Современная филиппинская новелла (60-70 годы) - Эфрен Абуэг

Потом, несмотря на слезы и горестные раздумья, в голову пришла другая мысль: она вспомнила, как много еще надо перестирать. Подыскав подходящее место, принялась механически намыливать белье, хотя ей было совсем не до работы. Мысли ее убегали куда-то далеко-далеко. Быстрая река уносила их вместе с мыльной пеной на самую стремнину.

Ее клонило в сон. Струившийся в окно ветерок слегка шевелил москитную сетку. Усталость проходила, и все, что случилось днем на дворе, отступило куда-то в небытие.

Веки становились все тяжелей и тяжелей. И уже сновидения начали затуманивать ее сознание, как вдруг в свежести ночной прохлады она ощутила крепкий винный дух. И тут же почувствовала, как небритая щетина прикоснулась к ее шее. Девушка попыталась вскочить на ноги, но чье-то тяжелое тело навалилось на нее. Она хотела закричать, однако сильная потная рука зажала ей рот. Ей не осталось ничего другого, как напрячь все силы и попытаться бороться. Сопротивлялась она отчаянно, пока в конце концов вместе с нападавшим не запуталась в москитной сетке. Ей удалось выскользнуть из крепких объятий и толкнуть дверь комнаты. В нее скользнул луч света карманного фонарика.

— Бесстыдники! Наглецы!

Мужчина испугался, вскочил на ноги и в мгновение ока выпрыгнул в раскрытое окно. Эдья, оторопев от неожиданности, застыла на месте как вкопанная. Она даже не сразу узнала, чей это голос донесся из-за двери.

— У-у, бесстыжая! — продолжала между тем орать учительница, не давая себе передохнуть. Она появилась в проеме двери и осветила фонарем лицо служанки. — Берто уже, конечно, спровадила, сучья ты дочь! Берто ей понадобился! Да этот Берто путался еще с твоей матерью, если хочешь знать! Мне все известно про их шашни!

Волны от прошедшей мимо моторки били Эдью в бок. Она вымокла почти до пояса, намочила даже кофточку. Она многое примечала, постоянно стирая на реке. Когда лодка скрылась вдалеке, вода постепенно успокоилась. Мыльная пена цепочкой растянулась по поверхности воды.

Взяв с полочки губную помаду, Эдья неумело сжала пальцами тюбик и устроилась перед зеркалом, укрепленным над столиком. Ей пришлось согнуться в три погибели, чтобы увидеть в зеркале свое отражение. Очень осторожно провела красной помадой по губам. Ей никогда не приходилось пользоваться ею, хотя она видела, как красила губы мать. Закончив красить губы, Эдья подняла зеркало к свету, чтобы получше рассмотреть себя. Из зеркала на нее смотрело лицо матери, неслышно подошедшей сзади.

«Ой…» — Девушке сделалось очень стыдно, и она сразу же стерла помаду. Вернее, размазала ее вокруг рта. Но мать не рассердилась на нее — подошла поближе и нежно обняла. И дочь словно оцепенела, ощутив прикосновение ее вздувшегося живота. «Не надо, дочка… Ты еще очень молода… Не стоит подражать мне…» — шептала ей мать сквозь слезы.

Мать всхлипывала, обнимая ее, а перед глазами Эдьи в окне то и дело мелькали Берто и Нито, перемеривавшие и помечавшие бревна и чурбаки, которыми была нагружена одна из стоявших во дворе машин. Нито даже вроде несколько раз оглядывался на них. А потом Эдья услыхала, как шофер сказал: «Берто, курочки-несушки так близко, а у тебя все нет и нет детей». И он похлопал механика по плечу, показав рукой на их окно. «Дурак ты, — послышался ответ Берто. — Надо еще посмотреть, на кого будут похожи цыплята». И толстяк по обыкновению состроил гримасу. «Давай попробуем, — продолжал Нито. — Если красивые, то, значит, будут мои, если страшные — твои». И они оба закатились от смеха. «Иногда не очень хорошо быть партнерами, а?» Они рассмеялись еще громче.

Кровь вскипела у Эдьи: она поняла, что мать тоже все слышала. Высвободившись из ее объятий, она было решительно ринулась навстречу двум наглецам. Но мать мягко удержала ее, обняв еще крепче. «Не нужно, дочка. Не обращай на них внимания», — прошептала она. «Но мам…» — «В этом нет никакого греха, доченька. Они не…» — В голосе матери слышалась горечь. Она положила руки на плечи дочери и, легонько надавив, усадила ее на край бамбуковой кровати. Сняла висевшую комбинацию, вытерла Эдье губы, стерев всю помаду.

Эдья почувствовала, как что-то кольнуло ее в сердце. Только теперь она догадалась, что происходило с ее матерью. Раньше она часто слышала всякие слухи и сплетни о ней и за это тайно ненавидела всех взрослых. А вот теперь по-настоящему ощутила, как сильно любит ее и как беспокоится о ней. Только теперь она в состоянии была понять, что чувствовала мать. Обычно Эдья не придавала значения тому, что болтали о матери — как будто она опозорила себя там, в горах, на погрузке бревен, сойдясь с каким-то мужчиной, которому она отдала свою первую и единственную любовь. Он, верно, и был отцом ее старшего брата Доменга. А потом, как говорили, случилось так, что она связалась со всякими разными. С рабочими на лесоразработках. Сначала ее «обратили в свою веру» холостяки, а со временем она пошла по рукам женатых.

И теперь, когда Эдья разглядывает мать без толстого слоя помады, с растрепанными волосами и с огромным — уже месяцев восемь — животом, ей становится совершенно ясно, что случилось с ней. Но уже не важно, кто появится у матери. Ребенок родится и повиснет тяжким грузом на ее шее. Очень нелегко матери. И тут уж ничего не поделаешь.

С тяжело нагруженной лоханью Эдья заходит поглубже, чтобы прополоскать белье своей хозяйки. В прозрачной воде она видит отражение своего лица. Ей известно, что она хороша собой, да и многие говорят об этом. По слухам, ее отцом был красивый мужчина, двоюродный брат хозяйки. Он как будто приезжал к ним в провинцию на каникулы, и тут ему и приглянулась ее мать. Эдья знает об этом только по чужим рассказам — ей так и не довелось увидеть того, кого считают ее отцом.

Девушка любуется своим отражением в воде, и в голову ей приходит вдруг новая мысль. Она вспоминает о своем старшем брате. Они не виделись вот уже почти шесть месяцев. Если бы ее брат был тут, думается ей, не было бы ей так тяжело. И уж конечно, Берто не решился бы приставать к ней. Но с тех пор как брат ушел в горы на лесоповал, он не возвращался. Тут поговаривали даже, что он подался к тулиса́нам — разбойникам, бандитам, потому что разнесся слух, будто Доменг украл ружье у охранника на концессии Караска. Но она уверена, что ее брат вовсе не дурной человек. Он добрый и спокойный, хотя на лесосеке нередко и возмущался плохим обращением с ним хозяев. Раз даже его чуть не до смерти избил старший брат мисс Караска только за то, что он стал протестовать против незаслуженного обвинения.

«Уйдем отсюда, Эдья», — сдерживая слезы, говорил ей тогда Доменг. А она вытирала кровь на его лице, на разбитых губах и ничего не отвечала.

«Эдья, давай вместе, а? Уйдем отсюда», — снова и снова говорил ей брат, удерживая руку, которой она очищала от грязи синяки на его лице. Доменг встал и крепко обнял Эдью за плечи.

«Брат… — нерешительно ответила она ему. — Нам нельзя уходить отсюда. Мы многим им обязаны… они учили нас. А потом мать…»

«Да что ты о матери! — оборвал он ее. Немного помедлил и добавил: — Эдья… А тебе нравится то, что творится с матерью? Нравится, да?»

Брат еще немного помолчал, а когда заговорил снова, голос его слегка хрипел:

«Эдья… с матерью так случилось потому, что… что так хотели они. Они тогда еще могли все это остановить, запретить, прочистить ей мозги. Но им это нравилось… Им нравилось, что она рожает одного за другим. Они знали, что это им потом пригодится. Вот как мы с тобой. Мы с тобой, Эдья… мы пригодились им. Так же, как наши предки». — Он умолк, присел на край бамбуковой кровати и надолго застыл, согнувшись и склонив голову на грудь.

То, что старший брат сказал потом, оставило особенно горький осадок в душе девушки.

«Мы из племени аэта, Эдья, ты ведь знаешь… Наши предки всегда были всего лишь рабами рода Караска. Только в наше время это уже не так ощущается… Особенно для тебя. Но нас когда-то насильно увели с гор, чтобы мы на них работали. До самой нашей смерти. Пока не выродится все наше племя, до самого последнего человека. Это правда, они учили нас… но разве мы не можем уйти отсюда… быть независимыми и жить не у них на привязи, а как нам хочется? — Доменг снова встал, взял со столика маленькое зеркальце и поднес его к лицу Эдьи. — Взгляни хорошенько на себя. Ты еще молодая. Ты красивая, Эдья… и худо-бедно окончила школу. Хочешь, чтобы с тобой случилось то же, что и с матерью? Хочешь, да? — Голос брата звенел. — Хочешь? Хочешь остаться навсегда рабыней?»

Вдруг набежавшая рябь словно состарила отражавшееся в воде лицо Эдьи. Оно рассыпалось на мелкие части и тут же вновь обрело прежнюю форму. А вопросы, все те же проклятые вопросы не отступили. И их надо было решать. До каких пор? Навсегда рабыней! До каких пор? Навсегда рабыней! Рабыней! Рабыней! Рабыней!