Купите книгу — она смешная - Олег Сенцов

— До свидания, святой отец. И помните: до заката.

Джим спустился со ступенек и зашагал в сторону нашего лагеря, я пустился за ним, напоследок успев мельком взглянуть в маленькие свиные глазки и увидеть, что их кто-то заменил на стеклянные протезы. Елен не вышла нас провожать, скорее всего, просто не смогла после того, что он могла услышать, зато монашки махали нам всем, чем только машется. Я шел вперед спиной и отмахивался за двоих. Когда мы отошли так далеко, что даже самые яркие платки уже было не видать, я развернулся и спросил у своего задумчивого спутника, что он такого наговорил этому блудливому пастуху и что должно случиться до заката? Я надеялся, что какая-нибудь казнь, причем особенно мерзким способом. Но ведь обычно казнят на рассвете, или в Южном полушарии все наоборот?

— Я просто с ним поговорил, — слегка улыбнулся Джим и с него начала спадать маска обличителя пороков. — И предложил ему покинуть поселок до заката и больше никогда в него не возвращаться. Также я попросил его больше не заниматься всем тем, чем он занимался до этого.

— И что? — я был удивлен и разочарован. — Я, конечно, видел эффект, который ты на него произвел, но ты уверен, что он тебя послушает?

В ответ я увидел уже давно требующее быть запатентованным фирменное Джимово пожимание плечами:

— Завтра увидим.

— А что ты обещал с ним сделать, если он откажется?

— Я ничего ему не обещал и ничем не угрожал, если ты это имеешь в виду. Человека нельзя заставить стать лучше, он должен сам этого захотеть, моя задача лишь помочь ему в этом. Я думаю, что я помог этому человеку, и он примет правильное решение.

Исчерпывающий ответ. Я понял, что запас слов на сегодня Джим уже потратил и что поговорить с ним можно будет только завтра. Мы подошли к краю моего кажущегося бескрайним поля и начали продираться сквозь зеленую листву уже молча.

Глава восьмая

Утром Джим начал собираться. На мой резонный вопрос: «Куда ты?» он ответил, что переселяется в миссию, там он видел много книг и ему необходимо кое-что изучить. Я никак такого не ожидал от своей судьбы, а тем более от Джимми, что был готов расплакаться, как молоденькая барышня после первого школьного бала, когда «ни одна скотина не пригласила танцевать», и начать гневно топать копытцем. Но Джим быстро меня успокоил и сказал, что мы расстаемся не надолго, и как только вернется Джеббс и я буду свободен от своего обязательства, то смогу присоединиться к его радости и с моим удовольствием в то нескромное жилище. Тем более Елен, скорее всего, все-таки уедет и все станет на свои места. Меня это устраивало, и я вытер слезы со своих конопушек и поправил растрепавшиеся банты. Любым, даже очень близким людям необходимо периодически отдыхать друг от друга, а мы четыре последних года провели вообще не разлучаясь, так что почему бы и не отдохнуть поодиночке, если предоставляется такая возможность?

Я проводил Джима до края поля, мы обнялись, как будто прощаемся навек, хотя я пообещал прийти завтра же проведать его, а заодно и монастырское меню. Дальше я решил его не провожать, то ли мне не хотелось видеть во второй раз эту откормленную рожу местного духовного предводителя, в том случае, если он решил все-таки не спрыгивать с насиженного насеста, то ли не хотел видеть его курочек или ужимки Елен, то ли слегка сердился на Джима за его решение и хотел посмотреть, сможет ли он прожить хоть какое-то время без меня, не знаю. Решение не провожать Джима дальше окраины деревни я принял мгновенно, а теперь стоял и смотрел на его удаляющуюся тонкую фигуру, ковыряясь сам в себе в поисках причин своего решения. Их оказалось довольно много, и повлияла, скорее всего, не одна, а все вместе, утешал я сам себя.

Человек часто думает, что он принимает то или иное решение, основываясь не на одной-единственной причине, а на сразу нескольких. Причем мы всегда пытаемся себя оправдать, выставить в лучшем свете в своих и чужих глазах, а наши недостатки запрятать в хорошую тень. Мы часто руководствуемся какими-то явными, правильными и логичными причинами, именно ими, пытаясь объяснить себе и окружающим свой поступок либо решение. Но это все вывеска, дипломатия отношений и формальностей, даже в отношении себя самого. Истинная же причина любого поступка и действия всегда одна, и обычно является неприглядной, очень простой, но сидящей настолько глубоко, где-то в районе кишечника и животных инстинктов, но именно она одна, а не эта гирлянда красивых отговорок, определяет, в какую сторону направить действия человека. Открыть, докопаться до этой истинной причины нелегко. Надо забыть о многих вещах, например, о старой библейской истине: «Путь каждого человека прям в глазах его». Нужно не только отбросить субъективный взгляд на самого себя и перестать считать свою личность неким центром, вокруг которой вертится весь мир, отбросить какие-либо понятия о добре и зле, убрать весь сумбур мыслей и цветастые холсты воспитанности и дипломатии, придется разгрести самую старую кучу хлама на чердаке своих чувств, и возможно там, под слоем трухи промелькнет с противным писком мерзкая крыса. Вы не поймаете ее — она тут же укроется за ближайшим убежищем какой-нибудь коробкой с вашими детскими игрушками, но знайте, что это была она. Она и есть истинная причина вашего конкретного поступка, она всегда разная — некоторых крыс на чердаке слишком много, — как бывает много различных ситуаций и поступков, но она всегда одна, главная и единственная, неприглядная и бессердечная. Не стоит искать ее всегда, но стоит всегда о ней помнить и не утешать, и не прикрывать свои поступки красивыми разноцветными покрывалами с плюшевыми медвежатами, кувыркающимися на травке.

Так говорил Джим. И мне сейчас вспомнились эти слова, пока их автор уже был готов скрыться за первыми хижинами. Не помню, к чему и когда выдал он эту тираду — как вы уже поняли: Джим молчит, молчит, а потом как даст по мозгам, что потом начинают молчать уже все окружающие. Сейчас я не хотел гонять крыс по подвалам или чердакам моего сознания, стараясь забыть мелькнувшую всего на мгновение картину жаркой сексуальной оргии с участием Джима, всех монашек, а также некоторой домашней утвари и скотины.

Я вернулся обратно в лагерь, сел в тени вагона и как ни пытался не думать, не смог себя побороть. Мозг все-таки сильнее человеческой личности и воли и если ему взбредет в голову думать о чем-то, то человек уже ничего не в силах с этим поделать. Не подумайте ничего плохого, я не такой умный, как Джим, и не могу целыми днями сидеть погруженный в свои мысли, но бегать все время с выпученными глазами и красным носом клоуна, одетого в рубаху парня, мне тоже иногда надоедает.

Каждый человек думает. Кто-то больше, кто-то меньше, кто-то в правильном направлении, кто-то в любом. Никто не считает себя глупым — все жалуются на свое положение, но никто на свой разум! В общем, думают почти все, в том числе и я. На людях человек всегда ведет себя так, как хочет, чтобы о нем думали, либо так, как от него ждут, либо сообразно ситуации, либо по настроению, своему или окружающих людей, а в основном, в комплексе — согласно канве ситуации. Но оставшись один, человек становится совсем иным, оставшись сам с собой, он, наконец, становится самим собой, простите за тавтологию — я не читал столько умных книжек, как Джим, скажите спасибо, что хоть пишу без ошибок. Думать и иметь мысли могут все, высказывать их вслух может большинство, но не у всех это получается достаточно грамотно и интересно, записывать свои мысли в письменном виде может еще меньшее число людей (правда, их было бы намного больше, если бы при этом можно было всегда прикладывать картинки, как они машут руками), но излагать свои мысли письменно и интересно могут лишь единицы.

Не знаю, где в этих градациях затерялся я, но пишу, как умею, а как умею, вы, к сожалению, уже читали, но стараюсь делать это, по крайней мере, хотя бы честно. Но и насколько правдиво пишу, тоже судить мне одному очень трудно. Правда, как когда-то сказал Джим, очень объемна и многогранна, как кристалл, и если прикладывать ее только одной гранью в какой-то плоскости, то увидишь только часть, не всю правду. О любом событии, даже самом простом, у двух его участников будет разное впечатление, разные выводы и разная правда. Потому что мало того, что каждый рассматривает мир через узкое окошко своей колокольни или бойницу своей крепости, но происходит это еще через разные фильтры своих эмоций и мировосприятий. Если бы все смотрели на вещи с одной точки зрения и с одинаковым восприятием, то конфликтов бы, наверно, вообще не существовало, войн бы не было, адвокаты бы все померли с голодухи, а в судах рассматривали исключительно апелляции к результатам футбольных матчей…

Тут поток моих сумбурных мыслей прервал, точнее остановил, а затем отмотал немного назад, до ключевого слова «кристалл», какой-то второстепенный отдел моего мозга, отвечающий за функцию карьерно-финансового благополучия. К счастью, он занимает у меня нормальный объем и не требует дополнительного хранения в портмоне или портфелях, как это делают некоторые ребята с Уолл-стрит, да и не только. К слову «кристалл» начали подтягиваться другие слова-синонимы из моего небогатого лексикона, такие как «алмаз», «вагон», «с него и так хватит», «парочка мешков», «никто не узнает» и т. п. Затем вышеназванный отдел, поставив их в нужном порядке, отправил прошение на рассмотрение в головную контору, чтобы та дала распоряжение некоторым конечностям выполнить ряд действий. Пока в главном офисе руководство колебалось и вертело карандаш, принимая решение, выслушивая при этом нудные нотации от начальника крошечного, но вечно лезущего, как «Гринпис» во все китовые дыры, отдела по морали, организм начал, руководствуясь советами независимого комитета под названием «интуиция», бродить по лагерю в поисках мешковатых емкостей. Отдел внешних глазных наблюдений, в рабочем порядке, автоматически подал рапорт наверх о фиксации совершения организмом обозначенных действий, как всегда, находясь на периферии внутренней политики и ничего не зная о закручивающейся интриге. Большой босс, сидящий за главным пультом, так треснул кулаком по кнопкам: «Какого хрена! Я еще ничего не разрешал!», что по чердаку конторы кроме «Я», забегали «Сверх Я», «Оно» и Фрейд вместе с какими-то голыми девками в кляксах. Передние конечности организма судорожно вцепились в третий мешок, а остальное тело вытянулось во фрунт. Но все в нашем офисе были уже давно в курсе, что шеф у нас вспыльчивый, но отходчивый. Поэтому чуть погодя руководитель финансового отдела вновь заглянул к главному, на этот раз уже принеся с собой проектор и разноцветные слайдики с красивыми машинами, домами и женскими купальниками, натянутыми на несоответствующие своим размерам пышные тела. Периодически, конечно, подсовывая черно-белые картинки мерзкого разврата, творящегося в это время в хижине миссии, удовлетворенно косясь на морщившегося при этом босса, заметно заколебавшегося. Организму пока дали нейтральную команду поискать в мешках дыры и побродить немного вокруг вагона, а когда дыры не были обнаружены, было разрешено тереть себе лоб и чесать затылок в ожидании принятия окончательного решения. Плюгавенький начальник отдела морали нервно протирал очочки и мариновался почти все заседание в приемной, сдерживаемый подкупленной горой шоколада секретаршей, и только под конец смог пробиться к запертой двери, забарабанить в нее и истошно крикнуть: «Джим все равно все узнает!» Шеф, услышав этот обреченный крик, одним взглядом отпасовал его начальнику финансово-карьерного, на что тот, не моргнув (хотя чем там эти нейроны могут моргать), вывалил на стол папку под названием «Три мешка». В этом плане было все: от схем захоронений, планов прикрытий и стратегий двойных уловок до перечня масок невинностей и списка симптомов возможных заболеваний. Шеф читал вслух и громко. Начальник по морали, послушав немного под дверью, окончательно пал духом и поплелся к себе в кабинет поправлять и без того идеально расставленные чучела бабочек. Большой босс, в конце концов, вывел: «Ну, что ж…», секретарша стукнула печатью по столу и машина бюрократии завертелась. Через девять миллисекунд организм, задрав голову вверх, пополз на вагон, держа в одной руке символ операции — три холщовых мешка.