Руки вверх! или Враг №1 - Лев Давыдычев

Она с шумом плюхнулась в воду, а бывший шпион едва не бросился за ней, упал на траву и забормотал:

— Я так не могу… я так не хочу… помогите мне… научите меня… проинструктируйте… проконсультируйте…

— Говорил я вам, не дёргайте и не дёргайтесь, — сказал Константин Иванович. — Возьмите себя и удилище в руки. Не тряситесь. Помогу, научу, проинструктирую, проконсультирую.

— Вы привыкли ловить. Вам легче.

— Рыбу будете ловить не хуже меня.

Вторую и третью рыбку Иван Иванович вытащил уже почти по всем правилам. Сам он всё ещё дёргался и трясся, но удилищем орудовал относительно спокойно.

«Господи, какой же я был дурак! — думал он, жадно следя за поплавком. — Научи меня кто-нибудь раньше рыбачить, и я бы ловил, а не меня ловили!»

Он стоял на берегу с удочкой в руках до тех пор, пока мог разглядеть своими зоркими шпионскими глазами поплавок.

Котелок уже висел над костром. Пахло лавровым листом и перцем.

— Мы и завтра будем рыбачить? — с надеждой спросил Иван Иванович.

— Обязательно. За тем и приехали. Завтра на так называемой утренней зорьке клёв будет отменный.

— А сегодня мы на чём ловили?

— Сегодня на так называемой вечерней зорьке. Вот отправляйтесь-ка на задание, выполняйте его, возвращайтесь и рыбачьте себе на здоровье. Характер у вас, Иван Иванович, рыбачий — азартный. Отличным можете стать рыбаком.

Сначала они ели уху. Такой вкусноты Фонди-Монди-Дунди-Пэк не пробовал ни разу в жизни. Он обсосал все косточки и даже чешуйки с пальцев слизнул. Ему верилось, что те рыбки, которые он ел, именно он и поймал.

Потом они пили чай, пахнущий дымком, и с угольками. Бывший ЫХ-000 выпил четыре кружки. Он всё поглядывал на часы, торопя наступление так называемой утренней зорьки.

Впервые в жизни, сидя в лесу у ночного костра, Фонди-Монди-Дунди-Пэк ничего не боялся. Ведь впервые в жизни его не ловили (хотя бы потому, что уже поймали). Не надо было опасаться, удачно ли спрятан парашют, не надо было бояться чихнуть или кашлянуть. Не надо было вздрагивать от каждого шороха и поминутно хвататься за оружие.

И дров в костёр можно было подкладывать сколько угодно: пылай, пылай, ведь никто тебя не выслеживает!

— Неужели, господин полковник, вы настолько уверены во мне, что будете спать?

— Не знаю, как господин полковник, а рыбак Константин Иванович заснёт наикрепчайшим сном. Чего и вам желает, Иван Иванович.

Но бывший ЫХ-000 заснуть не мог. Он лежал на хвойных ветках, смотрел в звёздное небо и ждал так называемой утренней зорьки.

«Наплевать мне на всё, — думал он, — мне бы только поймать хоть несколько рыбок!»

Костёр погас, и он пошёл собирать сучья. Отойдя далеко в сторону, Фонди-Монди-Дунди-Пэк остановился, оглянулся назад… вздохнул и начал собирать хворост.

Вот и снова вспыхнул огонь… Некуда бежать Фонди-Монди-Дунди-Пэку. И не к кому ему бежать. Один он во всём мире. Никого у него нет. И ничего ему больше не надо. Одно у него осталось — возможность хоть немного загладить свою вину перед людьми и — порыбачить!

— Господин полковник, — прошептал он, — я согласен. Я отправлюсь в «Гроб и молнию» с вашим заданием.

— И прекрасно, — сквозь сон ответил полковник Егоров, зевнул и, честно говоря, громко захрапел.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

под названием

«ВСЁ ИДЁТ СВОИМ ЧЕРЕДОМ»

Глава № 25

Появление агента Стрекозы в кабинете психоневропатолога М.Г. Азбарагуза

Три дня и три ночи не отходил психоневропатолог Моисей Григорьевич Азбарагуз от постели больного Толика Прутикова.

Одиннадцать врачей уже семь раз обсуждали опасное заболевание мальчика и не пришли ни к какому окончательному выводу.

И однажды, когда Моисей Григорьевич после очередного осмотра и изучения всевозможнейших анализов в большом бессилии упал на диван в своём кабинете, старший санитар Тимофей Игнатьевич посоветовал прямо-таки загробным голосом:

— Воздух надо из выдающегося человека регулярно откачивать или — ещё даже лучше — выпороть его надо.

— Ненаучно это, — еле слышно ответил Моисей Григорьевич. — Притом окончательный диагноз ещё не поставлен.

— Но выпороть-то никогда не вредно! Это вроде санобработки будет. Отец мой, ныне, правда, покойный, возьмёт, бывало, ремень, позовёт меня, а я у него самый любимый, самый послушный сын был, и скажет: «Хорошо ты, Тимофей, себя ведёшь, просто приятно на тебя посмотреть моим родительским глазам. Услада ты моему отцовскому сердцу. Но чтобы ты и впредь не испортился, давай-ка мы тебе небольшое наказание организуем». А слово отца — закон для сына. Получал я некоторую профилактическую порцию. Это и с воспитательной точки зрения полезно, а с медицинской — так тем более: кровь разгоняет, нервы успокаивает.

— Не могу же я в своём научном труде написать: рекомендуемый метод лечения — порка?!

— А вы и напишите по-научному. Не порка, а специальная санитарная обработка задней поверхности организма медицинским стерильным ремнём. Ясно, понятно и научно!

— Я готов поверить в то, — сдерживая чисто научное раздражение, сказал Моисей Григорьевич, — что рекомендуемая вами специальная санитарная обработка задней поверхности организма изредка может быть и полезна для здорового ребёнка. Но Толик болен! Опасно болен! Наконец, загадочно болен!

— Потому и заболел, что, когда был здоров, его ни разу санитарно не обработали! — убеждал старший санитар Тимофей Игнатьевич. — Сидит, извините за ненаучное выражение, балбес на постели, в зеркало уставился, сам собой любуется и всех дураками, даже меня, считает! А я бы зеркало у него отобрал, кормить бы перестал и выпорол бы!.. То есть, виноват, санитарно обработал… А почему воздух откачивать нельзя?

— Потому что деформируется кожа. Появятся глубокие морщины и складки. Оставьте меня.

Старший санитар Тимофей Игнатьевич, с сожалением глядя на очень взволнованного Моисея Григорьевича, проворчал:

— До того детей распустили, что не поймёшь, где психическое заболевание, а где — дурость обыкновенная. Всё оттого, что не применяют методов физического воздействия на организм. Вот смотрю я сейчас — после Толика Прутикова — на толстых и думаю: не сумасшедшие ли?

Настроение у Моисея Григорьевича, и без того нерадостное, вконец испортилось. Он прилёг на диван и неожиданно для себя крепко заснул. Сколько он проспал, неизвестно, но проснулся он так же неожиданно, как заснул. Моисей Григорьевич вскочил, забегал по кабинету, чувствуя, что его разбудила какая-то интереснейшая мысль. Он заставил себя сесть, сосредоточиться и чуть не вскрикнул; бросился в коридор, стремительно прошёл в соседнюю комнату, где находился Толик, открыл дверь и с порога заговорил:

— Итак, мы отказываемся лечить тебя! Ты, как мы и предполагали, болен острейшей формой мании величия — манией дутикой. Наши исследования показали, что ты являешься не выдающимся человеком, а зазнайкой. В недалёком будущем тебя, может быть, ожидает мучительная смерть. От беспрерывных раздуваний и отдуваний твой организм день ото дня слабеет. Кожа и внутренние органы вступили в стадию деформирования. Выпускай из себя воздух, становись нормальным! Иначе не доживёшь до начала учебного года.

Даже в коридоре слышно было, как возмущался Толик, как кричал, плакал, кому-то чем-то грозил.

А Моисей Григорьевич, очень заметно взволнованный, попросил принести из «комнаты смеха» городского парка культуры и отдыха зеркало. Знаете, бывают такие: смотрит в зеркало нормальный человек, а в зеркале — уродище, и человеку это, представьте себе, смешно. А смешно человеку, видимо, оттого, что он по сравнению с уродищем в зеркале — прямо-таки красавец из красавцев!

Когда Толик, накричавшись, наплакавшись и нагрозившись, уснул, обыкновенное зеркало, в которое он любил любоваться собой, заменили зеркалом из «комнаты смеха».

По научному замыслу Моисея Григорьевича больной должен был настолько испугаться своего отображения, поверив, что он такой и есть на самом деле, что ему, больному, захочется стать нормальным, — а это уже проблеск сознания!

Размышления учёного прервал старший санитар Тимофей Игнатьевич:

— Там к выдающемуся человеку посетители пришли. Старичок Николай Степанович Уткин и его внучка Ниночка. Сказывают, что подарочек ему принесли.

— Объясните им предельно вежливо, что сегодня к больному нельзя. Пусть приходят хотя бы послезавтра.

Повернувшись к дверям, Моисей Григорьевич упустил тот самый момент, когда Толик проснулся и начал быстро-быстро надуваться.

Увидев себя в зеркале из «комнаты смеха», он закричал:

— Это не я! Не я это! Я не это!

— Не воображай, не воображай, не воображай! — громко зашептал Моисей Григорьевич. — Не зазнавайся, не зазнавайся, не зазнавайся! Быстрее отдувайся! Отдувайся быстрее! Иначе смертельный исход! Исход иначе смертельный!