Там, где поют соловьи - Елена Чумакова

Разобрались промеж собой? Чего смурные такие? – скороговоркой выпалила Паня. – Налей-ка нам, сестренка, горячего чаю. Страсть как замерзли!

Агата взялась неумело раскочегаривать самовар, хлопотать, собирая стол к чаепитию. Нюта подсказывала гостье, где найти чашки-ложки и прочую утварь. Пока шумно, суматошно усаживались, настроение у Агаты наладилось, и Степан Фролович повеселел. Хорошо морозным зимним днем сидеть в теплой чистенькой кухне, баловаться чайком в кругу своих домашних. Такое удовольствие Агата узнала впервые.

Ближе к вечеру собралась родня: сестры, племянники, зятья. Пришел и ее вчерашний провожатый Степан со своей Горгоной-Клавдией. По дому бегали дети. У Агаты голова шла кругом. Она отчаялась запомнить все имена, и кто кому кем приходится!

Первые дни Агата жила как в угаре, на нее обрушилось внимание всей родни. Сестры задарили подарками, племянники несли свои рисунки, поделки, все старались угодить, порадовать. А тут и масленичная неделя пришла. Что ни день, то развлечения: ярмарка, катания на тройке да с Сокольей горы на санках – вот где веселье! Горы блинов – с медом, сметаной, икрой. Привыкшая к одиночеству, Агата устала от этой карусели.

Но через несколько дней интерес к ее персоне поутих. Жизнь семьи вернулась в привычное русло. Вновь центром притяжения, всеобщей заботы и внимания стал отец. Агате в семейной иерархии досталась роль наблюдателя. Она получила возможность, сидя где-нибудь в сторонке, присмотреться к новой родне.

Глава 10. Сестры

Февраль 1910 года, Бирск

Степан Фролович относился к тем немногочисленным старикам, которые даже в очень почтенном возрасте сохраняют ясность и остроту ума, вкус к жизни, интерес к собеседнику. Агате нравилось оставаться с отцом наедине, сидеть рядышком, занимаясь рукоделием или листая книгу. А он тем временем, вооружившись лупой, прочитывал газеты от первого абзаца до последнего, ворчливо комментируя каждую заметку. Разговоры текли ручейком, переливаясь с одной темы на другую, и скоро они многое знали о жизни друг друга.

– Знаешь, дочка, – говорил Степан Фролович Агате, – вроде, лет мне немало, и жизнь прожита долгая, а по-настоящему жил я всего шестнадцать годков, пока жива была моя Олюшка. А всё остальное не жизнь, а так… маята. С Олюшкой и работа, и забота – всё было в радость, всё имело смысл. Я, как один-то остался, выть волком хотел! Купить штоф первака, пойти на Соколки, на самую кручу, выпить всё до донышка, да и сигануть вниз. Только вы, дети, меня и удержали. Как вспомню глаза… ох, как смотрели! Да как Нюта с хозяйством из сил выбивается, как Тимоша в кузнице старается, ты, крошечная совсем, без мамки осталась… Думал, что ж с вами-то станет, ежели я слабину дам? Так и пережил самое-то трудное время. А потом жизнь в колею вошла и покатилась, день за днем. Вперед не загадывал, жил сегодняшними заботами. День прошел, все живы-здоровы, сыты, вот и ладно, и слава тебе, Господи.

– А новую хозяйку в дом, папа, найти не думали?

– Да кто ж за старика, да с такой оравой ребятишек пойдет? Разве что сумасшедшая какая… Нет, об этом я не думал. Да не до того мне было. Надо было детей каждого на свою дорожку вывести. Выучить, определить, чтобы не пропали вы в этой жизни, чтобы не затоптали вас, не выкинули на обочину. Жизнь-то она штука жестокая.

Ну, слава Богу, вырастил, на ноги всех поставил, успел… Теперь вот и ты нашлась, душа моя успокоилась. И помирать не страшно, перед Олюшкой предстать не совестно… Так ведь не хочется помирать-то, вот какая закавыка! Жизнь-то больно хорошая пошла! Хошь ешь, хошь спи, хошь на завалинке сиди. Внуки, опять-таки, радуют.

– Живите, папа, долго, в добром здравии.

– А! Что мне сделается, в сухом-то месте… Сижу день-деньской как пенек.

Агата рассмеялась его словам. Степан Фролович лукаво улыбнулся в ответ. Хорошо им было вот так сидеть рядышком, рассуждать о былом да слушать друг друга.

Агата быстро привыкла к своему крещеному имени Ольга, как привыкают к прозвищу. Все в семье так ее и называли. Но в собственных мыслях, как и в документах, она оставалась Агатой и ничего не могла с этим поделать. Имя было ее частью, как рука или нога. Отец поначалу настаивал, чтобы она выправила документы, стала российской подданной Ольгой Крутихиной. Решающую роль сыграло то, что ее замечательный американский диплом фельдшера был оформлен на имя Агаты Свободовой. Смени она фамилию, и он становился бесполезной бумагой. Заново получить такое образование здесь, в глуши, было нереально. Отцу и родне пришлось смириться. К ее красивому, солидному диплому все относились с уважением. Такого точно не было ни у кого в Бирске. Да что там в Бирске?! Во всей Уфимской губернии!

Прасковья, с которой она сблизилась с первой встречи, вскоре уехала к мужу в Уфу. Агата стала приглядываться к остальным сёстрам и их мужьям.

Полновластной хозяйкой в доме, несомненно, была тридцатишестилетняя Анна. Домашние чаще называли ее Нютой. Невысокая, как большинство Крутихиных, худощавая, подвижная. Темно-русые волосы зачесаны высоко надо лбом, заплетены в две косы и уложены тяжелым узлом на затылке. Одевалась Анна просто, но опрятно, и всё ей было к лицу: и нарядная шелковая шаль, и сатиновая домашняя кофточка. Она производила впечатление добропорядочной матери семейства, каковой, по сути, и была. Все домашние привычно подчинялись заведенным ею порядкам. Даже отец предпочитал с ней не спорить. Дети – Маняша и Ванечка – были послушны и смирны в присутствии строгой матери, но стоило им остаться без родительского пригляду, как они становились обычными детьми – шумными, озорными, даже драчливыми.

Единственным человеком, на которого не распространялась властность Анны, был ее муж Григорий.

Что привело лет пятнадцать – четырнадцать назад жителя губернского города Уфа в заштатный городишко Бирск, как-то не обсуждалось. Сам Григорий говорил о вольной природе, чистом воздухе и спокойной, несуетливой жизни, но при этом кичился своей цивилизованностью, образованием и службой по почтовому ведомству, всем своим видом давая понять, что местные мещане ему не ровня. Он и впрямь был хорош собой – высокий, статный, с гордым профилем и правильными чертами лица, с густыми волнистыми волосами – словом жених, хоть куда! Любая девица за такого бегом замуж побежит! Вот только ему не любая нужна. Он точно знал, чего хочет. Решив осесть в Бирске, Григорий обратился к местной свахе, та ему и указала на Анну Крутихину.

Анна на ту пору уже в года вошла, за двадцать перевалило, по местным меркам почти перестарок. Вниманием молодых людей девушка не была избалована. Вся большая семья на ее руках, какие уж тут гулянки? Только тогда и стала