперимента. Эксперимента, в котором она могла бы доказать, что любит и может управлять существами мужского пола, которые ее окружают. Таким существом был я. Используя меня, она удовлетворяла свои собственные садистские наклонности, приобретенные после безвременной кончины ее отца, умершего из-за стресса после того, как его объявили технологически избыточным, то есть уволили. Поэтому ей нужен был кто-то, кого она могла кормить, поить, покупать ему одежду и о ком заботиться, с кем она могла в любой момент перестать разговаривать, то есть полностью его игнорировать. А что я мог сделать, кроме как принять это, учитывая, что в наших отношениях все это было на заднем плане, на втором месте после удовлетворения самых элементарных сексуальных потребностей.

— Вот это попал, прямо чудовище, а не женщина, — крикнул Божо.

— Да уж, здорово она его, — добавила Веда.

— Извините, но я не позволю, чтобы вы так о ней говорили. В конце концов, я виноват, а не она.

— Ладно, — сказал Божо, — но как такому придурку, как ты, удалось снюхаться с такой благородной дамой, как она?

— Марта рассматривала меня скорее как сопутствующий ущерб, чем как человека, с которым она хотела сблизиться. Это имело какое-то отношение к ее кавалеру, то ли мужу, то ли просто мужчине, о котором она в последние годы была высокого мнения. Дело в том, что после того, как она стала финансово независимой, она решила, что в соответствии с западными тенденциями, она должна быть той, кто будет выбирать, а не той, кого будут выбирать.

— Бутылку!

— Поэтому она со скандалом выгнала Доне, или как там его звали, из своей жизни, как она позже сказала, — из-за якобы неспособности, что выглядело несколько парадоксально, учитывая, что было неясно, в чем состояла его неспособность. Вообще-то он был очень способным и искусным в устранении партнеров, которых защищала Марта, и я думаю, что одна из последних его угроз была адресована именно ее воображаемому другу, то есть мне. Угроза состояла в том, что он открыто предупреждал, что меня переедет грузовик, когда я меньше всего этого ожидаю, и что все это спишут на несчастный случай. Поэтому я избегал улиц, по которым ездят грузовики, но не потому, что просто боялся, а потому, что ужас пронизал меня до мозга костей. В то время, когда Марта еще разговаривала со мной, я чувствовал по ее голосу, что ей все равно, кто рядом с ней, пока она может удовлетворить свои новоприобретенные амбиции управлять миром мужчин вокруг нее. Напрасно друзья и родственники говорили ей: «Марта, ты зря пытаешься стать кем-то, кем ты не являешься, потому что в тебе кипит кровь твоих и наших предков, а они, по крайней мере те, что по женской линии, в основном молчали».