Век гигантов - Виктор Гончаров

…Это до степи. В степи же, вопреки ее унылому виду, чувствовалось совсем иное. С первых же шагов влажное теплое дыхание повеяло в лицо, а к полудню солнце грело, как хорошая пудлинговая печь, и в воздухе запарило. К этому времени относится рассеянное замечание Николки относительно солнца, «всю прелесть которого…» и т. д. Как известно, после его замечания между друзьями состоялся разговор на тему о предстоящей переправе. Разговор окончился ничем, и Николка, пропустив мастодонта, занял свое арьергардное место в караване.

Маленький Эрти устал прыгать, устал стрелять из лука (подарок Николки) в воображаемого врага и разыскивать стрелы в густой траве. В целях небольшого отдыха он решил оседлать Керзона, — ведь это было вполне естественно: он такой маленький, а собака такая сильная и громадная. Но Керзон отнесся неблагосклонно к перспективе быть верховой лошадью и, как только Эрти оседлал его, он сам сел на задние лапы. Эрти поупорствовал немного в своем желании, но Керзон был непреклонен; мало того, он даже вымолвил обидное «ррргау», что значило «слезай, дурак». Эрти ответил ему: «гауррр», то есть «от дурака слышу», и слез. Между нами говоря, на плечах коричневого Коли отдыхать было всегда удобнее и куда интересней, к спине Керзона малыша Эрти привлекала лишь прелесть новизны, но раз собака оказалась такой глупой, что ж поделаешь? Эрти догнал лошадь, прыгнул ей на круп и с крупа перебрался на Николкины плечи. Затем он вдруг вытянул шею, насколько мог, глубоко вдохнул через ноздри воздух и, улыбнувшись Николке в лицо, сказал:

— Жур-жур…

«Жур-жур» на его языке значило — «вода». Маленький Эрти обладал чисто звериным чутьем и благодаря ему безошибочно предсказывал не только воду, но и появление диких зверей: хищников, копытных и хоботных.

За две недели фабзавук познакомился хорошо с немногочисленным лексиконом Эрти и научился удовлетворительно понимать его.

— Где жур-жур? — спросил он.

Эрти махнул рукой вперед.

— Много жур-жур? — спросил Николка.

Малыш зажмурился крепко, надул щеки и энергично замахал растопыренными пальцами рук.

Такая мимика, в связи с жестикуляцией, у него отвечала понятию «много», в данном случае — «много воды». Если бы он только зажмурился и надул щеки, была бы просто «темная ночь». О связи между понятием «много» и «ночь» Николка знал. Предки русских тоже прибегали к соответствующему термину; когда они хотели сказать о неисчислимом количестве, они говорили «тьма», то есть, иначе, «черная ночь», «темь + темь». В церковнославянском языке с тех пор слово «тьма» стало служить для обозначения числа «10000», а в народе и по настоящее время вместо того, чтобы сказать «очень много», говорят «тьма тьмущая». Еще знал Николка: у многих современных народностей, находящихся в первобытном состоянии культуры и умеющих считать только до десяти, число 10 равнозначно понятию ночи; у других народностей, более культурных, чем эти, перешагнувших в счете через десятку, число «11» соответствует понятию «ночь + один», 12 — «ночь + два», 13 — «ночь + три» и т. д. Эрти был более скромен в своих математических способностях: у него «ночь» в первые дни пленения начиналась уже после пятой единицы, считал он по пальцам левой руки и при этом не выказывал ни малейшей возможности перейти на правую руку для продолжения счета. С самого начала Николка пытался на живых предметах убедить малыша, что, кроме пяти единиц, существует еще и шестая, не говоря о прочих.

— Ну, считай, сколько нас здесь всех, — говорил он, иллюстрируя свои слова выразительными жестами и мимикой.

Эрти окидывал немного растерянным взглядом весь караван и, загибая пальцы на левой руке, начинал считать, начинал обязательно со своей персоны:

— Мъэрти (мизинец), Къоль (безымянный), Ффель (средний), Къер (т. е. Керзон — указательный), Ду-ду (мастодонт — большой палец)…

— А Живчик? — спрашивал Николка.

— …Чик? — Эрти крепко зажмуривал глаза, потом открывал их, разгибал перечисленные пальцы и долго смотрел на них с сердитым недоумением: как это, мол, так случилось, что для резвого Живчика не хватало на руке пальца… Николка пробовал дать ему выход из неприятного положения. Он начинал считать сам по его же пальцам и считал с того же мизинца:

— Эрти, Коля, Пель, Кер, Ду-ду… — потом переходил на мизинец правой руки: — Живчик.

— Не… — говорил малыш, упрямо тряся головкой: — Мъэрти.

У него каждый палец был тесно связан с образом, в частности — мизинец, на какой бы руке и на чьей бы руке он ни был, представлял собой его самого, большой палец мастодонта, средний Скальпеля и т. д. Как Николка ни изворачивался и ни хитрил, из его добрых намерений ничего не выходило. Только когда на помощь пришел Скальпель, дело со счетом двинулось вперед с мертвой точки.

— Да бросьте вы пальцы, — сказал он, — возьмите вместо них камешки или орехи, посмотрите тогда, что получится…

Николка внял мудрому совету медика, набрал полную горсть мелких разноцветных камешков и с ними добился действительно хороших результатов: была, наконец, побеждена «ночь».

Выбрав небольшой черный камешек, по своему цвету подходивший к цвету волосяного покрова малыша Эрти, он назвал его именем своего ученика. Второй камешек — серый и неуклюжий — был назван именем мастодонта, третий (коричневый с белой лысинкой) — именем ученого медика, четвертый — фабзавука и пятый — собаки.

— Теперь для Живчика выбери сам, — предложил Николка Эрти.

Малыш, порывшись в кучке камней, без колебания остановился на полосатом халцедоне (ониксе).

— Ну-ка, теперь сочти все, — снова предложил Николка.

Эрти досчитал до своей предельной «ночи», немного подумал и сказал, лукаво усмехнувшись:

— Ночш, — рраз…

Нужно сказать, что и для счета, и для ночи (как времени дня) у него не существовало своих названий. Здесь он в первый раз употребил названия Николки.

После этого переломного шага в течение следующих дней Эрти легко дошел в счете до десяти; последняя цифра у него значилась, как «две ночи»… С той поры калькуляционные камешки безотлучно находились при нем, сначала за щеками, затем в специальной сумочке у пояса, сплетенной Николкой из травы. Его страсть к собиранию камешков и упражнению с ними в математике росла с каждым днем, параллельно увеличивалось катастрофически количество самих камешков: первоначальную сумочку вскоре пришлось заменить более крепкой и объемистой; к концу второй недели путешествия и эта была накоплена до краев; по своей тяжести она стала непосильной маленькому Эрти, и фабзавук пристроил ее к луне седла… Счет дальше десятка, однако, с места не двинулся.