Юрий Тынянов - Аркадий Белинков

Европа показана через восприятие Кюхельбекера. Отношение к ней сдержанное. Оно мотивировано патриотизмом (с оттенком близящегося славянофильства). "Вильгельм Карлович Кюхельбекер - славянофил, - говорит Ермолов, - Василий Карпович Хлебопекарь. Так складнее, а то противоречие получается". Но сдержанное отношение к Европе нужно отнюдь не для песнопений на тему о том, что "святая Русь достигнет некогда высочайшей степени благоденствия, что не вотще дарованы русскому народу его чудные способности... что предопределено россиянам быть великим, благодатным явлением в нравственном мире", и прочих цветов славянофильского прекрасноречия, а для того, чтобы создать атмосферу всеобщей безвыходности. "Вот она, страшная Европа, Европа романтических видений, подобных грезам пьяного, уснувшего в подземелье", - со страхом думает Кюхельбекер. Эта безвыходность может быть разрешена только революцией.

Кюхельбекер не присутствовал при восстании Семеновского полка, а Тынянов пишет, что присутствовал. Это искажение факта, но не искажение истории.

Однако такой строгий писатель, каким был Тынянов, не станет искажать исторический факт только для того, чтобы сформировать мировоззрение героя. Поэтому Семеновское возмущение он нагружает еще одной темой. Оказывается, что восстание сыграло в жизни Кюхельбекера совершенно неожиданную роль, и уже отнюдь не в вопросах воспитания.

Об этой неожиданной роли сам Кюхельбекер так никогда и не узнал. Высланный из Парижа, он вернулся в Петербург в августе 1821 года. Это были тревожные, напряженные дни: по делу Семеновского полка был вынесен приговор. Подозрительному поэту оставаться в столице было опасно. Снова нужно было уезжать. О нем хлопочут А. Тургенев и Вяземский. Хлопоты с неслыханной, непетербургской быстротой кончаются успешно. Кюхельбекер едет на Кавказ. А накануне его отъезда между императором и Несссльроде происходит такой разговор:

"- Ваше величество, коллежский асессор Кюхельбекер прибыл из-за границы и просит определиться на службу.

Царь вопросительно посмотрел на министра.

- А разве он не в Греции?

- Никак нет, - пока еще нет.

- Я полагал по докладам, что он в Греции.

- Ваше величество, вследствие некоторых причин, которые вам известны, его, по моему крайнему мнению, следовало бы, подобно его другу Пушкину, подержать некоторое время подале.

Царь слушал с удовольствием...

- Как ваше величество отнеслись бы к мысли направить этого беспокойного молодого человека в столь же беспокойную страну?

Министр смотрел ясными глазами в ясные глаза царя,

Царь склонил сияющую лысину.

- Да, только в Грузию - и никуда более. Подержать в Грузии и не выпускать".

Но из Грузии его выпустили. Правда, с аттестацией, которая "фактически закрывала путь дальнейшей его службе"*

* И. Е н и к о л о п о в. Неизвестпые документы о Кюхельбекере. "Литературная Грузия", 1961, № 12, стр. 92.

Об открытии И. Ениколопова сообщил мне К. И. Чуковский. Приношу ему глубокую благодарность.

А так как он уже был под секретным надзором, то такой "Аттестат" делал его положение почти безвыходным. Тынянов придает этому серьезное значение. Он посвящает "Аттестату" целую главку.

В 1925 году, в романе "Кюхля", эта история выглядит так:

"Ермолов курил чубук и писал аттестат Кюхельбекеру. Он написал форму, насупившись, и вдруг неожиданно для самого себя прибавил: "и исполнял делаемые ему поручения с усердием при похвальном поведении".

Он откачнулся в креслах и подумал с минуту. Решительно отказывалась рука написать правду старой бабе министру про хлсбопекаря. Он вспомнил, насупившись, лицо с выкаченными глазами и стучащими зубами, вспомнил крик Кюхельбекера, его Грецию, поморщился и вычеркнул последнюю фразу. Он подумал еще секунду. Потом быстро написал: "по краткости времени его здесь пребывания мало употребляем был в должности, и потому, собственно, по делам службы способности его не изведаны".

- С рук долой, - махнул он с досадой, не то на Кюхельбекера, не то на аттестат".

Это было написано в 1925 году, когда Тынянов не допускал мысли, что его мнение о людях, которым он посвятил свои научные и художественные произведения, - Кюхельбекере, Пушкине, Грибоедове - может измениться...

Тынянов написал "Кюхлю" не потому, что близился столетний юбилей восстания декабристов, а потому, что прошло восемь лет после Октябрьской революции и проблема взаимоотношений интеллигенции и революции была очень важной. Эта проблема не только вызвала к жизни тему и героя романа, но и определила композицию всего произведения и композицию его центральной темы. Композиция темы определилась как путь интеллигента к революции, его участие в ней и последствия этого участия. Поэтому естественно, что композиционной вершиной романа стало восстание и все темы его поднимаются на эту вершину.

Глава о восстании начата с непритязательной топографии: "В Петербурге совсем почти нет тупиков...", "Улицы в Петербурге образованы ранее домов...", но топографический очерк заканчивается так: "Если бы с Петровской площадью, где ветер носил горючий песок дворянской интеллигенции, слилась бы Адмиралтейская - с молодой глиной черни, - они бы перевесили". Восстание описывается не как военная операция, а как историческое событие. И смысл слов "если бы", которыми начата фраза, в том, что у писателя столетний исторический опыт и он знает причину поражения. Так Тынянов снова выходит из времени повествования, и выход носит характер исторической оценки. Чем больше сохранено чувство дистанции между автором и событием, тем больше автор становится историчен, потому что о событии он говорит не только на основании опыта декабрьского восстания, а на основании опыта трех революций.

В первую очередь это сказалось на центральной теме романа "интеллигенция и революция" - и на теме, которая начинает приобретать в романе все большее значение, - "революция и народ".

"О притеснениях крестьянства", о том, что "русский крестьянин, как скот, продается и покупается", говорят все. О том, что "крестьяне русские должны быть освобождены из цепей во всем государстве немедля", о том, что "крепостное право, иначе бесправие, должно быть искоренено", говорится как о "цели ближайшей". В романе обстоятельно рассказано о добром помещике, который не сечет крестьян сам, а препоручает операцию своему кучеру, и о злом, который мажет крестьян дегтем и сечет, не доверяя кучеру, сам, о том, что крестьяне считают свою долю не лучше доли "клейменых" да "каторжных", о ненависти, с которой они говорят про "рассукина сына Ракчеева", и об угрозе новым Пугачевым.