<Статьи о народной поэзии> - Виссарион Белинский

Тугарин схватил лебедь белую, да разом ее за щеку, да еще ковригу монастырскую. Алеша опять повторяет свое воззвание к Владимиру теми же словами; только, вместо собаки, говорит о коровище старой, которая, забившись в поварню, выпила чан браги пресныя и от того лопнула и которую он, Алеша, за хвост да под гору: «От меня Тугарину то же будет». Потемнев, как осенняя ночь, Тугарин бросил в Алешу чингалищем булатным, но Попович «на то-то верток был», и Тугарин не попал в него. Еким спрашивает Алешу: сам ли он бросит в Тугарина али ему велит? Алеша сказал, что он завтра сам с ним переведается, под великий заклад – не о сте рублях, не о тысяче, а о своей буйной голове. Князья и бояре скочили на резвы ноги, и все за Тугарина поруки держат: князья кладут по сту рублев, бояре по пятидесяти, крестьяне (?) по пяти рублев, а случившиеся тут гости купеческие подписывают под Тугарина три корабля свои с товарами заморскими, которы стоят на быстром Днепре; а за Алешу подписывал владыка черниговский.

Втапоры Тугарин и вон ушел,Садился на своего добра коня,Поднялся на бумажных крыльях под небесью летать.Скочила княгиня Апраксеевна на резвы ноги,Стала пенять Алеше Поповичу:«Деревенщина ты, заселыцина!Не дал посидеть другу милому».Втапоры Алеша того не слушался,Звился со товарищи и вон пошел.

На берегу Сафат-реки пустили они коней в зеленые луга, разбили шатры и стали «опочив держать». Алеша всю ночь не спит, со слезами богу молится, чтоб послал тучу грозную; молитва Алешина дошла до Христа, послал он «тучу с градом дождя», подмочил Тугарину крылья бумажные, и лежит он, как собака, на сырой земле. Еким извещает Алешу, что видел Тугарина на сырой земле, – Алеша снаряжается, садится на добра коня, берет сабельку острую.

И увидел Тугарин Змеевич Алешу Поповича,Заревел зычным голосом:«Гой еси, Алеша Попович млад!Хошь ли я тебя огнем спалю,Хошь ли, Алеша, конем стопчу,Али тебя, Алешу, копьем заколю!»Говорил ему Алеша Попович млад:«Гой ты еси, Тугарин Змеевич млад!Бился ты со мной о велик заклад,Биться, драться един на един:А за тобою ноне силы сметы нет»На меня Алешу Поповича».Оглянется Тугарин назад себя,Втапоры Алеша подскочил, ему голову срубил —И пала глава на сыру землю, как пивной котел.

Проколов уши голове Тугарина, Алеша привязал ее к седлу, привез в Киев в княженецкий двор и бросил середи двора. А Владимир-князь повел его во светлы гридни, сажал за убраны столы – тут для Алеши и стол пошел. За столом говорит ему Владимир-князь:

«Гой еси, Алеша Попович млад!Час ты мне свет дал;Пожалуй ты живи в Киеве,Служи мне, князю Владимиру, —До люби тебя пожалую».Втапоры Алеша Попович млад князя не ослушался,Стал служить верою и правдою;А княгиня говорила Алеше Поповичу:«Деревенщина ты, засельщина!Разлучил меня с другом милым,С молодым Змеем Тугаретиным».

Отвечает Алеша Попович млад:

«А ты гой еси, матушка княгиня Апраксеевна!Чуть не назвал я тебя сукою,Сукою-то, волочайкою».То старина, то и деянье!

И вот, читатели, вы уже знакомы с одним из богатырей ласкова князя Владимира Красна солнышка; вы уже знаете, за какую службу и с какими обрядами Алеша был принят ко двору его. Тут не было рыцарского посвящения; не ударяли по плечу шпагою, не надевали серебряных шпор; битва была не за красоту, а против красоты, красоты весьма неграциозной и в словах, и в манерах, и в характере. Не ищите тут мифов с общечеловеческим содержанием; не ищите художественных красот поэзии; но в этих странных и оригинальных оборотах все-таки есть поэтические элементы, если не поэзия; в этих диких и неопределенных образах народной фантазии все-таки есть смысл и значение, если нет мысли, – даже, если хотите, есть мысль, только частная, а не общая, народу, а не человечеству принадлежащая; и – повторяем – несмотря на дубоватую неграциозпость образов, выражение, чуждое мысли, очень и очень не чуждо поэзии. Что же касается до героя, он является с характером. Попович – это богатырь больше хитрый, чем храбрый, больше находчивый, чем сильный. Он идет на битву с Тугариным переодевшись, под чужим видом; завидя врага, он едва жив идет (разумеется, от трусости);{129} на возглас Тугарина прикидывается глухим, – иногда тот подходит к нему ближе, чтоб говорить с ним, а не сражаться, – он вдруг хватает его по голове шелепугою в тридцать пуд; Тугарин предлагает ему побрататься, но не на таковского напал: Алеша не дастся в обман по великодушию рыцарскому – «втапоры Алеша врагу не веровал». Готовясь ко второй битве, он, в смиренном сознании своих богатырских сил, молится о дожде, чтоб подмочило у Змея бумажные крылья, – и когда тот полетел на него, он опять прибегает к обману: «Ты, – говорит он ему, – держал заклад биться со мною един на един, а за тобою сила несметная против меня»; Змей оглядывается назад и Алеша в эту минуту рубит ему голову. Еким Иванович – добрый и честный богатырь; но он служит Алеше и без его спросу ничего не делает. Это – меньшой названый брат его; это добродушная, честная сила, добровольно покорившаяся хитрому уму. Тугарин – хвастун, нахал, невежа; он при всех весьма не по-рыцарски, весьма неграциозно любезничает с Апраксеевною; он у князя, как у себя дома: ковригами глотает, ушатами запивает, как бы для показания полного своего презрения к обиженному супругу, как бы для того, чтоб при всех наругаться над ним. Неужели это идеал старинного русского любовника чужой жены, которому мало наслаждения – нужно еще и ругаться и ломаться над несчастным мужем?..{130} Мы еще не раз встретимся с этим лицом, состоящим, как видно, на ролях любовников в репертуаре народного театра жизни; он еще явится нам и под другим именем, но всегда змеем. В его безобразном и безобразном лице православный народ осуществил свое сознание о любви, – и если этот русский Дон Хуан, этот Ромео не совсем благообразен, – причина тому народное созерцание чувства любви{131}. Любовь до того изгнана у нас из тесного круга народного созерцания жизни, что в самом браке является каким-то чуждым, греховным элементом, враждебным святости союза, освящаемого религиею; вне же брака, она – бесовская прелесть, дьявольское наваждение, нечистое вожделение Змея Горынчата, преступная контрабанда жизни. Удивительно ли после этого, что эта любовь является в наших народных поэмах так простонародно-неэстетическою, так цинически чувственною, так оскорбительною и возмутительною для чувства, в таких грубых кабацких формах? Удивительно ли после того, что любовник в наших народных поэмах является в виде змея с характером хвастуна, наглеца и труса, а любовница представляется в виде грубой, наглой и бесстыдной бабы, с манерами площадной торговки, и даже, – как увидим это ниже, – в виде колдуньи, злой еретички?.. И самый разврат может иметь свою поэзию и свою грацию, если он выходит из пламенного клокотания необузданной страсти, из неукротимого стремления к наслаждению; но в наших «любовницах» не заметно ни тени поэзии или грации. Здесь опять та же причина: любовь, по нашему народному созерцанию, не есть чувство, не есть страсть, а какой-то холодный цинический разврат. В княгине Апраксеевне олицетворен идеал любовницы, – идеал, которого полное осуществление мы увидим в Марине, неприятельнице Добрыни Никитича и любовнице Змея Горынчата{132}. Странно только, каким образом народная фантазия, выразившая в Апраксеевне народный идеал эманципированной женщины{133} (femme emancipee), навязала ее в жены любимцу предания, солнцу своей древней жизни и поэзии – князю Владимиру. Нет сомнения, что Владимир мифический, Владимир, окруженный богатырями, женящийся от живой жены, есть Владимир-язычник: народная поэзия, как мы сказали, не смела коснуться Владимира исторического, и потому не передала нам ни его похода в Корсунь, ни отношений к Византии, ни последовавшего затем времени его царствования, переданного историею и церковью. Если же в этих поэмах нет ни языческих имен действующих лиц, ни языческих богов, а, напротив, часто упоминается о церквах, об образах, о венчании, – то это анахронизм, вроде того, что Владимировы богатыри, как мы увидим это ниже, беспрестанно сражаются с татарскими ханами, мурзами и улановьями и беспрестанно ездят в Золотую Орду. Это служит новым доказательством нашей мысли, что эти поэмы или сложены были во время татарщины, если не после ее (а от старины воспользовались только мифическими, смутными преданиями и именами), или что они были переиначены и переделаны во время или после татарщины.

Мы еще два раза встретимся с Алешею Поповичем и увидим, что, даже являясь вскользь, он не изменяет своего характера – Поповича; теперь же перейдем к другому богатырю, женившему князя Владимира.