Она и он - Жорж Санд

Так как присутствие Терезы, казалось, чаще всего раздражало Лорана, она обычно сидела у его кровати, отделенная от него пологом, но когда надо было подавать ему питье, он в бешенстве кричал, что примет его только из рук Терезы.

— Она одна имеет право убить меня, — говорил он, — я причинил ей столько зла! Она ненавидит меня, так пусть отомстит мне! День и ночь она у моей кровати в объятиях своего нового любовника! Да ну же, Тереза, идите сюда, я хочу пить, налейте мне яду.

Из рук Терезы он вкушал покой и сон. После нескольких дней такого сильного напряжения, которое, по мнению врачей, он не мог выдержать и которое они сочли явлением ненормальным, Лоран внезапно успокоился и теперь лежал безжизненный, разбитый и почти все время спал, но он был спасен.

Он был так слаб, что приходилось кормить его, даже когда он был в забытьи, и совсем понемногу, чтобы не обременять желудок. Тереза боялась покидать его хотя бы на минуту. Палмер пробовал заставить ее отдохнуть, заверив честным словом, что заменит ее возле больного, но она отказалась, хорошо понимая, что человек не в силах сопротивляться подстерегающему его сну, и если сама каким-то чудом угадывала тот момент, когда наступало время подносить ложку к губам больного, и усталость никогда не побеждала ее, значит, именно ей, и никому иному, Бог поручил спасти эту хрупкую жизнь.

Бог поручил ей это, и она спасла Лорана.

Какой бы передовой ни была медицина, в безнадежных случаях она бессильна, и очень часто это происходит потому, что почти невозможно в совершенстве соблюдать все требования ухода за больными. Бывают минуты, когда для больного, жизнь которого висит на волоске, все зависит от того, окружен ли он заботами и вниманием или остается без ухода; и чудо, которое может спасти умирающего, — это спокойствие, упорство и точность тех, кто ухаживает за ним.

Наконец однажды утром Лоран проснулся как от летаргического сна: он, казалось, удивился, увидев справа от себя Терезу и слева Палмера, подал каждому из них руку и спросил, где он и что с ним произошло.

Ему не сразу сказали правду о том, как долго и серьезно он болел, потому что он очень огорчился из-за своей худобы и слабости. Когда он посмотрел на себя в зеркало, он испугался. В первые же дни своего выздоровления он попросил позвать Терезу. Ему ответили, что она спит. Он очень удивился.

— Разве она превратилась в итальянку, что спит днем? — спросил он.

Тереза проспала двадцать четыре часа кряду. Природа взяла свое, едва лишь рассеялась тревога.

Понемногу Лоран узнал, как она жертвовала собой ради него, и увидел на ее лице следы крайнего утомления, сменившего следы так недавно испытанных душевных мук. Так как он был еще слишком слаб и не мог ничем заниматься один, Тереза сидела возле него и то читала ему вслух, то играла с ним в карты, чтобы развлечь его, то возила в экипаже на прогулку. Палмер всегда бывал с ними.

Силы возвращались к Лорану с быстротой столь же необычной, сколь необычна была и сама его натура. Однако сознание его не всегда бывало вполне ясным. Однажды он с досадой сказал Терезе, улучив минуту, когда остался с ней наедине:

— Послушайте! Когда же этот славный Палмер обрадует нас своим отъездом?

Тереза поняла, что у него пробел в памяти, и ничего не ответила. Тогда он сделал над собой усилие и добавил:

— Вы считаете меня неблагодарным, друг мой, за то, что я так говорю о человеке, который ухаживал за мной почти так же преданно, как и вы; но в конце концов, я не так тщеславен и не так уж глуп, чтобы не понять: он заперся на целый месяц в комнате у очень неприятного больного лишь для того, чтобы не покидать вас. Послушай, Тереза, можешь ты мне поклясться, что он сделал это только из-за меня?

Терезу оскорбил этот прямо поставленный вопрос и это «ты», которое она считала навсегда изгнанным из их бесед. Она покачала головой и попыталась заговорить о другом. Лоран с грустью уступил, но на следующий день он снова заговорил об этом, и так как Тереза, видя, что он уже достаточно окреп, чтобы обойтись без нее, уже собиралась уезжать, он спросил ее с неподдельным удивлением:

— Но куда же мы едем, Тереза? Разве нам не хорошо здесь?

Пришлось объясниться, потому что он настаивал.

— Дитя мое, вы остаетесь здесь, — сказала Тереза, — врачи говорят, что вам нужно подождать еще неделю-другую, прежде чем пуститься в путешествие, не опасаясь рецидива болезни. Я возвращаюсь во Францию, потому что закончила свою работу в Генуе и потому что сейчас я не собираюсь ехать в другие города Италии.

— Прекрасно, Тереза, ты свободна, но если ты хочешь вернуться во Францию, то ведь я тоже свободен и тоже хочу ехать. Ты не можешь подождать неделю? Я уверен, что за эти дни поправлюсь настолько, что смогу пуститься в путь.

Он так чистосердечно забыл о том, сколько горя он ей причинил, и сказал это так по-детски, что Тереза удержала слезы, выступившие у нее на глазах при воспоминании о своей материнской нежности к нему, от которой теперь ей приходилось отрекаться.

Она невольно снова стала называть его на «ты» и сказала ему как можно мягче и осторожнее, что им нужно на некоторое время расстаться.

— Зачем же нам расставаться? — воскликнул Лоран. — Разве мы больше не любим друг друга?

— Ничего не поделаешь, — возразила она, — мы навсегда сохраним дружеские чувства, но мы причинили друг другу много горя, и твое здоровье не вынесло бы теперь новых огорчений. Пусть пройдет время, чтобы все это забылось.

— Но я уже все забыл! — воскликнул Лоран с трогательно-наивной искренностью. — Я не помню никакого зла, которое ты причинила бы мне! Ты всегда была для меня ангелом, а если ты ангел, ты не можешь быть злопамятной. Ты должна простить мне все и увезти меня, Тереза. Если ты оставишь меня здесь, я умру со скуки!

И так как Тереза проявила твердость, которой он не ожидал, Лоран надулся и сказал, что напрасно она притворяется строгой, когда все ее поведение противоречит этому.

— Я прекрасно понимаю, чего ты хочешь, — сказал он. — Ты требуешь, чтобы я раскаялся, искупил свои провинности. Но разве ты не видишь, что я сам от них в отчаянии, и неужели я не достаточно искупил их, потеряв рассудок на неделю или десять дней? Ты хочешь слез и клятв, как когда-то? Зачем?! Ты бы им больше не поверила. Суди меня по моему будущему поведению: ты ведь видишь, я не боюсь будущего, раз я хочу остаться с тобой. Послушай, Тереза, ты ведь тоже дитя; помнишь, я часто называл тебя так, когда ты делала вид, что дуешься. Неужели ты думаешь убедить меня в том, что больше не любишь меня, когда ты только что провела здесь взаперти целый месяц, не ложилась в постель двадцать дней и двадцать ночей и почти не выходила из моей комнаты? Разве я не вижу, что твои прекрасные глаза окружены синевой, что ты умерла бы от утомления, если бы это продолжалось? Таких вещей не делают для человека, которого разлюбили.

Тереза не решалась произнести рокового слова. Она надеялась, что придет Палмер, прервет их разговор наедине и его присутствие избавит ее от объяснения, опасного для выздоравливающего. Но не тут-то было: Лоран закрыл собою дверь, чтобы помешать ей выйти, и в отчаянии упал к ее ногам.

— Боже мой! — сказала она. — Неужели я так жестока и так капризна, что способна отказать тебе в слове, которое я могла бы сказать? Но я не могу его сказать, это слово было бы неправдой. Любовь между нами кончена.

Лоран в бешенстве вскочил. Он не представлял себе, что мог убить эту любовь, хотя прежде сам утверждал, что не верит ей.

— Так, значит, это Палмер? — воскликнул он, швырнув об пол чайник, из которого только что машинально налил себе чаю. — Так, значит, это он? Скажите, я требую этого, я хочу знать правду! Пусть я лучше умру, но не хочу быть обманутым!

— Обманутым! — повторила Тереза, взяв его за руки, чтобы не дать ему расцарапать их ногтями. — Обманутым! Какое слово вы употребили! Разве я принадлежу вам? Разве с первой ночи, которую вы провели вне дома в Генуе, после того, как сказали мне, что я для вас и пытка и палач, мы не стали чужими друг другу? Разве с тех пор не прошло больше четырех месяцев? И неужели вы считаете, что, если за это время вы и не подумали вернуться, я не имею права теперь располагать собой?

И так как Лоран, вместо того чтобы рассердиться на ее откровенность, успокоился и слушал ее с жадным любопытством, она продолжала:

— Если вы не понимаете, почему я оказалась возле вашей постели, когда вы были в агонии, и почему задержалась здесь до сегодняшнего дня, ожидая вашего выздоровления и окружив вас материнскими заботами, значит, вы никогда ничего не понимали в моем сердце. Это сердце, — сказала Тереза, приложив руку к груди, — не такое гордое и не такое пламенное, как ваше, но — вы сами это прежде часто говорили — оно всегда неизменно. Оно не может перестать любить того, кого любило, но только знайте: это любовь не в том смысле, как вы ее понимаете, не та любовь, которую вы мне внушили и которой вы, как безумец, ждете от меня. Ни мои чувства, ни разум больше не принадлежат вам. Я снова хозяйка себе и своей воле, я не могу вернуть вам прежнего доверия и прежней восторженной любви. Я могу отдать их тому, кто их заслуживает, если найду нужным, то и Палмеру, и у вас не должно быть никаких возражений: ведь однажды утром вы сами пошли к нему и сказали: «Утешьте же Терезу, окажите мне такую услугу!»