Стихотворения и поэмы - Юрий Кузнецов

МЕДОВЫЕ ПЧЕЛЫ

Каждое утро на луг прямикомПчелы из улья летят с ветерком,Чтобы умыться росой-хрусталем,Серые пчелы и желтые пчелы.

Пчелы пытают цветок-однолюб,Жадно сосут дивный мед его губ,Может быть, труд их покажется груб;Та улетит, прилетает другая.

Время свиданья идет на закат,Пчел вереницы обратно летят,Больно расстаться, но травы молчат,Боль тишиною объята.

Утром печаль отпускает цветы,Снова они и светлы, и чисты,Соком и свежестью всклень налиты.Так и летают до осени голойСерые пчелы и желтые пчелы.

ЛЮБОВЬ К ГОРОДУ

Тропы славы идут через город.

Да, это чувство мне не скрыть уже,Как сказано друзьями справедливо.Но чувство к городу в моей душеСтоит лицом к лицу со сжатой нивой.

Да, гложет зависть и меня порой.Портрет поэта — что он выражает?Тут он рябит в газете городской,А там вода арыка отражает.

Все камни детства прокляли меня,Посаженные мной трещат дубравы.Зачем же среди суетного дняМне кружит голову желанье славы?

Перевел с азербайджанского Юрий КУЗНЕЦОВ

Мамед Исмаил.

Легенда о круге

Вернулся из странствий Бахлул Даненде[2]И палкою круг начертил на воде.

И так произнёс: "Ни один человекИз этого круга не выйдет вовек".

"Он лжёт! - как один, храбрецы поднялись. -Мы выйдем из круга!" - и в путь подались.

Но тайна мерцала, как круг на воде,И знака не подал Бахлул Даненде.

Кидал человека скитальческий дух,Но кровь в его теле вершила свой круг.

То вера вела на незримом пути,То дьявол толкал за черту перейти.

Земными путями идя по прямой,Они попадали обратно домой.

Небесной дорогой идя до звезды,Они попадали в свои же следы.

За месяцем месяц, за годом шёл год,Бурлил нескончаемый водоворот.

Не зная начала, не видя конца,Не вышел никто из земного кольца.

Да вас ли покинуть, луга и поля,Магнитное поле - родная земля,

Где тайна мерцает, как круг на воде,Который оставил Бахлул Даненде?! 

(Мамед Исмаил. Перевод с азербайджанского Ю.П. Кузнецова)

Ю. Марцинкявичюс.

О Родине желая говорить...

О Родине желая говорить...сперва погибшим высказаться дайте.Они дыханьем наполняют нашизнамёна и незримыми рукамиблагословляют сны, мечты и труд:глазами звёзд они глядят повсюду,словами колосятся; вечно живы,как щебет птиц, благоуханье вишни,улыбка женщины, и смех младенца,и правая рука, в которой сжатывсе времена Отчизны дорогой.Давайте говорить одну лишь правду,чтоб нас могли погибшие понять.

(Юстинас Марцинкявичюс,

пер. с литовского Юрия Кузнецова)

Поэмы и циклы стихов

Золотая гора

Не мята пахла под горойИ не роса легла,Приснился родине герой.Душа его спала.

Когда душа в семнадцать летПроснулась на заре,То принесла ему изветО золотой горе:

— На той горе небесный домИ мастера живут.Они пируют за столом,Они тебя зовут.

Давно он этого желал —И кинулся, как зверь.— Иду! — он весело сказал.— Куда? — спросила дверь. —

Не оставляй очаг и стол.Не уходи отсель,Куда незримо ты вошел,Не открывая дверь.

За мною скорбь, любовь и смерть,И мира не обнять.Не воздыми руки на дверь,Не оттолкни, как мать.

— Иду! — сказал он вопрекиИ к выходу шагнул.Не поднял он своей руки,Ногою оттолкнул.

Косым лучом насквозь прошелПростор и пустоту.В тени от облака нашелТяжелую плиту.

Холодный мох с плиты соскреб,С морщин седых стихов:«Направо смерть, налево скорбь,А супротив любовь».

— Хочу! — он слово обронил. —Посильное поднять,Тремя путями этот мирРассечь или обнять.

Стопа направо повела,И шёл он триста дней.Река забвения легла,Он вдоль пошёл по ней.

Река без тени и следа,Без брода и мостов —Не отражала никогдаНебес и облаков.

И червяка он повстречалИ наступил ногой.— Куда ползёшь? — Тот отвечал:— Я червь могильный твой.

На счастье взял он червякаИ пронизал крючком.Закинул, Мертвая рекаУдарила ключом.

И леса взвизгнула в ответОт тяги непростой.Но он извлёк на этот свет,Увы, крючок пустой.

Не Сатана сорвал ли злость?В руке крючок стальнойЗашевелился и поползИ скрылся под землей.

Он у реки хотел спросить,Кого он встретит впредь.Но та успела позабытьИ жизнь его, и смерть.

Он вспять пошёл и мох соскребС морщин седых стиховИ прочитал: «Налево скорбь,А супротив любовь».

Стопа налево повела,И шел шестьсот он дней.Долина скорби пролегла,Он вширь пошел по ней.

Сухой старик пред ним возник,Согбенный, как вопрос.— Чего хватился ты, старик,Поведай, что стряслось?

— Когда-то был мой дух высокИ страстью одержим.Мне хлеба кинули кусок —Нагнулся я за ним.

Моё лицо не знает звезд,Конца и цели — путь.Мой человеческий вопросТебе не разогнуть.

А на пути уже блисталВеликий океан,Где сахар с берега бросалКусками мальчуган.

И вопросил он, подойдя,От брызг и соли пьян:— Ты что здесь делаешь, дитя?— Меняю океан.

Безмерный подвиг или трудПрости ему, Отец,Пока души не изведутСомненья и свинец.

Дай мысли — дрожь, павлину — хвост,А совершенству — путь…Он повстречал повозку слёз —И не успел свернуть.

И намоталась тень егоНа спицы колеса.И тень рвануло от него,А небо — от лица.

Поволокло за колесомПо стороне чужой.И изменился он лицом,И восскорбел душой.

На повороте роковомДалёкого путиОтсек он тень свою ножом:— О, верная, прости!

Он тенью заплатил за скорбьДетей и стариков.Подался вспять и мох соскреб:«А супротив любовь».

Но усомнился он душойИ руку опустилНа славы камень межевойИ с места своротил.

Открылся чистым небесамТугой клубок червей.И не поверил он глазамИ дерзости своей.

Из-под земли раздался вздох:— Иди, куда идёшь.Я сам запутал свой клубок,И ты его не трожь.

Ты всюду есть, а я нигде,Но мы в одном кольце.Ты отражен в любой воде,А я — в твоем лице.

Душа без имени скорбит.Мне холодно. Накрой. —Он молвил: — Небом я накрыт,А ты моей стопой.

Дней девятьсот стопа вела,Пыль супротив он мел.Глухая ночь на мир легла.Он наугад пошёл.

Так ходит запад на восток,И путь необратим.От мысли он огонь возжег.Возникла тень пред ним.

— Ты что здесь делаешь? — Люблю. —И села у огня.— Скажи, любовь, в каком краюЗастигла ночь меня?

— На полпути к большой горе,Где плачут и поют.На полпути к большой горе,Но там тебя не ждут.

В тумане дрогнувшей стопеОпоры не найти.Закружат голову тебеОкольные пути.

— Иду! — он весело сказалИ напролом пошёл.Открылась даль его глазам —Он на гору взошел.

Не подвела его стопа,Летучая, как дым.Непосвященная толпаВосстала перед ним.

Толклись различно у воротПевцы своей узды,И шифровальщики пустот,И общих мест дрозды.

Мелькнул в толпе воздушный Блок,Что Русь назвал женойИ лучше выдумать не могВ раздумье над страной.

Незримый сторож ограждалСтранноприимный дом.Непосвященных отражалТо взглядом, то пинком.

Но отступил пред ним старик.Шла пропасть по пятам.— Куда? А мы? — раздался крик.Но он уже был там.

Увы! Навеки занемогТоржественный глагол.И дым забвенья заволокВысокий царский стол.

Где пил Гомер, где пил Софокл,Где мрачный Дант алкал,Где Пушкин отхлебнул глоток,Но больше расплескал.

Он слил в одну из разных чашОсадок золотой.— Ударил поздно звёздный час,Но всё-таки он мой!

Он пил в глубокой тишинеЗа старых мастеров.Он пил в глубокой тишинеЗа верную любовь.

Она откликнулась, как медь,Печальна и нежна:— Тому, кому не умереть,Подруга не нужна.

На высоте твой звёздный час,А мой — на глубине.И глубина ещё не разНапомнит обо мне.

1974