Похождения Стахия - Ирина Красногорская

«Питухам» незаконного пойла тоже грозило наказание, несколько помягче. Их били кнутом и сажали в тюрьму на год. Они благополучно отбывали срок – и опять принимались за прежнее: «за вино бьют, а на землю его не льют».

Волонтер очень рисковал, посещая лабораториум. Но от риска он получал куда большее удовольствие, чем от сомнительного шведского «бреннвина». В своих поступках волонтер вообще руководствовался правилом царя-батюшки Петра I: «бояться несчастья – и счастья не видать». Оттого и напарника жалел: мужик боялся рисковать, переплачивал за выпивку в кабаке и только там находил собеседников. Сочувствуя, как родному, смотрел он напарнику вслед, мысленно сокрушался: торчать тому вечно в будке. Для себя волонтер считал ее пристанищем временным. А напарник неожиданно обернулся и весело помахал рукой. Собственная судьба его вполне устраивала.

Город тем временем готовился к ночному отдыху. Перестали громыхать телеги, скрипеть колесами коляски и кареты, перестали галдеть разносчики мелких товаров и вопить дети. Давно утих базар. Его опустевшей площадью с наступлением темноты завладели бездомные собаки и свирепо грызлись у маленьких костров. Разводили огонь, жгли мусор торговцы арбузами и дынями, горшечники: грелись, спасались от комаров, готовили ужин. Они ночевали на базаре под грудами товара. Покинули свои наблюдательные посты на скамеечках у домов посадские старухи. Их одногодки чиновницы и купчихи переместились от окон в темную глубь покоев. Старшее поколение переяславцев и люди степенные, женатые задолго до полуночи отходили ко сну. Люди же молодые, разных чинов, звания и пола, как раз в эту пору устремлялись на тайные свидания. Длились они порой до рассвета.

Волонтер развлекался, наблюдая, как таится молодежь за чахлыми кустами или за стволами уличных деревьев. Крадущиеся тени хорошо были видны на заборе богадельни. Они стремительно проскальзывали то в одном, то в другом направлении, а то и устремлялись навстречу друг другу. Было забавно видеть их мгновенное замешательство. Одна тень не сумела преодолеть его: заметалась, заметалась и замерла как раз посередине забора. Тонкий голос окликнул испуганно и неуверенно:

– Дяденька Стахий?

– Мастридия? Дитятко, что случилось?

– Я повечерять тебе принесла.

Темная фигурка отделилась от ствола липы, нерешительно направилась к будке. В руках Мастридия держала небольшой узелок, видимо с провизией. Волонтер замер, вожделея.

– Ты, чай, проголодался. Ведь с утра не евши, – Мастридия говорила с такой уверенностью, будто весь день не спускала с него глаз. – Щец похлебай. Хоть и постные, а вкусные вышли.

Пока волонтер соображал, как ему быть, она совсем осмелела и хозяйничала в будке. Расстелила на скамье белый платок, поставила на него чугунок, рядом с ним положила краюху черного хлеба и ложку.

– А блинки еще теплые. Не остыли под шалью. Нарочно ее накинула. – Шерстяная домотканая шаль, какой укутываются деревенские женщины в метель, свисала с узеньких плеч до пят. Мастридия вынула из-за пазухи обернутые лопухами эти самые блинки. – Ешь! Я покараулю. – И выскользнула из будки.

Волонтер подчинился: голод не тетка. Щи и в самом деле были вкусными, наваристыми, пряными. Мастридия не пожалела укропа и любистка, да и корешки в них попадались сладкие: морковь, пастернак. Один оказался незнакомым на вкус, каким-то особенно мучнистым.

– Что это тут у тебя? – полюбопытствовал волонтер. – На пастернак не похоже и вроде бы не чеснок.

– Так это, верно, твоя луковка, – отозвалась Мастридия безмятежно. – Та, что в горнушке лежала.

– Ядрена вошь! – вскричал волонтер. – Вмиг схарчить целое состояние! – И подумал: «Не добиться теперь благосклонности подьячихи. – Он забыл ее имя. – Да нужна ли эта благосклонность?»

– Я хотела, как лучше, – захныкала сирота у порога будки.

– А вышло, как всегда, – без гнева заметил волонтер. Ему не хотелось пенять девчонке за самоуправство, за то, что по избе его шастает, как по своей. Сам виноват – повадил! Да и платить руганью за ужин неблагородно.

– Не ты, так мыши бы ее схарчили, – продолжала оправдываться, виниться Мастридия, – да и вялая она уже была. Не взросла бы.

Волонтер молчал, дожевывал блин. Думал, что не судьба расти тюльпанам в Переяславле. Не одна ведь у него луковичка была. Все не уберег. Он дожидался осени, чтобы посадить их. Мечтал, что запламенеют редкие цветы сперва на огородах борковских девок, потом на кремлевских косогорах. Все будут дивиться их великолепию и тому, откуда они взялись, столь редкие, столь ценные. Задумавшись, волонтер вынул из порожнего чугунка ложку и еще раз облизал ее. С блинами он незаметно покончил. Остались одни лопухи.

– Дяденька Стахий, можно я с тобой покараулю до утра? – робко попросила Мастридия.

– Что? А-а! Уставом не положено посторонним находиться на посту. И так ты тут непозволительно долго. Нагрянет проверка… – строго говорил волонтер, а сам соображал, куда деваться девчонке в такую пору. И зачем только спросила? Осталась бы, не прогнал. Хотя, конечно, разговоры могли пойти потом.

– Не положено! – вспылила сиротинушка и вскочила в будку. Сам-то волонтер не заметил, как из нее вышел. – Не положено! – Быстро увязала в платок чугунок и ложку, с лопухами в придачу. – Гликерию свою, небось, дожидаешься! Ей все положено! Для нее устав не писан! – И выскочила, побежала через дорогу и уже с другой стороны улицы прокричала: – Зря дожидаешься! В Москву она укатила! Утром! К царице! Сказки сказывать.

– Куда ты, вернись! Куда ты? – Волонтер почувствовал себя курицей, которая высидела утенка и увидела его на пруду.

– Не горюй особо, я у крестной заночую. Приятных сновидений! – И Мастридия скрылась во тьме.

Покой опустился на город. Лишь цикады трещали, да какая-то птичка запоздало внушала: «Спать пора, спать пора».

То, что Гликерию призвали во дворец, волонтера не удивило. Она слыла лучшей сказительницей в рязанской округе, да и в старой столице вряд ли нашлась бы лучшая. Анна же любила сказки, знала в них толк. С малых лет пристрастилась к байкам-побасенкам. Их постоянно рассказывали няньки-мамки, странницы, каких полно было в Измайлове зимой и летом. Когда же, случалось, иссякал запас сказок у дворцовых сказительниц, призывались рассказчицы из ближайших к Москве городов.

Росла Анна, менялись и сказки, превращались в забавные истории, сиречь анекдоты. Иногда их придумывали сами царские особы. Волонтеру запомнились те, что рассказал царь-батюшка.

Посетил он как-то архиерея. Там, конечно, принялись его потчевать. Один монах, поднося водку, вдруг споткнулся – и облил царя. Но не растерялся и сказал: «На кого капля, а на тебя, государь, излилась вся благодать».