Пропавшее кольцо императора. III. Татары, которые монголы - Роман Булгар

– Гей! – ощущение того, что они и на этот раз счастливо избавились от нависшей над ними всеми опасности, добавляло остроту и сочность шумному веселью и пирам.

В местах, куда они пришли, в плодородных долинах между реками Онон и Керулен, зимы считались относительно мягкими, а отощавшему за время перехода скоту хватало подножного корма.

Род и племя Добун-Мергена всегда считали своими пастбища, простирающиеся к восходу солнца от Бай-Куля (Богатое озеро – Байкал), как называли его многочисленные татарские племена, или Далай-Нора (Святое море), названное так племенами монголов.

В этих обширных степях охотники могли промышлять дикого зверя. Но жизнь и тут была нелегкой, и порой, когда скота в стадах оставалось мало, кочевникам приходилось месяцами питаться высушенным впрок творогом, поджаренным просом и кумысом.

Охотники уходили далеко от стоянки, спали в снегу, не разжигая костров, чтобы взять хоть какую-нибудь завалящую добычу.

Надоевшая всем зима близилась к концу, и ближе к весне отношения между племенами начали обостряться. Все чаще стали происходить жаркие стычки, которые нередко завершались кровавыми побоищами.

И тогда молодые и даже старые воины стали поочередно проводить бессонные ночи, сторожа орду от внезапного нападения или, наоборот, собираясь в отряды, чтоб под покровом темноты угнать заблудившийся или же плохо охраняемый скот соседей. Иногда в дерзких походах и вылазках кочевники по нескольку дней не видели никакой пищи, самые слабые гибли от голода и холода.

Но, несмотря на все это, Алан-Гоа видела, что наступившей весной жизнь, как и сама природа, стала меняться к лучшему. Кобылы, овцы, коровы отъедались на проступившей из прогревшейся земли зеленой и сочной траве. Они приносили жеребят, телят и ягнят, начинали давать больше молока. И тогда сородичи обжирались до отвала.

Немного времени спустя, начался долгий путь на летние пастбища. Он был не столь тяжек, и люди чувствовали себя намного веселее.

Семейство Добун-Мергена честно разделяло все трудности, лишения и голод со всеми остальными сородичами. Но самим воинам в этой нелегкой жизненной ситуации было полегче. Они питались лучше. От их силы и выносливости в эту самую пору напрямую зависело само существование всех членов их немногочисленного рода.

При возможности и те женщины, что ждали рождения ребенка, тоже могли получать дополнительные куски. Однако они обычно вместе с остальными и детьми могли только доедать то, что осталось в котелках после мужчин.

И время, когда начиналась весенняя перекочевка, становилось для всех без исключения монголов счастливым. Восстанавливались, было, на время прервавшиеся дружеские отношения с соседними племенами.

Жестокий голод безжалостно вытравлял хорошее из человеческих душ, уничтожал любовь, терпимость к ближнему и дружбу.

И его при первой же возможности с безудержной радостью и без всякого сожаления топили в бурных потоках свеженадоенного молока, и он оказывался подмятым под копытами новорожденных жеребят, телят и ягнят!

Почувствовав прилив свежих сил, воины, ощущая себя живыми и обновленными, изнывая, томились от жара поднимающейся внутри их похоти и начинали охотиться за женщинами из чужих племен и родов.

Ликуя, они возвращались в орду, а позади них в седлах, размазывая по перепуганным личикам слезы, безудержно рыдали пленницы.

Но обычно подобные дикие выходки не приводили к жестоким и сколько-нибудь серьезным ссорам с соседями. С незапамятных времен для продолжения рода женщины нужны были сильным мужчинам, а, как давно уже известно, победителей не судят.

Как правило, все вскорости улаживалось миром. И юные женщины быстро успокаивались, понимая, что если их желают, рискуют ради них, сражаются за них, пытаются украсть, значит, они стоят того!

И они покорно смирялись со своей неизбежной участью, понимая, что самой природой им уготована судьба стать безропотной вещью мужа-воина, стать матерью его детей.

Наконец-то, приходило понимание и осознание того, что и на этот раз благополучно закончилась казавшаяся поначалу бесконечной зима сияющих алых заходов солнца над замерзшими зеркалами озер и безраздельной белой пустыни. И звезды начали светить мягче, и луна казалась теперь радостно светлой.

По пути к летним пастбищам Алан-Гоа с интересом наблюдала красные стены и скалы на фоне темно-синих небес, удивлялась рекам, их «кровавым» водам, густо-густо окрашенным растворенными в них частичками глины. Куда ни посмотри, повсюду травы и кустарники сияли всеми оттенками яркого зеленого нефрита. В пустыне расцветало бесчисленное количество цветов.

– Ох! – подолгу Алан-Гоа могла следить за тем, как под ласкающим дыханием свежего и теплого ветерка низко пригибались к вскормившей их матушке-земле и поднимались, разгибались снежно-белые цветы.

И колыхающиеся синие, голубые, розовые и золотистые лепестки волнами взлетали над каменистым плато, подобно стайке причудливо разукрашенных бабочек, мягко устилали землю ярким ковром.

Убегая от резко навалившейся зимы, торопились. Назад же, к себе домой, возвращались неспешно, давали стадам вволю подкормиться на сочных лугах. Никто не торопился. Степной воздух дышал весной.

– Ох! Ох! – частенько по вечерам темнеющее сине-фиолетовое небо разрывали на части ослепительные вспышки молний, и тогда женщине казалось, что вся земля трепетала и дрожала от перекатывающегося из края в край, многократно повторяющегося эха грома.

Пережившие суровую зиму растения, от жестоко изуродованных и безжалостно обглоданных скотом кустов и пробившейся к свету и теплу жесткой травы пустыни Гоби и до густой травы и ярких цветов в речных долинах и на горных отрогах, казалось, на глазах предавались безудержной оргии жизни.

Порой женщине даже чудилось, что в колеблющемся воздухе явно раздавалось хорошо слышимое шуршание быстрорастущих растений. Они упорно пробивали толстую и плотную земляную корку. Иногда казалось, что трава прямо на глазах выросла до самих колен.

– Хоп! Хоп! – походные кибитки монголов с откинутыми входными пологами плыли по цветущей пустыне, покачивались, колыхались, скрипели и подпрыгивали, двигаясь по безбрежному зеленому морю.

Теплый ветер нес с собой, порывами бросал в лицо манящие запахи. Не часто, но все ж на землю падали сверху плодородные дожди.

И крупные капли с силой вонзались в нее, как тонкие серые копья, временами они превращались в плотные непроницаемые стены.

После таких упоительных дождей природа продолжала свое буйство. От пахучих пряных запахов можно было потерять сознание.

По ночам костры незаметно становились центрами безудержного и безрассудного веселья, и воины, и простые пастухи громко пели задорные песни и сами тут же хохотали.

Кто-то в кругу рассказывал, а потом и сам внимательно выслушивал невероятные истории и легенды…

Возвращаясь к реке Онон, Алан-Гоа ждала одной встречи. Никому она об этом никогда не говорила, но сердце ее всякий раз волновалось.

Среди красных скал и колонн нерукотворных храмов, высеченных безжалостно секущими ливнями и завывающими ветрами из громады камня, тоже красных, как кровь, она с всевозрастающим нетерпением высматривала высокий гранитный холм серо-стального цвета.

На жгуче-синем ослепительной чистоты небе скала напоминала профиль спящего великана, что, должно быть, как-то уснул в давние незапамятные времена и никак не мог проснуться. Темное лицо его, обращенное к ветрам и бурям, неподвижно смотрело в небеса.

В застывшей его вечной позе женщина видела нечто ужасное и даже отвратительное. Эти скалы напоминали дух пустыни, дух неотвратимой судьбы и неизбежной смерти. В голову приходили мысли о том, что эта застывшая каменная глыба, это нечеловеческое создание погружено в вечный сон, который когда-нибудь, время от времени прерывается.

И Оно пробуждается через многие сотни веков и с накопленной внутри себя и не выплеснутой наружу злобой посматривает на мир и, сполна изрыгнув из себя всю свою лютую злость и всю поистине нечеловеческую жестокость, снова погружается в свой сон.

И терпеливо ждет своего часа, того самого момента, когда на земле родится тот, кто соберет в единый кулак всю мощь Великой степи.

И что-то говорило женщине, что она сама будет причастна к этому, что именно из ее лона выйдут те, чьи потомки станут великими ханами над всей необъятной степью. Пока еще это ею самой неосознанное чувство притаилось где-то в самых потаенных уголках ее сознания…

Увлекшийся чтением, Улугбек неуклюже двинул рукавом, зацепил на столике. Оно с грохотом упало на пол, зазвенев, покатилось по полу.

Суюм очнулась от дум, глянула на детей, склонившихся над ученым трактатом, в написание которого и она вложила часть своей души.